Портрет

      Впервые Стэн увидел этот сон на второй неделе в хедере, и с тех пор он повторялся, по крайней мере, каждый месяц. А где же ему ещё присниться, как не за режущим от узорчатых штыков забором? Не важно сколько он провел в этих стенах: два, три, а то и шесть лет - это место высасывало из него все до дна. Белая униформа, набивающая оскомину каждодневная рутина: казалось, что время начинало постепенно буксовать, пока, наконец, не остановилось. Стэн понимал, что взрослеет: узнавал себя в мутном отражении металлических приборов, но не чувствовал этого. Связь между настоящим и прошлым разорвалась - он был где-то по середине, не различия разницы между дулом пистолета и учительской указкой. Может, так он и потерял себя? Когда в жизни что-то происходило, люди могли похвастаться тем, что окружения может сравнить их с прежним "я". Разглядывая эти параллели, Стэн не был уверен, что может сделать так же. Ему казалось, что он более стабилен. Сразу же после выпуска из пансиона от Стэнли осталось только фото с золотой отделкой имени - единственное, что отличило его от других табелей в обложке. Под бледным снимком виднелись строки: "Стэнли Урис", а ещё прикрепленный к этому имени файл, хранившийся на сервере, или "дело", замурованное в бронированном шкафу. Пролистывая страницы с забытыми лицами, постаревшими площадками и стенами, Стэнли был уверен: то золотое имя и усталый детский взгляд - единственное, что оставило его живым среди макетов. Сон всегда начинался одним и тем же: грохотом, вонзившейся в почву лопатой и запахом рыхлой земли. Стэн - больной, изнеможденный ознобом и морозом, прячется в воротнике тонкого пальто и восьмиклинке на голове, чтобы продолжать копать яму - чью-то забытую могилу. Вокруг него была тишина, но иногда ее перебивали громкие сверчки и гул лесной дали. Он знал, что был один, и также знал, что потревожил долину подлинных историй, заточенных в маленьких надгробьях. Плита напротив Стэна была давно увенчана: она облупилась по краям, пропахла сыростью и плесенью для мелких насекомых. Пока Урис продолжал копать, он изредка поглядывал на убитые от трещин буквы, из которых постепенно начинали цвести корни. Имя нельзя было разглядеть, но с каждым движением к его горлу накатывался удушающий ком, заставлявший его насильно подойти и посмотреть. Он аккуратно клал лопату на траву, обходил вспаханное место. Но всегда происходило одно и то же. На третьем шагу земля проваливалась из под ног. Стэн резко увязал в грязи до пояса, и корни растений-паразитов тянули его вниз. Он чувствовал, как с каждым рывком в его ноги впиваются деревянные шипы, любое краткое движение ускоряло погребение, стягивая в яму. Стэну трудно дышать: эти две минуты казались часом пыток. Он поднимал руки вверх, пытаясь дотянуться, но они синели от нехватки кислорода и крови. Сырая земля падала на голову, за воротник, и, как на зло, лопата на траве отдалялась от могилы. В какой-то момент пытка превращалась в мерзкое томление. Осознание неизбежного делало Стэна смиренным к своей судьбе, но цель не покидала его оставшуюся снаружи голову - узнать имя. На втором дыхании он пытался сделать рывок. Давая отпор корням под землёй и дрыгая ногами, Стэн начинал выбираться на поверхность до колен. Когда ногти касались облупленной плиты, ему оставалось убрать выросшие корни, но тщетно. По телу поползли опарыши. Мерзкие жёлтые тельца заползали от корней в рукава и к шее. Они увеличивались в размерах, раздваиваясь по кольцам на руках; пульсируя двумя концами туловища, перемещаясь по одежде. Тело тут же сводило в судороге: кожа Стэнли бледнела вместе с вытянутым скелетом вперед мышц. Пытаясь закричать, во рту выпадали зубы. На глаза налезали новые слои земли и пустота. Грязь накрывала с головой и ни единый шум не мог больше потревожить.       Разбитый ночным кошмаром Стэн сидел у бортика в ванной. Колени поджались к прохладной стенке, вытянувшись во всю длину на пол. В глазах уже виднелось очертание светлого кафеля, а в одном ухе что-то журчало и постукивало сзади. Он зашевелил кончиками пальцев на ногах - по телу прошли покалывающие импульсы, пока в голове нежно щекотала нервы одна мысль: этот кошмар закончился. Почувствовав всю боль затекшей на весу руки, Стэн понял, что по ней ползли вовсе не опарыши, а жесткие струи воды. Дорожки протекали по руке медленно: переплетались в тонкие узоры, залезая под рукав. Соприкоснувшись со стенкой, он почувствовал, как пару капель намочили одежду и вызвали мурашки. Стэн ещё раз тряхнул головой, заставив себя прийти в чувства. На экране телефона вспыхнуло уведомление и последующее время 2:29: видимо, он уснул перед тем, как обработать раны. Пожмурив глаза, чтобы сбросить остаточный иней, Стэн вновь принялся споласкивать запястья. Вода уже была прозрачной, а кровь осталась только на самих рубцах: запекшаяся на краях и потерявшая свой первоначальный алый цвет. С каждым новым порезом Стэнли думал, что ждёт достаточно, чтобы на их местах появлялись белые полоски, но чем чаще он вскрывал бинты, тем больше себя разочаровывал. Когда дверь тихо скрипнула, внутри что-то оборвалось. Его сердце подскакивало и учащало пульс от каждого неделовитого звука: барабанящих с рук капель, бьющихся об окна листьев и гула монитора. В дверном проёме, словно призрак, из сгустков темноты появилась Патриция, прижавшаяся всем телом к холодному дверному косяку. — Ещё не спишь? — силуэт её ноги тут же скользнул в дверном проёме, но она так и не решилась пойти дальше, просто качнувшись на пятку. — Как раз собирался, — ответил Стэн, — закопошился немного. Урис наблюдал, как она так же, как и он, щурится от света: короткие ресницы отбрасывали тени на заспанное лицо. Отлипшие от косяка руки прильнули к ночной рубашке, от скуки теребя пуговицы ногтями. Через минуту она сказала: — Я слышала, как ты пришёл. — Извини, — Стэн тут же закрыл кран. На секунду их разъединила тишина, — я думал, что зайду тише. От сна у Уриса охрип голос не хуже, чем от простуды. С досадой он вспомнил, как тяжело ему будет вставать на больничный визит – но сейчас на его обсуждение совсем не было сил. Как и на разговоры в общем. С затекшей руки медленно стекали последние капли воды, попадая на закатанный рукав. Он обернул её в маленькое полотенце и продолжил процедуру молча. Патриция даже не собиралась комментировать то, как дергается глаз Стэнли, когда шипучие, словно гейзеры, капли хлора падали на полосы. Свежие порезы медленно заполнялись пеной: по телу Стэна проходила долгая, режущая каждый сантиметр кожи на запястье, боль, словно вместо локального лечения, вода сжигала до костей место проблемы. — Билли знает об этом? — тихо спросила она, подняв глаза. — Не знаю, — пожал плечами Стэн. — Иногда я рад, что он знает слишком мало, чтобы верить в счастливую реальность. — Значит "иногда" тебе грустно от этого? Он не ответил. Затягивая бинты на руках, Стэнли наконец спустил закатанные, как гусеницы, рукава толстовки и стряхнул капли. — В любом случае, это уже не его проблема. — поправив воротник, чтобы сбросить остатки земли и червей, он аккуратно обошёл Патрицию и направился по коридору. — Ты куда? — Хочу проветриться и вернусь. Она не поверила, или, по крайнем мере, просто решила последовать его примеру, ускоряя шаг. Пока в её квартире активно делался ремонт, Патриция Блюм не нашла лучшего сожительства, чем со Стэном. Она, конечно, не отрицала стычки, но и не считала это ничем больше различия образов жизни. В остальных случаях, они чудесно ладили между собой. Ей казалось, что со временем они начинали перехватывать мысли друг друга, поддерживая разговор без слов каждый божий день. "Сегодня я хочу побыть в тишине" - передавала Патриция взглядом. "Я тоже" - отвечал ей Стэн. Вечером в тишине они назвали день, когда любое общепринятое уважение и гостеприимство можно отложить: вопросы о том как прошел вечер, накрытый стол на ужин и даже домашний режим сна. Тогда Патриция поняла, что тишина не отталкивала, а сближала их в своём диапазоне. — Завтра важный день, — продолжил Стэн и обернулся к Блюм, — придется встать первому отделу, второму, третьему и... — И тебе? Он смотрел на то, как след от дверного косяка на её щеке медленно сливался с цветом кожи в темноте. — И мне. — Значит, ты принял приглашение? — Билл специально записал меня в список. — он ответил медленнее, — Будет неприлично не прийти, не порадовав Джорджи. — Терпеть это тоже не красиво, - сказала Патриция и закрыла за собой балкон. Она ожидала в свою сторону укора, но Стэнли молчал – он завороженно смотрел на лиловый прямоугольник неба. Красные и жёлтые огни переплетались у земли и плавали в глазах – точно вспышки света. Порывшись в карманах, Стэну посчастливилось найти незаконченную пачку сигарет, но ни в одном из них не было зажигалки. Патриция тяжело вздохнула. — Ты не сможешь утаить свою обиду если не поговоришь об этом. — Обида не при чём, — ответил Урис, — я не понимаю почему он это сделал. — Люди не меняются так быстро, как нам кажется, — её рука опустилась на столик, чтобы взять зажигалку. — Если он решил это сделать, значит у него были на то причины, но в любом случае: мерзко подписать бумаги без твоего согласия. — Тогда, у него были те самые причины, - подытожил Урис. — Ты защищаешь его, Стэнли. — Вовсе нет. Яркий огонёк искрой промелькнул у позолотевших ресниц и одарил лицо теплом. Среди тусклых огней лицо Стэна маячило, как белый флаг, развиваясь над тихим городом в глуши. Сколько бы света не пролилось на его лицо, оно всегда было холодным, будто внутри сидел дух одиночества. На второй щелчок он коротко вдохнул, выпустил дым из побледневших от мороза губ и опустил запястья. Патриция поджала пальцы. — Есть вещи, о которых нам больно говорить, — начала она, — это так. Но ведь это не повод не замечать изъян и думать прошлым. — Я не хочу спорить, — выкинул Стэн, — Билл ни за что бы его не подписал, если бы у него не было на то веской причины. Мы все немного эгоисты, и даже если не можем пойти по головам, просто допускаем эту мысль. — И те, по кому ходят, тоже об этом думают? — переспросила Патти. — Может быть. — Значит, ты думаешь, кем можно будет воспользоваться, чтобы выбраться из под влияния? — Я этого не говорил, как и не уточнял, пойдут ли по моей голове, — поправил Стэнли, сжав фильтр за зубами. Часть пепла слетела с сигареты, растаяв в темном небе, — Так или иначе, сейчас об этом говорить поздно: моё имя есть на бумаге, и я обязан делать то, что там написано, чтобы быть живым. — Выходит, да, — вздохнула она, - и придется плясать ради кого-то под дулом пистолета. — Не ради кого-то, а из-за кого-то. – Как в прошлый раз... Теперь Урис смотрел только на Блюм. На лице девушки заиграла странная улыбка – Стэн привык иногда её видеть: если он случайно ошибался, она тут же вычерчивалась на остром лице, как расплывающаяся по листу акварель, плотно впитываясь в слои бумаги. Он нахмурил брови и обратился к ней - под давлением зубов сигарета искривилась внутри, вздернув горящий кончик к кудрявым волосам. Сейчас, Стэн не видел нужду в этой улыбке. — Что? — Ничего, — Патриция пожала плечами и посмотрела вниз. — Просто мне было интересно, почему ты так зациклен на вещах, когда мир буквально вертится вокруг тебя. Сегодня ты художник в мастерской, а завтра – участник криминального дела, который пишет кровью. Твоя жизнь все равно, что одна огромная статья, где категории не выстроенные в ряд: они разбросаны, Стэнли. Ты видел столько вещей, сколько не приходилось видеть мне, и до сих остался с этим равнодушным. Неужели у тебя нет цели, за которой ты идёшь? — Не умереть от чужой воли? — хмыкнул Стэн, — Это не так неважно. — Важно, раз я спросила. Под её натиском характерно скрипнули перила. Возможно, именно поэтому подобный ход мыслей казался приемлемым и допустимым. Только так Патриция смогла подобраться к нему ближе, коснуться плечом его руки и заглянуть в глаза, пропитанные ложью. Стэнли медленно вернул на неё взгляд. — Впускать кого-то в свои планы, — начал Урис, — значит довериться ему и знать, что на любом этапе я не получу нож в спину. Когда наши планы строятся на друг друге, мне не смогут навредить. — Поэтому ты доверял тем людям? — Поэтому я не впускал в свои планы посторонних, — поправил он. — У тебя слишком много границ, Стэнли. — И всё, что касается них, так или иначе плохая идея. — Впустить меня – плохая идея? Стэн убрал сигарету, сосредоточившись на Патти. В глубокой ночи небо снова затянулось мрачными вихрями туч. Наверное, если бы все сложилось иначе, он бы однозначно думал по-другому. "Если бы" - имеет множество вариантов, но на жизнь выбирается только один. И только в одном Стэн видит потускневшие в синеве глаза напротив себя: допытливый взгляд и греющее рядом тело. Когда они первый раз познакомились, Стэнли казалось, что это тело не способно на тепло. Патриция всегда говорила чётко, громко и по делу. В её одежде не было ни единой красочной детали: чёрные и белые цвета обтягивали острые плечи и бедра, образуя ровные геометрические складки. Если она читала, её тонкие очки никогда не слезали с переносицы, даже когда голова с каждой строчкой опускалась вниз. Наполненные ясностью северного неба глаза смотрели точно в цель, словно в них не было ни капли радости или сожаления. Глядя на неё, Стэнли думал об одном: "она как статуя". "Статуя, как я". Белокаменная и крепкая. Ни в одной её частичке не было изъянов: тень и свет подчеркивали углы скул и остроту мыслей. А если все же их послушать, можно почувствовать холод и свежесть зимних ветров. Он думал так долго, пока ледники внутри подозрительно не начали таять. — Плохие идеи заканчиваются провалом, — ответил Стэнли и опустил сигарету в медленный полет. — Но это будет моей виной, ведь я позволил этому случиться. — Некоторые обстоятельства не зависят от нас, — тихо прошептала Блюм. — Какие? — Те, где есть только моя вина. Стэнли не успел спросить её снова. Тепло рядом в один момент перенеслось с руки на грудь и потоком разрослось по телу. Темнота обрела плоть: у неё были руки, заковывающие Стэна. Ладони Патти скользнули по лицу – он почувствовал, как тонкие губы аккуратно примкнули к его рту, все так же содрогаясь. Он не знал чего хотел больше, но понимал, что ничего не сделает. Немой и бледной статуей, Стэнли позволил Патти дотянуться до себя: прикоснуться, ожидая в ответ дрожь; прижаться грудью и услышать сердце - по телу плыл жар прикосновений. Патриция целовала Стэнли, пока жилка под её ладонью не прекращала биться. Что-то горячее заливалось в его тело - настолько горячее, что саднило, как острые осколки льда и только потом обжигало кипятком. От подрагивающего внутри тела к мозгу наконец-то пришло осознание. Стэн нахмурил брови. Глубоко и тихо вдохнул воздух, когда Патриция убрала ладони с шеи, и одна из них перебралась к лицу. Колкость и жар разрастались на щеке сквозь прилащенную нежность. В омуте и непрерывном писке он расслышал: — Все нормально? Наверное, больше нет, чем да. Стэнли всегда думал, что ледники таят медленно и незаметно, но он не ожидал, что на него обрушатся растопленные волны. Со всей возможной дисциплиной и терпением, Стэн аккуратно обвил её запястья, опуская вниз. Темнота все ещё толкалась и не давала отступать назад, но его желание было сильнее. — Извини. Стэн отпустил её руки; тяжело протолкнув ком в горле, скинул волосы и ушёл с балкона. Ему казалось, что от рук Патриции остались красные следы: на плечах, запястьях, шее и затылке - все невольно содрогалось, как от вонзившихся иголок в кожу. С одной из них Стэн, так или иначе, жил с самого начала. Иголка в сердце, саднившая в разные места. Он чувствовал её движения, и то, как Патти смотрит в его спину. Может быть, сейчас они тоже поймут друг друга без слов. Стэн надеялся на это, желая, чтобы промелькнувший силуэт снова улыбнулся: так, как когда он ошибался. Патриция не улыбнулась, и её фигура пропала сразу же, как только скрипнула дверь. Стэн был удивлён, что, со своей стороны, он казался более непоколебимым снаружи. Ещё по пути в спальню он услышал, как капля за каплей в ванне стучит вода. На стиральной машине осталась сложенная аптечка, не высохшие капли хлора блестели на светлом кафеле, смешавшись с пылью. Он помнил каждую секунду на которой ныли его руки: от лезвия, перекиси, чёрствой одежды и холода... Как только он смог сдвинуться с места, Стэн остановился у набравшейся в ванне лужи, а потом поднялся к зеркалу. В нем его отражение было чётче. Бросив щурый от линий света взгляд, Урис изучал все следы от прошлой ночи. Желтый свет над зеркалом падал на растрепавшиеся за ночь кудри, выкрашивая их из тёмной меди в золото. От замкнутых пространств веснушки на лице сливались с тонущим в бедности лицом. Стэн понимал, что переезд и работа не сделали его полноценным человеком, однако, пока никто об этом не сказал, не придавал этому особого значения. Над внешней пеленой он видел только грязь: та что осталась на голове после биты, от руки Беверли и пальцев Ричи - его приближенного к лицу дыхания. Все это, как один огромный плющ, разрасталось по телу, заражая ядом. Может быть, Ричи и не смог отступить от Стэна, однако, чувствуя его настолько близко, Урису едва ли показалось, что он слился с ритмом его сердца. По телу электрическим разрядом пробежалась дрожь. Стэн вцепился в растрепанный затылок пальцами, пытаясь унять порывы зазвеневшей в шее боли. Из-за некоторых из них на руках остались синяки. В эту минуту он вернулся в коридор. Раздвигая верхнюю одежду, Стэн нашёл свое пальто, тут изучая его вид. В одном из карманов была та жёлтая бумажка, не успевшая помяться, выветриться от сырости и духов. В комнате Стэн повесил её на календарь к той дате, которая была написана на ней самой: "Четверг в 15:30". Ему нужно было выделить время. Он искал тот адрес, что был написан ниже, и оставил его у себя. Следовало продумать план: как безопасно пройти, остаться незамеченным, опасаясь выйти из под крыла секретности. Стэнли был уверен, что все уже продумал. Он вернулся за рабочий стол той ночью, однако, когда ручка коснулась места следов от Патти, так и ничего не сделал.