***
Ребенок передвигается быстро, но как-то неловко. Он то и дело спотыкается о корни и травяные кочки и частенько падает. Когда С'Садда догоняет его и хватает за шиворот, не давая плюхнуться в болото, дитя уже грязно с ног до головы. Он тихонько верещит, пытаясь вырваться, и С'Садда второй рукой зажимает ему рот, а сам лезет в заросли каких-то кустарников, потому что позади слышит яростный топот и злобные вопли приятелей почившей эльфийки. Дитя извивается, как пойманный фуражир квама. С'Садда стискивает объятья сильнее, наклоняется к его уху и шелестит: – Хочешь, чтоб нас поймали? Если у них получится, мы еще успеем позавидовать участи твоей мамки. Сиди тихо! Его вибриссы щекочут ухо мальчишки, и тот морщится, но послушно обмякает. Тяжелые шаги приближаются. – Ну, где они?! – свирепо рявкает кто-то, и С'Садда по голосу узнает редгарда с косичками. Он приподнимает окровавленный кинжал, готовясь ударить и одновременно радуясь, что идет дождь, который смывает все следы и маскирует запахи. – А я зззнаю? – шипит аргонианин. – Куда угодно могли утечь, вон, хоть в тот бочаг. С'Садда огорченно прикусывает кончик языка – голос ящерицы звучит обычно, значит, кинжал ему не сильно навредил. Не то чтобы он надеялся, конечно – нож был брошен вслепую, да и для метания эта хреново сбалансированная зубочистка не годилась. Жаль, жаль. – Ладно, хрен с ними, сами в этих топях издохнут, – сплевывает редгард. – Где там кляча этого кошака? На ней поклажа какая-то осталась. – Сбежала, – отзывается третий, и С'Садда понимает, что это тот бородатый бугай. – Еще в самом начале, когда шуметь начали. – Твою-то мать! Ладно, возвращаемся! И так потратили кучу времени на херню! – Нет! – рявкает ящерица, и С'Садда досадливо морщит нос. От этого гада проблем будет больше, чем от остальных. – Нужжжно найти хотя бы сссопляка! Он зззнает вассс двоих в лицо! – А тебя нет?! Аргонианин хрипло смеется. – Сссомневаюсссь, что он отличит одного ящщщера от другого. Идея гадины может и здравая (с точки зрения разбойников), но никто не хочет соваться дальше в болота, даже сам аргонианин. Бандиты нудно спорят, в основном им не нравятся змеи, которые наверняка только и ждут случая впиться кому-нибудь в ногу. С'Садда ждет, сжимая в кулаке рукоять кинжала, готовый в любой момент пустить его в ход. Наконец, обматерив напоследок беглецов и друг друга, злодеи сваливают. Становится тихо, но С'Садда не торопится отпускать ребенка и вылезать сам. Он выжидает еще некоторое время, тщательно вслушиваясь в шорох болотного леса, плеск воды и шелест капель в листве. Потом медленно выдыхает и расслабляет руки. Мальчик тут же пытается убежать, но С'Садда вновь хватает его за шиворот. – Стой. Куда собрался? Дома-то у тебя теперь нет. Тут он сбивается с мысли. А что, собственно, им обоим теперь делать? Они одни в мокром и враждебном лесу, стоящем на болотах, где водится тьма всяких мерзких тварей, от ядовитых змей до сухопутных дреугов. При этом у С'Садды практически нет оружия, а еще с ним теперь маленький ребенок. Пальцы разжимаются сами собой, и мальчик оказывается на свободе, но не убегает. Он делает пару неловких шагов и бессильно опускается на ближайшую кочку, заросшую сонным папоротником, прижимая к груди какой-то мешок. Оказывается, он все время был при нем, С'Садда просто впервые это заметил. – Как тебя зовут? – спрашивает он. Мальчик не отвечает. Только смотрит на него странными желтыми глазами из-под мокрой черной челки. Во взгляде застыло выражение обреченности. – Ну, чего молчишь-то? Я – С'Садда. А ты кто? – М-макарий. Не шепот, а тень его, но С'Садда улавливает – его слух, как и всех его сородичей, чутче, чем у большинства других смертных. – Ясно. Макарий. А маму как зовут? – Ритлин, – бормочет тот, а потом вдруг говорит: – Она не моя мама. С'Садда удивленно моргает и начинает расспрашивать, но мальчик окончательно замыкается в себе, утыкаясь подбородком в свой мешок. С'Садда понятия не имеет, что делать дальше. Он крутит головой, но не видит ничего, что может сойти за укрытие, и все-таки хватает Макария за руку и идет, куда глаза глядят, волоча ребенка за собой.***
Хвост цепляется за кусты и прочую поросль, а мальчишка то и дело спотыкается на ровном месте, и С'Садду это бесит. Вообще его в последнее время бесит все: дождь, деревья, кусты, болото, поганые насекомые, вьющиеся над водой, это дитя и ситуация, в которую он сам себя загнал. Если бы у него была возможность отмотать время вспять к той ночевке в «Пьяном драконе», то он не задумываясь пожертвовал бы десятью годами жизни за это. И плевать на последствия. Просто ему так надоело мокнуть… На нем буквально не осталось ни одной сухой шерстинки, несмотря на всю одежду, обувь и проклятущий дождевик. «Как бы опять плесень не завелась», думает С'Садда с опаской, вспоминая о позапрошлогодних последствиях недельной экспедиции по затопленным пещерам на Городском острове. Макарий что-то говорит. С'Садда бездумно таращится на него сверху вниз, а потом понимает – ребенок показывает на что-то под здоровенным болотным кипарисом. Они подходят ближе и видят большой поваленный ствол – от другого болотного кипариса. Большая часть древесины исчезла, и ствол полый, а его ширины хватит, чтобы внутри с комфортом разместились двое взрослых. Вот и укрытие нашлось. Но С'Садда не торопится радоваться. Он-то помнит про змей и прочих гадин, поэтому с опаской приближается к деревянной «пещерке» и лезет в один из кошелей на поясе. Он достает свиточек со «Вспышкой» – дешевым огненным заклинанием, разворачивает, наспех проговаривает нужные слова и растопыривает пальцы в сторону бревна. Магический огонь, запертый в немедленно рассыпавшемся в прах свитке, высвобождается, прожигает нутро бревна и исчезает. Внутри ничего не шевелится, хотя С'Садда уверен, что хоть какие-нибудь мерзкие многоножки тут раньше точно водились. Он вздыхает и первым лезет внутрь, а потом затаскивает за собой мальчика. До темноты они пытаются устроиться со скудными припасами, что имеются у обоих. В мешке у Макария что-то мягкое, но он не разрешает в него заглянуть, и С'Садда сдается. Придется использовать мокрый дождевик. Он играет с мыслью, не развести ли костерок, но тут же отмахивается от нее – ему не разжечь долгоиграющего огня в такой сырости. У него есть еще «Вспышки», но они горят не достаточно долго, чтобы просушить хворост. Пока он крутится в стволе со своим несчастным плащом, Макарий выскальзывает из укрытия, набирает каких-то жалких прутиков и возвращается обратно. Прутики он выкладывает прихотливым образом у «входа» в ствол, немного к краю, так, чтобы их прикрывал выдающийся вперед древесный «козырек». С'Садда открывает рот, чтобы сказать – огня не выйдет, но мальчишка вдруг сплетает пальцы обеих рук вполне определенным образом и бормочет что-то под нос. В первый раз у него ничего не выходит. Просто слабая струя горячего воздуха вырывается из ладошек и исчезает. Во второй раз получаются искры, в третий – маленький язычок пламени лижет прутья и угасает. – Давай еще, – тихо просит С'Садда, хотя видит, что ребенок на пределе. Он снова перебирает на ощупь в кошеле склянки с зельями и выбирает маленькое, восстанавливающее магию. С'Садда носит их для себя, хотя нечасто пользуется своим не сильно развитым даром – только чтобы искать что-нибудь, или, к примеру, прятаться. Макарий, сильно побледневший от усталости и переохлаждения, собирается и выдает еще одно заклинание. На сей раз огонь держится достаточно долго, чтобы высушить и подпалить прутья. Мальчик слабо улыбается, а потом обмякает без сил. С'Садда быстро вливает ему в горло сразу два зелья по очереди – восполняющее резерв магики и то, что просто восстанавливает силы. Последнее и ему самому бы не помешало, но сейчас некогда – костер очень слаб и может в любой момент потухнуть, надо найти топлива, да посуше. Пока он возится, успевает стемнеть, но к ночи у них уже есть запасы довольно-таки сухого мха и трухи из нутра мертвого кипариса. А еще – немного еды. С'Садда перед самым закатом набрал целую кучу этих пластинчатых зеленых грибов, которые люди зовут «пятнистой зеленой чашечкой», а ученые – как-то совсем непроизносимо. Впрочем, название неважно, важно то, что эти штуки съедобные, и не просто съедобные, а еще и питательные, и их можно есть сырыми. И все же С'Садда жарит их на прутиках, прежде чем вручить Макарию, который успел немного вздремнуть до темноты в его мокром дождевике. Мальчик берет свою порцию грибов и начинает есть. Проглотив несколько кусочков, он поднимает взгляд на С'Садду и робко улыбается, впервые за все время, и С'Садда чувствует, что невольно скалится в ответ. Полый ствол погибшего кипариса отчего-то вдруг становится уютным, как гостиная, и С'Садда расслабленно вздохнув, опирается спиной о полукруглую стенку и прикрывает глаза. Пора немного отдохнуть.***
Светает, но многодневный дождь и не думает заканчиваться. С'Садда выбирается из бревна, чтобы размять ноги, набрать сыроватого хвороста, который нужно просушивать перед употреблением, и еще грибов. Потом возвращается к уже проснувшемуся мальчику. Они молча завтракают все теми же зеленушками, а затем С'Садда говорит: – Может, лить когда-нибудь перестанет… И те говнюки уйдут подальше. Подождем тут. Макарий кивает. Вид у него опять подавленный, и С'Садда, повинуясь внезапному порыву, легонько ерошит слегка влажные волосы дитяти. Тот вдруг прижимается к каджиту всем телом, пряча лицо в отсыревшей рубахе, и тихонько плачет. С'Садде ничего не остается, как терпеть. С детьми – чьими то ни было – он совершенно не умеет обращаться. С'Садда рассеянно гладит мальчонку по спине, размышляя. Он немного слукавил, сказав, что хочет переждать дождь в укрытии, на самом деле он надеется, что сбежавшая кобыла рано или поздно найдет его сама, как это бывало уже много раз. Надо просто сидеть на одном месте. Как лошадь покойного приора Мабореля ухитрялась отыскивать последнего хозяина в самых глухих закоулках провинции, для С'Садды до сих пор оставалось загадкой. Его иногда посещали мысли – не показать ли животину магам, но осторожность пересиливала любопытство. Пока что. Макарий наконец успокаивается. С'Садда сажает его прямо и рассматривает с головы до ног. Только теперь он понимает, что его маленький товарищ по несчастью, похоже, не вполне человеческого происхождения. Да и на редгарда не похож – они смуглые, а не желтые. Макарий же цветом смахивает на высшего эльфа, да и глаза его такого же оттенка. Видать, та бедняжка из развалин и впрямь не его мать. Позабыв про сочувствие, С'Садда забрасывает ребенка вопросами, и тот отвечает, кое-как – тамриэлик, на котором говорят в Империи практически везде, ему явно не родной. Макарий то и дело забывает всеобщий, и иногда в его речи проскальзывают совсем уж странные слова, да и говорит он в целом с каким-то смутно знакомым акцентом, но вскоре С'Садда худо-бедно восстанавливает события. Итак, этот ребенок, судя по всему – отпрыск каких-то больших шишек, был препоручен той самой женщине редгардского племени, которая должна была за ним присматривать, и заодно охранять. Вместе они прибыли в эту глушь, и женщина нашла тот злосчастный дом, на первый взгляд – вполне крепкий. Там они и поселились вдвоем, и все шло гладко несколько месяцев, пока не появились те ублюдки. То есть, Макарий их, само собой, так не назвал, мальчик говорил о бандитах как о «злых людях», жаждущих поживиться немногочисленными пожитками редгардки и ее подопечного. – С чего они взяли, что у вас есть что-то ценное? – спрашивает С'Садда. – Вы оба что, золотом обвешивались с ног до головы? – Нет… Макарий пожимает плечами, и С'Садда понимает, что немного погорячился – существует же вполне определенный вид говнюков, которые могут прикончить человека за миску похлебки. Этим, видно, приглянулись сапоги редгардки – С'Садда видел их среди завалов – вполне приличные, из хорошей кожи. Он сбивается с мысли – та поганая ящерица вякнула, что, мол, «сопляк знает их лица», так может, эта женщина вместе с ребенком стала свидетельницей чего-нибудь эдакого – убийства, встречи контрабандистов, или, например, они могли набрести на чей-нибудь тайник. С'Садда думает, не расспросить ли мальчика поподробнее, но тут же отказывается от этой затеи: если Макарий и впрямь что-то видел, но не понял, что, то лучше ему об этом и забыть, ради его же безопасности – когда они выберутся к цивилизации, стоит держать рот закрытым лишний раз. – Они боялись Ритлин, – вдруг говорит Макарий. – Она убила трех других. – А?! Мальчик чешет ухо и медлит, видно, вспоминая нужные слова: – Их было больше. Но Ритлин убила трех, а остальные сбежали. – А потом вернулись? – Ага. Они все время возвращались, но убегали. А потом… дом сломался, и Ритлин… – Ясно, – бормочет С'Садда. – Зачем же они тогда пытались ее освободить из-под обломков? Макарий просто отвечает, что ныне покойной лучнице приглянулась куртка редгардки, вот она и уговорила своих приятелей потрудиться. С'Садда морщится от отвращения. Мог бы и сам догадаться. Мародеры и грабители собрались «помочь» бедной женщине, ага. – Где твои родители? – спрашивает каджит. – Раз уж эта твоя Рита… – Ритлин. – Ладно, раз она мертва, нужно как-то переправить тебя им, ну или хотя бы сообщить, что дела плохи. Так где они? – Далеко… – шепчет Макарий, и глаза у него снова влажнеют. – Но папа сказал, что найдет меня, где бы я ни был… Больше от него ничего не удается добиться, и С'Садда, маясь от безделья, проводит ревизию своего барахла, что хранится в его поясных сумках и карманах. Он выкладывает кошель с монетами, зелья и пару драгоценностей на слегка подсохший дождевик и задумчиво прикидывает, хватит ли этого, если придется ввязаться в драку, ну или из болот вылезет какая-нибудь тварь типа дреуга. Макарий утирает слезы и пододвигает к себе свой мешок с очень деловитым видом. Он развязывает тесемки и, косясь на С'Садду, прибавляет к его барахлу еще флакончики, один за другим. С'Садда сперва удивленно моргает, а потом, вздрогнув, хватает один пузырек и переворачивает его вверх дном. Так и есть – на дорогом персиковом стекле выдавлена эмблема Дома Телванни. Каджит смотрит на пробку, залитую воском (для этого используется дреугский дрянного качества, хороший идет на все ту же алхимию, он это прекрасно помнит), и видит тот же символ. Чтоб его, так вот почему акцент дитятки кажется таким знакомым – похожий выговор был у тех Телванни, что нечасто выходили во внешний мир, если вообще выходили. – Ты… – выдавливает С'Садда, – ты из Морроувинда? Макарий робко кивает, и каджит стискивает зубы, а его губы, будто сами собой растягиваются в жутком оскале. Конечно, парень совсем не похож на данмера, но ведь Телванни нередко берут на службу альтмеров, в основном из-за их магического потенциала, так что этот маленький полукровок легко может оказаться сыном какого-нибудь альтмерского колдуна, состоящего при магистре Дома. – Ты Телванни? – выдыхает каджит, и к его удивлению Макарий трясет головой с возмущенным видом. – Я эшлендер! – выпаливает он. – Я из Урш… Мальчик вдруг бледнеет и замолкает, а С'Садда растерянно поводит ушами. Эшлендер?.. Он про них совсем мало знает, но точно помнит, что они все – данмеры наичистейших кровей, как они могли выродить такого? Разве что какая-нибудь из их женщин принесла в подоле от альтмера… Да нет. С чего тогда парень выглядит так похожим на человека? Будь он помесью двоих меров, то и смотрелся бы как они, а не как человеческий детеныш, покрашенный в цвета высшего эльфа. Что-то тут не так. Он пытается расспросить Макария, но тот, напуганный своей болтливостью, опять делается чересчур молчаливым. Единственное, что удается от него добиться – зелья они с этой… Ритой купили в одной из телваннийских деревень. С'Садда и сам мог бы до этого додуматься, если бы не пошел на поводу у эмоций, а вместо того пораскинул мозгами. Но эшлендер… Да и имя у него странное. Больше смахивает на сиродильское. С'Садда устало трет лоб. Слишком много противоречивых сведений за столь малое время. Он перебирает разноцветные флакончики Макария и видит самые разные снадобья, сделанные проклятущими Телванни – зелья лечебные, зелья, восстанавливающие магию и силы, зелья дающие невидимость и возможность сливаться с тенями, зелья щита, прыжка и левитации. Есть зелья хождения по воде. Больше всего тех, восстановительных, и С'Садда, поколебавшись, берет себе по парочке всех трех разновидностей, остальные отодвигает и жестом велит мальчику убрать их. Макарий недоуменно хмурится. – Почему ты не берешь другие? – спрашивает он, смешно шепелявя. – Они разве плохие? – Нет. Они очень хорошие, но они не мои. Прячь обратно. – Но ты же дал мне… Дитя опять забывает слова на тамриэлике и беспомощно жестикулирует, видимо, пытаясь напомнить, как каджит оделил его снадобьем из своей сумки накануне. С'Садда вздыхает. То зельице было совсем дешевым, в отличие от этих, эксклюзивных, которыми пользуются в том числе и магистры Дома. Макарию, наверное, и невдомек, что на дождевике сейчас лежит состояние в пару тысяч дрейков. Еще один кирпичик в теорию о знатном происхождении этого «эшлендера». – Ну дал, и что? Я вот взял немного твоих, они понадобятся, если дела у нас с тобой пойдут совсем худо, а остальные убирай. Макарий, помявшись, прячет зелья в мешок, но затем достает амулет с крупными синими камнями. С'Садда опять вздыхает. Час от часу не легче. – Теперь что? – Это тебе, за то, что спас меня, – говорит мальчик. – Папа дал его мне, сказал, что он очень ценный. За… заколдованный. – Ну раз ценный, так и пусть лежит. И вообще – я тебя еще не спас. Мы сидим тут посреди этого болотного леса и мокнем, из еды у нас только эти паршивые грибы, а у меня из оружия – один кинжал. Побереги пока амулет. Кстати, что он делает? Макарий морщит брови, и С'Садда понимает, что он опять забыл слово на всеобщем. – Тени, – наконец роняет ребенок, и каджит растерянно поводит плечами, но потом догадывается: – Невидимость что ли наводит? – Ну… да. Да. Только… Не до конца. Не совсем… невидимый. – А-а. Ну ясно. Прячь пока. К зельям. И вообще. – С'Садда высовывает голову из укрытия и смотрит на клочок темнеющего неба. – Вечер уже. Давай ужинать.***
Дождь прекращается сутки спустя. Кажется, это происходит ночью, когда оба еще спят. С'Садда знает, что дрыхнуть в столь негостеприимном месте не очень умно, но опасности пока не видно и не слышно, а силы ему еще понадобятся. Тем не менее, когда он просыпается на рассвете, то больше не слышит этого беспрестанного шелеста. С крон деревьев вовсю капает, но небо уже начинает светлеть. Серая хмарь бледнеет, и кажется уже можно рассмотреть синеву там, наверху. С'Садда будит мальчика, заставляет его поесть еще зеленушек, а сам собирается, жуя в процессе. Собирать-то собственно толком нечего, только его дождевик, да мешок Макария. Выбравшись из поваленного кипариса, С'Садда старательно заваливает костерок влажным мусором – маловероятно, что из-за него может случиться пожар, но чем скамп не шутит… Лучше перестраховаться. Потом он долго крутится на месте, пытаясь понять, куда идти дальше. Помявшись, С'Садда спрашивает Макария, не помнит ли тот, откуда они пришли, но тот лишь качает головой – все эти треклятые деревья, кусты и прочая поросль кажется однообразной и ему. С'Садда задирает голову, снова, и видит между листьями клочок синего неба. А еще чуть погодя встает солнце, пронизывая желто-оранжевыми лучами эти сраные болота, и он, наконец, может определиться с направлением. Сперва он решает идти на юг, так же, как и раньше хотел, но потом понимает, что это слишком. Надо идти на запад, к Нибену. Плевать на Бланкенмарш, тут главное хоть к какой-нибудь цивилизации выбраться. С'Садда вспоминает, что еще на западе лежит Желтая дорога и приободряется окончательно. Даже мысль о том, что на большом тракте их могут ждать разбойники, его не расстраивает. – Идем, – говорит он Макарию, и они идут. Идут так, чтобы все время видеть свои тени перед собой. С'Садда печалится о своей кобыле, но понимает, что ждать больше нельзя, иначе они с Макарием сами превратятся в семейки грибов. Что ж, как говорит брат Мартин, на все воля богов.***
За время перехода они с мальчиком успевают поболтать обо всем на свете. С'Садда знает немного слов из данмериса, но Макарию большая часть кажется незнакомой, а его родной язык – полная абракадабра для каджита, хотя звучание кажется немного похожим на данмерис, но с большим количеством шипящих звуков. Видно, парень не врет про эшлендеров. Может, кочевники когда-то нашли ничейного младенца и оставили его у себя, но по словам Макария у него есть и мать, и отец, и даже старший брат, вполне живые и здоровые. Может, приемная семья?.. С'Садда пытается узнать имена и названия, но тут дитя умолкает и говорить дальше отказывается. Зато охотно называет дату своего рождения – ночь Середины Года тридцать пятого. С'Садда кивает – когда у него самого день рождения, он понятия не имеет. Вроде бы он родился весной, но когда точно не знает. Сам он сутай, и это может помочь сузить рамки, но он никогда над этим не задумывался, а в последнее время вообще не с руки заниматься такой ерундой. Пару дней спустя лес начинает редеть, и С'Садда, поводя носом, распознает столь знакомые ароматы конского навоза сквозь вонь болота. Пока еще слабые, но вполне различимые. Значит, неподалеку есть место, где лошади много гадят. Не тракт ли, случайно? Позабыв обо всем на свете, он мчится вперед, волоча за собой Макария, и вскоре они выходят на утоптанную грунтовку. С'Садда не успевает обрадоваться – с другой стороны дороги почти одновременно с ними выходит троица в грязных доспехах. Каджиту хватает одного взгляда, чтобы узнать их – это те самые сволочи, подружку которых он зарезал у тех развалин в лесу. Что ж, судьба его все-таки настигла. Бандиты тоже замирают, а потом аргонианин медленно тянет: – Сссмотрите-ка, вот и кошшшак. – Он переводит взгляд на Макария. – И сссоплячок ссс ним. Он выхватывает лук и живо накладывает стрелу на тетиву. С'Садда мельком отмечает, что в колчане ящерицы осталось всего одна, и прикидывает, сумеет ли он – с ребенком! – увернуться от обеих, одновременно присматривая за двумя другими. У тех луков нет, зато у редгарда длинный меч с парой кинжалов на поясе, а у бородача – топор на длинной рукояти. Кстати о кинжалах – очень знакомая рукоять торчит из голенища сапога аргонианина. Надо же, какой практичный. – Погоди, погоди, – бормочет С'Садда, – давайте не будем торопиться. Ну да, возникли у нас кое-какие разногласия… – Ты перехватил глотку моей подружке, – мрачно говорит редгард, поигрывая обнаженным мечом. – У нее башка чуть не отвалилась, когда бы ее в болото кидали. С'Садда медленно пятится, запихнув Макария себе за спину и пытаясь не дать этим падлам взять их с мальчиком в кольцо. – Она, видишь ли, хотела застрелить ребенка. У меня проблемы с этим, руки сами собой дергаются, когда рядом кто-то пытается совершить акт детоубийства. Ящерица разражается мерзким смехом. – Какой добрый котик! А Лилвен-то всссего лишшшь хотела облегчить его ссстрадания. Как ему жжжить одному, посссле сссмерти матери? – Он вовсе не страдает… – бормочет С'Садда, стараясь уследить сразу за всеми троими. Он понимает, что долго ему не продержаться. Даже если он увернется от обеих стрел ящерицы, то их с Макарием зарубят другие двое. Надо попробовать бежать обратно в лес. Макарий вдруг тяжело повисает на его руке. С'Садда спотыкается и чуть не падает – очень вовремя, именно в этот момент аргонианин спускает стрелу, и та улетает в заросли над головой каджита под аккомпанемент ругательств лучника. На полсекунды забыв об опасности, С'Садда оборачивается и смотрит на ребенка: тот, снова очень бледный, сидит во влажной траве и испуганно водит головой из стороны в сторону. – Чего это с ним? – вдруг спрашивает бородач, словно позабыв, что он только что собирался рубануть обоих беглецов с плеча. Редгард бормочет: – Больной, что ли… С'Садда встряхивает мальчика и торопливо шепчет: – Ну что такое? Вставай!.. Надо уходить! – Что это? Что?.. – лепечет в ответ Макарий, и С'Садде никак не удается добиться от него чего-то большего. Он хватает мальчишку под мышки и отбегает за грунтовку. Потом оборачивается и видит, что бандиты их почему-то не преследуют. На лицах людей застыло выражение, сильно смахивающее на испуг, а ящер оскалился так, что, кажется, на его морде осталось только место для зубов – видно только их. С'Садда опять пятится, слыша нарастающий звон в ушах, и только теперь понимает, что происходит. По коже вдруг проносится электрическая волна, и каждая шерстинка встает дыбом. Хвост поджимается, а уши плотно приникают к голове. С'Садда не видит сам себя, но чувствует, как губы сами по себе расходятся в похожем на аргонианский оскале, и нет, это не от ярости – от страха. Теперь С'Садда прекрасно понимает, что происходит – кто-то открывает Врата прямо неподалеку, и все смертные, оказавшиеся поблизости, это чувствуют. С'Садда медленно отступает, тяжело дыша и стреляя глазами по сторонам. Бандиты, на которых он почти перестал обращать внимание, спотыкаясь, спускаются вслед за ними с тропы, судорожно зажав в руках оружие. Звон в ушах нарастает, заглушая все остальные звуки, впрочем, нет, сверху раздаются раскаты сухого грома; солнечный свет окрашивается в цвета свежей крови. С'Садда задирает голову и видит, что небо теперь тоже красное. Поднимается ветер – сильный, резкий и горячий. Когда звон становится оглушительным, Макарий тоненько вскрикивает, конвульсивно дернувшись, в глазах С'Садды темнеет на несколько секунд, а потом он слышит грохот – очень близко, и почти сразу – визг и вой открывшихся Врат. Когда он открывает глаза, то видит, что портал возник прямо посреди этой несчастной грунтовки. Думать некогда – из Врат высотой в четыре его роста уже выпрыгивают перевозбужденные скампы. Бандиты, издавая панические вопли, кидаются прочь, позабыв, что у них есть оружие, и они вполне могут оказать сопротивление этим поганым мелким демонам. С'Садда тут же понимает, что погорячился – скампов слишком много даже для троих, они все льются и льются из провала в ткани бытия, только за несколько секунд их выскочило никак не меньше двух десятков. Убегающие сквозь лес бандиты становятся отличной мишенью – скампы прямо как собаки, повинуются в первую очередь инстинктам – добыча бежит, надо догнать. Поток скампов, наконец, прекращается, большая часть помчалась в лес вслед за разбойниками, но несколько запоздавших замечают С'Садду с ребенком и с визгом набрасываются на обоих. С'Садда сворачивается клубком вокруг совершенно безвольного Макария, пытаясь защитить дитя от когтей. К тому моменту, когда он выхватывает кинжал, демоны успевают пропороть на нем одежду в десятке мест, но у него, в отличие от гладкокожих, еще есть густая шерсть, которая дает немного защиты. Впрочем, когда скамп вцепляется зубами в плечо каджита, становится понятно, что времени совсем мало. С'Садда, извернувшись, с рыком вонзает лезвие клинка в глаз кусачей твари, и та, визжа, скатывается в траву. С'Садда выпрямляется, хватает за горло второго скампа и несколько раз силой втыкает кинжал в его тощее брюхо, отшвыривает труп и принимается за следующего. Главное – не выказывать страха, но С'Садда сейчас его и не чувствует, все существо захватила беспредельная ярость, и этим убогим выродкам просто не повезло, что они выбрали его своей целью. Когда скампов остается всего двое, они пугаются и начинают удирать, но С'Садда ухитряется поймать одного за хвост, раскрутить в воздухе и швырнуть в спину его более прыткому соплеменнику. Оба падают и катятся кубарем, С'Садда настигает и поражает своим заляпанным ихором кинжалом одного, потом ловит последнего и замахивается снова, когда слышит пронзительный крик. Каджит оборачивается: Макарий, о котором он совсем забыл в горячке боя, бьется и извивается в когтистых руках даэдры-паука. С'Садда не видел эту тварь раньше, должно быть, она вылезла из портала, когда он разбирался со скампами. – Нет! Не трогай! Паучиха скалится, а потом, перебирая всеми восемью лапами, с невероятной скоростью удаляется к Вратам и исчезает. Вместе с мальчиком. С'Садда застывает на секунду, но потом слышит визгливое хихиканье – скамп, обрадованный его отчаянием, не может удержаться от веселья. – Ах ты погань! С'Садда лупит мерзкую тварь, но та лишь визжит и снова хохочет. – Съест! Съест! Она съест твоего детеныша! Каджит в припадке ярости вонзает кинжал прямо в оскаленную пасть и с удовольствием слышит предсмертное бульканье. Потом вскакивает и бежит. Прямо к Вратам.***
Разлом выкидывает его на горячую, плотно сбитую почву, обычную для Мертвых Земель. С'Садда встает, шипя от боли в обожженных подушечках, и быстро оценивает обстановку. Местные Врата стоят на небольшом взгорке, с которого среди обломков скал и зарослей ядовитого спиддала ведет узкая тропа. Ведет она на небольшую равнинку в окружении все тех же скал, только побольше и сплошь заросших харрадой. Прекрасно, только этого дерьма еще не хватает. Сигильская башня, легко узнаваемая по габаритам, отсветам ярко-желтого пламени на вершине и волнам недоброй энергии, исходящей от нее, стоит на неприступной горушке, не очень высокой, но кажется, совершенно непреодолимой. Вернее, на нее может и можно забраться, но С'Садде даже с его когтями не справиться с этой задачей без нужных инструментов. А летать-то он не уме… – Твою мать! – выплевывает он, вспоминая о зельях левитации из мешочка Макария. С'Садда мешкает у Врат, прикидывая, не вернуться ли ему назад и не поискать ли пожитки мальчонки, но потом решает сперва осмотреться здесь и начинает спускаться, держа нож наготове. В конце концов, он сначала должен найти мальчика. Или хотя бы то, что от него осталось. Вскоре он понимает, что очутился на сравнительно небольшом островке, который со всех сторон омывает лавовое море, а Сигильская башня торчит прямо по центру. Раньше от ее портала, видимо, вела большая лестница, но теперь она обрушилась, и обломки устилают ту самую равнину недалеко от Врат. С'Садде относительно везет, за все время своей прогулки он не встречает ни единого даэдра, видимо, это один из самых глухих закоулков Царства Дагона – водятся в основном одни скампы, да и те сбежали в Мундус поживиться смертными. С'Садда возвращается на равнину. Куда же делась эта сука восьмилапая? Он обходит почти ровно круглый кратер по кругу, лавируя между обломками камня, и вдруг замечает кое-что у одной приземистой скалы. В несколько прыжков очутившись на месте, С'Садда трясущимися руками подбирает мешочек Макария, который лежит у черной расселины в породе. Оказывается, выпустил его из рук только здесь. С'Садда живо развязывает тесемки и сует руку внутрь. Там сухо – зелья уцелели. Потом он натыкается на что-то мягкое, вытягивает это что-то наружу и застывает в изумлении. Вряд ли может найтись что-то более неуместное в этих землях, чем старая тряпочная сенч-кошка с облезлой гривой из побитого меха. Вот, что малыш прятал – игрушку. Наверное, последняя память о доме. С'Садда с трудом проглатывает ком в горле. Потом отбрасывает мыслишки о том, что можно бы воспользоваться зельями и амулетом, пробраться в башню и закрыть врата, заодно закрыв эту главу жизни навсегда, и смотрит в расщелину. Оттуда тянет какой-то сладковатой вонью, но С'Садду это не останавливает. Он уже сделал выбор там, у обрушившегося дома на болотах, и теперь должен пройти по дороге до конца. С'Садда привязывает мешок к поясу и лезет в нору. Там темно, но это ненадолго. В конце концов он каджит. Ему не нужны фонари, чтобы видеть во мраке.***
Чернильная тьма быстро выцветает, становясь зеленовато-серой – зрение подстраивается под условия. Вот и хорошо… С'Садда видит пока только шершавые каменные стены, уходящие вглубь земли, тоннель довольно широкий, он сам может передвигаться в нем совершенно свободно, даже если руки раскинет, а вот у паучихи толстое брюхо на восьми лапах, и она наверняка всякий раз задевает стенки коленцами, когда пролезает тут. Слух улавливает какие-то звуки, С'Садда останавливается, навостряет уши и вслушивается, но не может ничего разобрать, кроме какого-то невнятного шепота в отдалении. Он лезет в поясной кошель и делает то, что надо было сделать сразу же – надевает кольцо обнаружения жизни. Он умеет плести заклинания, но кольцо лучше, потому что не отвлекает внимание и не требует ресурсов, хотя заклятье обладает большим радиусом действия. Ну и ладно. Пристроив кольцо на среднем пальце, С'Садда глубоко вздыхает: на сером фоне подземелья расцветают пятнышки света – не так много, как он опасался, и в сравнительной близи от него самого их всего лишь два – одно большое и явно не человекоподобное, второе… Сердце С'Садды пропускает удар. Второе совсем маленькое, и кажется, тот, кому оно принадлежит, сейчас лежит, будто бы свернувшись в клубок, и не шевелится. Но пламя его души ровное и яркое, значит, умирать он пока не собирается. С'Садда переводит дух. Это где-то недалеко, надо быть настороже. Тоннель петляет из стороны в сторону, а потом спускается вниз, и С'Садда видит впереди свет, красный, как и все в этом проклятом мире. Он замирает, слушая звуки впереди, но медлить больше нельзя – прямо сейчас большое пятно подползает к маленькому (С'Садда слышит шелест и скрежет хитина о камень) и будто бы поглощает его. Шерсть снова встает дыбом, когда до слуха каджита доносится жуткое двухголосое пение – больше всего это похоже на какую-то извращенную колыбельную. Он обходит сваленные в кучу паутинные коконы – гуманоидной формы, только большинство маленькие, меньше С'Садды, но есть и здоровые, раза в полтора крупнее его, – и заглядывает в нутро просторной пещеры, сплошь заплетенной шелком даэдра, предварительно стянув магическое кольцо с пальца – чтобы чары не слепили его. Паучиха сидит в самом центре, почти лицом к выходу, то есть – к С'Садде, и на руках у нее Макарий. Мальчик выглядит, как безвольная куколка, глаза его закрыты, а руки и ноги болтаются, будто тряпочные. Паучиха придерживает его голову и свободной рукой обнажает одну их своих огромных белых титек, пытаясь сунуть бледный сосок в плотно сжатый рот ребенка. С'Садда издает хрип, похожий на предсмертный, но в следующую секунду находит силы заорать: – Ты что творишь, паскуда?! Паучиха вскидывает голову в обрамлении таких же белых, как и ее кожа, волос и щурит непроглядно черные зенки. – А вот и меховое одеялко для моего малыша, – шелестит она на вполне понятном тамриэлике, поглаживая Макария по темной макушке. – Даже и выходить не пришлось. – А ну отпусти его, гадина! – рычит каджит, сжимая в кулаке заскорузлую от скампова ихора рукоять кинжала. – Он не твой! – Конечно мой. Я нашла его. – Ну а я нашел его первым! – Вот тупая животина. Он же даже не твоего племени. – Ну и что?! Зато мы оба смертные! Паучиха разражается скрежещущим смехом. – Да-а-а? Смертные? Ты еще более тупой, чем я думала. Она как-то странно приподнимается на своих поганых лапах, выпячивая вперед брюхо, а потом выпускает из него тонкие плети паутины. Подпрыгнув, она повисает вниз головой и опутывает Макария с ног до головы, оставляя свободным только нос и рот, а потом укладывает бессознательного ребенка на пелену паутины у стены, будто в гамачок или… в люльку. – Ты что… Нет! Отпусти его! Ты что делаешь?! – Он прячется, – невозмутимо отзывается паучиха. – Я помогаю ему. Теперь прятаться ему станет легче. Не шуми, коврик. Мальчик должен больше спать, чтобы набираться сил. Меховое одеялко ему тоже пригодится, потом, когда он подрастет. С'Садда скалится от ярости. Паучиха спрыгивает с потолка, целясь в него, но он уже имел дело с такими тварями и знает, чего ждать. Вот, например, мелких ее копий, выпрыгивающих из маленьких круглых коконов. С'Садда пинком отшвыривает одного, давит второго и прыгает в сторону, уворачиваясь от большой твари. У той уже наготове когти длиной с лезвие его кинжала, и С'Садда знает, что на них яд. Важна скорость. Паучиха быстрая, несмотря на габариты, значит, он должен быть еще быстрее. С'Садда подныривает под ее руку, хватается за край корсажа, что прикрывает ее сиськи, и сползает под брюхо. И начинает наносить беспорядочные удары куда придется, главное – ранить ее много раз, пусть не смертельно, но ощутимо. Он отрабатывал тактику на других таких тварях, и надеется, что сработает и в этот раз. Кинжал его зачарован электрическими чарами, и демонице это не по нраву. Паучиха скачет по пещере и визжит от боли и злобы, руками ей не дотянуться, но она почти до пояса заплела С'Садду своей паутиной, правда, одна нога осталась свободной – в нужный момент он закинул ее на паучий бок. Тварь наконец догадывается, как можно избавиться от надоедливого кота, и вот-вот собирается придавить его своим хитиновым пузом, но С'Садда разжимает руки и скатывается на пол, еще разок полоснув гадину по волосатой лапе. Она застывает на секунду, которой вполне хватает, чтобы прыгнуть ей на спину. С'Садда вцепляется в белые патлы и раз за разом втыкает искрящееся лезвие в паучихину грудь и горло. Ихор льется рекой, и демон уже не визжит, а хрипит. А потом обмякает. Лапы подгибаются, когтистые руки, которыми она только что пыталась схватить каджита, бессильно падают, и тварь валится головой вперед. Но С'Садда не успокаивается до тех пор, пока у него не выходит отпилить ее башку – к тому моменту, когда каджит заканчивает, все его силы на исходе, он заляпан ихором от кончиков ушей до кончиков хвоста, а кинжал так затупился, что им и куска свежего дерьма теперь не разрежешь. С'Садда пинком отбрасывает голову твари в дальний угол пещеры, а потом валится на заплетенный паутиной и залитый демонической кровью пол, жадно хватая горячий воздух ртом. Повалявшись некоторое время без движения, он все-таки находит силы нащупать в поясном кошеле зелья и выпивает их одно за другим, возвращая себе силы и затягивая раны, нанесенные и скампами, и этой сукой. Вскоре он даже умудряется сесть, после чего добавляет к другим выпитым снадобьям еще и противоядие. С'Садда наскоро проводит ревизию – противоядие у него есть с собой еще одно, надо дать его Макарию, пока не поздно. Зелья действуют, и С'Садда чувствует себя куда лучше. Он встает, пошатываясь, обходит труп даэдра и тянется к подвижному ребенку в паутинном гамаке. Кинжал еще что-то режет, каджиту удается освободить мальчика от тенет, но он по-прежнему без сознания. И все же потихоньку глотает зелья, хоть и не открывает глаз. С'Садда оставляет Макария в гамачке и идет осматривать владения паучихи. Вскоре он находит в неглубокой нише склад всякого барахла, которое демоница, видимо, не использовала, но и выкинуть вещички жертв ей было жалко. В результате беглого обыска С'Садда разживается коротким мечом из даэдрического металла и несколькими драгоценностями жутковатого вида. Сойдет. Он возвращается к Макарию. Мальчик все в том же состоянии, правда, изредка шевелится. С'Садда дергает хвостом, раздумывая, потом прячет драгоценности в поясные кошели, а свеженайденным мечом срезает шелковую «люльку» вместе с ребенком. На то, чтобы пристроить дитя за спиной и тщательно связать концы паутины на груди, уходит совсем немного времени. Но перед этим он лезет в мешок, все еще висящий на поясе, находит там амулет с чарами хамелеона и вешает его на шею ребенка. Амулет из тех, которые нужно активировать, а не постоянного действия, значит, нужно будет как-то извернуться, чтобы дотронуться до украшения в нужный момент. С'Садда не решается сделать это прямо сейчас, потому что не знает, как долго будет длиться эффект и сколько зарядов в предмете. Потом он ищет в том же мешке нужные зелья – левитации и хамелеона, отыскивает по три и того и другого и перекладывает их поближе, чтоб можно было быстро достать. Меч С'Садда затыкает за пояс – пока что. Он бросает последний взгляд на дохлую паучиху, поправляет перевязь с ребенком и выходит прочь. Пора выбираться из этого мерзкого места.***
С'Садда взлетает над островком, который сверху кажется совсем крошечным – на нем и впрямь ничего нет, кроме пары пещер да этой Сигильской башни. На каджита вдобавок действует это зелье тени, и стрелки-дремора, если они есть возле башни, не должны его заметить. С'Садда спохватывается и надевает кольцо обнаружения жизни – будучи обремененным дитем, драться он не намерен, потому собирается избегать любых встреч. Он с опаской окидывает башню магическим зрением и вздыхает – светящихся пятен внутри не больше десятка, десять отродий на такую здоровую башню – это вообще почти ничего. С'Садда устремляется к шпилю. К сожалению, вход в башню только один – в самом низу, нет ни балконов, ни мостиков. Значит, придется спускаться к ее порталу. Если только… С'Садда нервно облизывает клыки. Если только не взлететь на самую вершину этой хреновины, к куполу из живой плоти, ведь там, в своде, есть отверстие. Правда, оно обычно окружено огромными загнутыми внутрь шипами, но там наверняка хватит места, чтобы мог пробраться сутай с ребенком-полукровкой на горбу. Не успев додумать, С'Садда поднимается еще выше и целенаправленно двигается к куполу, пульсирующему, как огромное сердце. Из сердца башни исходят волны потусторонней мощи, и С'Садда, едва заглянув в отверстие, отшатывается, но все же пересиливает себя и плавно спускается на круглую платформу из такого же живого мяса, минуя шипы. При желании в плоти можно рассмотреть сосуды и сухожилия, но каджиту глазеть на эту мерзость совсем не хочется. Он резво оглядывается, отслеживая врагов, но никого поблизости не видит – они все внизу – и подступает к самому краю террасы, туда, где можно дотянуться до Сигильского камня – странно гудящей темной сферы, непонятно из чего сделанной. С'Садда разминает пальцы, собираясь с духом, задерживает дыхание и тянется в камню. Брызги энергии обжигают, но он не обращает внимания. Важно плотно схватить сферу и сорвать ее с луча единым движением, иначе велик шанс остаться без рук. С'Садде уже доводилось слышать о несчастных храбрецах, которым доставало удачи добраться до Сигиллум Сангуис, но не хватало ее, чтобы аккуратно снять камень, отчего бывали… последствия. Например, кое-кому сожгло лицо, а от особо неудачливого типа остались только ноги от бедер до стоп. Тем не менее, Врата тот бедняга закрыл, вот только порадоваться этому не сумел. Не раздумывая более, С'Садда вцепляется в шар и резко тянет к себе. Свист и треск сменяются бешеным ревом, каджит чувствует, как окружающий мир теряет материальность, становится зыбким, как туман, а потом все затапливает огненный свет, а сразу за ним падает тьма.***
Он медленно моргает, глядя прямо перед собой. Рядом – трупы скампов, которые даже падение Врат не может убрать из Мундуса. С'Садда без сил опускается на колени и роняет наземь только что судорожно зажатый в пальцах Сигильский камень. Некоторое время он просто неподвижно сидит, и кажется, это заняло немало времени. В себя его приводит возня и писк за спиной, и С'Садда тут же вспоминает, что он не один. Он развязывает паутину, спуская Макария на дорогу. Мальчик не удерживается на ногах и шлепается на задницу, но почему-то не делает попыток встать, растерянно водя головой по сторонам. – Хвала богам, ты очнулся, – устало усмехается С'Садда. – Я боялся, эта гадина тебя отравила. Макарий не отвечает, но каджит списывает это на шок. Он встает и протягивает руку: – Давай, поднимайся. Тут по лесу бегает толпа скампов, да еще те ублюдки возможно живы. Нужно найти укрытие до темноты. Но мальчик не шевелится, глядя на него снизу вверх прозрачно-желтыми глазенками. С'Садде надоедает ждать, и он сам наклоняется и берет дитя на руки. И только тогда Макарий открывает рот и выговаривает: – Киса! – Чего?! – С'Садда отодвигает его от себя и поправляет: – Я не киса, а С'Садда. Ты забыл? Макарий молчит, и каджит, не видя в его глазах узнавания, с ужасом понимает, что, похоже, да – забыл. – Как твое имя? – торопливо бормочет он, легонько встряхивая мальчика. – А? Ты помнишь, как тебя зовут? Назовись! Последнее слово С'Садда выкрикивает, и ребенок испуганно втягивает голову в плечи, прижав кулачки к подбородку. Каджит трясет головой. – Ладно, ладно. Извини. Давай… давай найдем место поспокойнее. Он проходит по грунтовке почти до Желтой дороги и обустраивает жалкий лагерь немного в стороне от большого тракта, между тремя кипарисами. Подстилками путникам послужат обрывки паутины даэдра да все тот же так и не просохший до конца дождевик, выбирать-то особо не из чего. Сложить костер нетрудно, но огниво осталось в седельных сумках, а на Макария, видимо, теперь рассчитывать не стоит – он едва может говорить, стоять и ходить, не то что заклинания плести. Приходится пожертвовать «Вспышкой», и эффект от нее куда сильнее, чем просто занявшиеся ветки – Макарий при виде внезапного пламени с криком отшатывается и пытается убежать, С'Садде приходится ловить его, сажать на колени и успокаивать. Немного погодя, накормив дитя зеленушками, каджит решается проверить, какой ущерб нанесла его случайному подопечному эта мерзкая паучья сука. Когда темнеет совсем, он отводит мальчика на его лежанку, но вдруг понимает, что оставлять его одного нельзя – он может встать и уйти один в лес, например, когда С'Садда спит. С тяжелым вздохом каджит заворачивает Макария в паутину, сам укутывается в дождевик и садится у самого толстого кипариса, вытянув ноги к костру. Надо хотя бы немного подремать, думает он, прижимая сонного ребенка к своему боку. Наутро они выходят на Желтую дорогу. С'Садда чувствует себя совершенно деморализованным, но Макарий, который, похоже, забыл все на свете, включая самого себя, выглядит весьма бодро. Он умеет ходить, одеваться и обслуживаться – по крайней мере С'Садде не пришлось поутру подтирать мальчонке задницу, когда тот вдруг по собственному почину удалился в кустики – но и только. Никаких знаний о магии, никаких воспоминаний о погибшей опекунше или покинутой родине. Ничего. Итак, у ребенка остались базовые навыки, и то хорошо. С речью… все печальнее. Макарий выучил собственное имя уже со второго раза и теперь охотно на него отзывается, но говорить пока толком не может. Он знает всего пару десятков слов на тамриэлике – «я», «она», «они», «есть», «пить», «спасибо», «пожалуйста», и все в таком духе. С'Садде приходится учить его едва ли не с нуля, и за утро мальчик увеличивает словарный запас вдвое. Приходится признать, что схватывает он налету, может, и память рано или поздно вернется, утешает себя С'Садда. Утешения не очень-то помогают, потому что есть еще кое-что, что царапает интуицию каджита, легонько, но ощутимо – Макарий теперь произносит слова всеобщего языка без своего эшлендерского акцента. Вернее, он выговаривает их так же, как и С'Садда – единственный, кого мальчик слышит с тех пор, как побыл «сынком» даэдры-паука. «Он прячется, – вспоминает каджит слова паучихи и стискивает зубы. – Я помогаю ему. Теперь прятаться ему станет легче». Языковой барьер удается преодолеть к вечеру третьего дня путешествия по Желтой дороге – Макарий к этому моменту выучивает достаточно слов, чтобы общаться. Надо бы радоваться, но С'Садда тяготится – мальчик начинает задавать вопросы, на большинство из которых каджит не в силах ответить. – Кто ты? Кто я? Где моя мама? Где мой папа? Куда мы идем? Макарий тараторит почти без перерыва, и С'Садда вынужден мямлить хоть что-то. Хотя бы на последний вопрос он может ответить без запинки. – Мы идем в город на юге. Называется Лейавин. – Город. Большой поселок, где живет много людей. – Да. Правильно. Там живет один мой знакомый. Я… попрошу его позаботиться о тебе какое-то время. – Ты меня… оставишь? – спрашивает мальчик, и у С'Садды сжимается сердце – Макарий не обвиняет, просто уточняет, и от этого еще хреновей. – Я… Да, на время мне придется тебя оставить. У меня много дел, понимаешь? Опасных дел. Очень опасных для маленького мальчика. Макарий опускает голову. – Я понимаю. Те штуки, там, – он указывает назад, на дорогу, которой они путешествуют уже несколько дней, – ну, такие, бледные, с хвостами… Ты их убил? – Штуки? А. Скампы. Да. Пришлось, иначе они бы нас разорвали. Ты не помнишь, как они на нас напали? – Нет, – печально говорит мальчик, – не помню. – А что ты помнишь? Какое самое первое воспоминание? С'Садда уже спрашивал, но все еще надеется, что ответ будет другой. – Я помню, как ты кричишь на меня там, у тех… мертвых скампов. Ты что-то еще говорил, но я тогда не понял, что. С'Садда вздыхает. Ответ все тот же.***
На следующий день их подбирает какой-то селянин на телеге, запряженной колченогой клячей, которая приводит Макария в полный восторг. Оказывается, они очутились совсем недалеко от Бланкенмарша, и кучер предлагает проехаться до деревни. – А до Лейавина не подбросишь? – с надеждой спрашивает С'Садда, оторвав Макария от флегматичной кобылы («Лошадка! Лошадка!»). – Я заплачу. – Если только пару сотен не предложишь, – фыркает селянин. – Коли нет – я откажусь. – За пару сотен меня от Имперского города до Скинграда возили в экипаже с мягкими креслами, – ворчит каджит, забираясь в кузов телеги вместе с ребенком. – Может, подешевле возьмешь? – Фиг тебе. Я с этими покатушками туда-сюда столько времени потрачу, что больше потеряю, чем заработаю. Так что либо двести септимов гони, либо, вон, слезайте в деревне, да своим ходом топайте. – У меня денег всего триста, а мне еще на обратный путь потребуются средства. Совесть поимей. – Сто пятьдесят, и ни септимом меньше. С'Садда в досаде сплевывает. Домишки Бланкенмарша уже виднеются между деревьями. Телега останавливается на окраине, С'Садда расплачивается за вояж, забирает Макария, и они вместе топают по деревенской улочке на поиски гостеприимных селян и очень скоро их находят. Ночуют они в маленьком домике пожилой семейной пары, которая прониклась рассказом каджита об их с Макарием приключениях. Разумеется, С'Садда опускает ту часть, где прямо на дороге открылись Врата Обливиона, и он был вынужден туда залезть, чтобы спасти Макария и закрыть их. Но старикам хватает печальной истории о мальчике-сироте, чья мать погибла от рук бандитов, а он сам чудом спасся с помощью проходящего мимо каджита. С'Садде только остается дивиться доверчивости хозяев – сам бы он раз двадцать усомнился в истинности собственных речей, хотя знает, что это чистая правда. Старики проникаются настолько сильно, что дедок утром решает отвезти их в Лейавин на собственной телеге, и С'Садда соглашается. Когда впереди показываются стены города, высоченные и серые, каджит переводит дух. Ему до последнего казалось, что они так никогда и не доберутся. Он опять помогает Макарию слезть наземь, прощается со стариком и протягивает ему кусок своего дождевика, в который завернуто сто монет. – Чего это? – спрашивает дед. – Деньги. Один твой сосед согласился привезти нас сюда только за двести золотых, но на проезд у меня столько нет, так что вот тебе сто. – Да ты что, сынок… – Бери, бери, папаша. Сотня тоже деньги. С'Садда ждет, пока Макарий распрощается с дедком, а потом идет в сторону восточных ворот Лейавина.***
Первый стражник, которого он спрашивает о Лерексе, неожиданно отсылает его в северную часть города, на западный берег Нибена, туда, где стоят врата на Зеленой дороге. – Он теперь там живет, – объявляет стражник. – Чего вдруг? – удивляется С'Садда. – Разве он не в гарнизоне города служит? У него разве дом есть? – Теперь есть, граф оделил, когда его списали. – Списали?! Почему? – Слушай, это не мое дело. Он там, короче, спросишь у парней, которые в приречном районе патрулируют. С'Садда отходит в сторонку и косится на Макария, которого опять поразила молчанка, только на сей раз по другим причинам – он ошеломлен видом и шумом столицы графства. – Придется нам опять ножками походить, – говорит каджит, – ты не устал? – Нет, – быстро говорит мальчик, и С'Садда тут же понимает, что он врет. – Ясно. – Каджит достает нужное зелье и протягивает его ребенку. – Вот, выпей. Неизвестно еще, сколько нам тут шататься придется. И все-таки дом Лерекса они находят быстро. Перебравшись с замкового острова на правый берег по высоченному мосту, С'Садда расспрашивает ближайшего стражника, и тот объясняет, как пройти к дому Лерекса Каллида. Дом, вернее, обшарпанная халупа, стоит недалеко от берега Нибена, на мостках. Крышу его скрывают ветви огромных плакучих ив, а фасад загораживают заросли жимолости. – Тут живет твой друг? – подает голос Макарий, глазея на постройку. – М-м-м. Да, наверное. Если тот мужик не ошибся. Или если я не ошибся. Давай постучим. Дверь открывается, едва С'Садда успевает дважды ударить в створку кулаком, будто хозяин сидел прямо у входа в ожидании. – Ты! – выдыхает Лерекс, одетый в простецкую рубаху из серой холстины и черные штаны. – Ну да, я, – прижимает уши С'Садда. – А что такое?.. – Что такое?! Твою кобылу позавчера привели на городские конюшни какие-то два смерда! Хотели продать! Хорошо хоть я был там и узнал ее! Каджит оторопело моргает. – Что ты делал на конюшнях? – глупо спрашивает он. – Опять на хуторах наркоши завелись? – Не слыхал про такое, – бурчит Лерекс. – Я просто пришел туда с Атабой поболтать. Хотел ей с конями помочь, да она мне не разрешила… А это еще кто? С'Садда, чуть не забывший про Макария, спохватывается: – Это… Э… А ну представься дяденьке, как я тебя учил! Мальчик с готовностью кивает и робко протягивает ладошку бывшему легионеру: – Здрасьте. Я Макарий. – И тебе привет, – растерянно пожимает маленькую ручку Лерекс и переводит взгляд на каджита: – С'Садда… Что происходит? – Можно нам зайти? – заискивающе просит тот. – Разговор, я чую, непростой и долгий выйдет. Лерекс медлит полсекунды, а потом распахивает дверь во всю ширь и отступает с дороги, пропуская гостей внутрь.***
К вечеру снова начинается дождь. С'Садда поводит плечами. Только он успел отвыкнуть от этого шелеста и сырости, как он снова зарядил. Вот холера! Лерекс сидит за столом, заставленным посудой с объедками и обпивками, подперев ладонью щеку и глядя на Макария, который сейчас спит в гамаке, подвешенном к потолку. Игрушечный лев, наконец-то вынутый из мешка, сушится у очага. – И ты хочешь оставить его мне, – медленно произносит Лерекс. – Совсем охренел? – Больше некому. Ты – единственный, с кем я тут знаком. Хорошо знаком, я имею в виду. Ну или хотя бы неплохо. – У тебя вроде есть какие-то связи с Гильдией Бойцов… Оставь его в их резиденции. – Этим придуркам я дерьма мешок не доверю, не то что ребенка, которого я спас от бандитов и даэдра. И потом – что у меня там за связи с Гильдией? Я состою-то в ней чисто номинально. Вступил туда, чтобы подзаработать, а меня вместо нормального дела отправили стаю крыс охранять! Двинуться можно! – С'Садда свирепо осушает свою кружку с элем и смотрит на легионера. «Бывшего», – опять поправляется он. – Слушай, я знаю, я прошу слишком многого, но больше мне не к кому обратиться. Я не могу взять малыша с собой – у меня есть задание в Черном лесу, которое я кровь из носу должен выполнить как можно скорее, а с маленьким ребенком у меня, по сути, связаны руки. – Понимаю, – кивает Лерекс. – Только и ты меня пойми. Дети – это не мое. Я не готов нести такую ответственность. – Я не прошу тебя усыновлять его насовсем, – торопливо говорит С'Садда, – просто пусть он у тебя тут побудет, ты его даже можешь какому-нибудь делу научить, и по хозяйству он помогать может. Он очень смышленый… Хоть и память потерял. – Побудет? Значит, ты его забрать планируешь? С'Садда шевелит кончиком хвоста. – В общем… У меня и впрямь есть связи. Только не с Гильдией Бойцов. – А с самой разветвленной сетью шпионов на Тамриэле. – Я разберусь с первоочередными делами, и поговорю кое с кем. Может, мы найдем его родителей и вернем мальчика им. Я, понимаешь, ли отчего-то чувствую себя обязанным… Так что да. Я его заберу, если не к зиме поближе, то на следующий год точно. Обещаю. А. И вот еще… С'Садда лезет в кошель и вытаскивает горсть драгоценностей из логова паучихи. – Вот. Это я на той стороне добыл. Продай их, и тебе даже на дом поприличнее хватит, не то что на содержание Макария. Только не торговцам неси, а в Гильдию Магов. Они сразу поймут, что это, и дадут тебе нормальную цену. Лерекс безучастно смотрит на сокровища, а потом тяжело роняет: – Ладно. Я присмотрю за ним. – С'Садда выдыхает, но Лерекс еще не закончил: – Только С'Садда… Ты обязательно должен за ним вернуться. Как можно быстрее. Не позднее, чем через год. Самое большее – два. – Я же сказал, что… – С'Садда. – Каджит умолкает, растерянно моргая, а Лерекс негромко продолжает: – Это очень важно, понимаешь? Если ты не вернешься… У меня никого нет. Ни родни, ни особо близких друзей. Некому будет позаботиться. – Да конечно, конечно… Только почему ты сам-то?.. – Потому что я скоро умру. С'Садда каменеет. Сказано это просто и обыденным тоном, но он отчего-то понимает, что Лерекс не выдумывает. – Что?.. Как?.. Лерекс криво улыбается, подливая себе эль в кружку. – Тебе ведь сказали, что меня отовсюду поперли? И из Легиона, и из стражи городской. – Ну… да. Мне сказали, что тебя… списали. – Ага. По состоянию здоровья. С сердцем у меня беда. Плохое совсем. – Но целители… – Целители говорят, тут ничего не сделать. Нужно новое сердце, или очень могущественный маг, который сможет исправить мое. Ни то, ни то ни Лейавин, ни Бравил предоставить не могут. Говорят, надо ехать в Анвил, тамошнее отделение Гильдии Магов специализируется на нужной школе, только мне даже путешествие туда не очень-то по карману, не говоря уж о самом лечении. А сейчас, со всей этой кутерьмой со смертью императора и порталами в Обливион… В общем, я думаю, что можно не суетиться. – Эти побрякушки… – начинает С'Садда. Но Лерекс мотает головой. – Эти побрякушки ты оставил для ребенка. – Много ему будет от них пользы, если ты окочуришься и оставишь его одного раньше, чем я вернусь! Хватит маяться ерундой, отнеси их прямо завтра колдунам и выжми из них все, что сможешь! А потом садитесь с мальцом на корабль и пилите в Анвил! Ну или в Имперский город, оттуда всяко проще добраться до побережья, по Золотой дороге-то! Лерекс с усмешкой качает головой. – Ладно. Я подумаю. – Он быстро меняет тему, указывая в угол: – Вон твои пожитки, я их с лошади снял. Все на месте, можешь посмотреть. – Не ерунди. – С'Садда все же встает и осматривает седельные сумки, битком набитые его вещами. – Я уж думал их те деревенщины сперли, которые кобылу привели. – Это явно были не светочи разума. Пытались убедить меня, что все это добро принадлежит им. Ага, я поверил. И груз зелий их, и доспехи на одного небольшого типчика, и даже капюшон с прорезями для ушей. С'Садда фыркает. Ну да, у него есть такой капюшон, от ветра. Он сгребает сумки и делает шаг к двери. – Ты уже уходишь? – спохватывается Лерекс, поднимаясь. – Да. – И с малышом не попрощаешься? С'Садда старательно смотрит в сторону, чтоб не встречаться с ним взглядом и главное – лишний раз не увидеть Макария. – Не уверен, что смогу не распустить нюни. Как-то чересчур для такого как я. Лерекс молчит, и С'Садда подходит к двери. Уже взявшись за ручку, он неожиданно для себя самого поворачивается и быстро говорит: – Его зовут Макарий, он родился пять лет назад в ночь Середины Года, и он жил вместе с редгардской женщиной по имени… Рита вроде. Это все, что знаю. На самом деле не все, но С'Садда не уверен, стоит ли упоминать о морроувиндском происхождении мальчика. Лучше промолчать, по крайней мере пока он сам со всем не разберется. И потом… Макарий же говорил, еще до инцидента, что его отец найдет его где угодно. – В общем, удачи вам… Тебе особенно. Постарайся не скопытиться до моего приезда, хорошо? Лерекс криво улыбается, а С'Садда аккуратно приоткрывает дверь и выходит в дождливую ночь.