***
Илен приходит в себя в кромешной темноте и некоторое время пытается понять, что с ним, и где он находится. Единственное, что ясно – он лежит на чем-то средней мягкости и не может пошевелить даже пальцем, и не потому что связан, а из-за некой жуткой слабости, не пойми чем обусловленной. Сил хватает только на то, чтобы моргать и дышать. Даже сглатывать получается с трудом. Илен пытается прикоснуться к своей магии – скорее рефлекторно, нежели с какой-то целью, – но почти не чувствует ее и пугается окончательно. Борясь с подступающей паникой, Илен заставляет себя анализировать происходящее. Итак, он, видимо, в плену у этого жреца Акатоша и, вероятно, у его сообщников. Он вспоминает, как сильно облажался во время слежки и как быстро попался, и морщится, будто от боли. Хотя боли-то на самом деле и нет, ну, той, что должна была терзать его голову после столь сильного удара. Впрочем, немного ноют мышцы живота, куда пришелся первый удар, но и только. Очень интересно. Выходит, враг подлечил его, он ведь целитель, как известно. Небось хочет, чтобы он, Илен, был в форме для грядущего допроса. Илен медленно выдыхает, одновременно лихорадочно соображая, как быть дальше. Проклятый «целитель», очевидно, или наложил на него какое-то заклятье, или использует какие-то артефакты… А это как раз по части Илена. Проблема только в том, что он сейчас не может пользоваться магией. В помещении – не большом – очень темно, Илен не может начаровать Кошачий Глаз или Свет, но его собственные глаза со временем привыкают к окружающему мраку, и он может различить некие силуэты. Совершенно невнятные. Он решает подождать, только это ему и остается, в конце концов. Он пытается расслабиться, но тут же понимает, что если только попытаться духовно – мышцы его и без того смахивают на желе. Илен лежит и ждет своей судьбы. Со временем он осознает, что до сих пор одет и обут в свою прежнюю одежду, а на пальцах остались его кольца – два защитных, и одно атакующее. Амулеты с шеи, наверное, тоже не сняли. Он чувствует даже ножны на предплечье, правда, кинжала в них нет, здесь он уверен. Как и второго – в ножнах на бедре. У него есть еще кое-что, но не стоит сомневаться, что его избавили от любого оружия, способного нанести физический урон. Почему же тогда не забрали зачарованные предметы?.. «Да потому что ты все равно не в состоянии ими воспользоваться», – с досадой говорит он сам себе и закрывает глаза. Минуты текут одна за другой. Илен пытается считать, но быстро сбивается, и вскоре перестает сознавать, сколько минуло времени. В темноте и тишине (единственные звуки, что он слышит – его собственное дыхание и слабая возня, им же и издаваемая) он невольно погружается в дремоту, но быстро выныривает из нее, как только слышит чьи-то шаги, сразу после того, как в отдалении с тихим скрипом открывается, а потом закрывается дверь. Тот, кто идет сюда (Илен не сомневается, что это к нему), не крадется, но и не производит много шума. Мягкие подошвы ступают по камню, и вскоре Илен начинает различать предметы вокруг немного яснее. Шаги утихают прямо неподалеку, и он, с огромным трудом, поворачивает голову. Теперь понятно, что там, справа от его ложа – дверь, и в щели под ней виден слабый отблеск пламени. Кто-то пришел сюда со свечой, и, судя по звукам, ковыряется в замке ключом. Дверь распахивается. Илен в первое же мгновение зажмуривается – свет единственной свечи слепит его с непривычки. Затем пришелец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. На ключ. – Не хочешь, чтобы нас побеспокоили? – хрипло спрашивает Илен, сам удивляясь тому, что ему подчиняется голос. – Твои друзья не присоединятся? Верзила, надравший ему зад, подходит к иленову ложу и ставит подсвечник на маленькую тумбочку рядом. Илен рассеянно отмечает, что капюшон и верхнюю одежду тот снял и теперь облачен в простую рясу. – Какие еще друзья? – отзывается жрец Акатоша, берет табурет в темном углу и ставит его перед постелью. Илен молча наблюдает, как он усаживается и расправляет подол рясы, а потом поясняет: – Те самые. С которыми ты некоторое время путешествовал в прошлом году. С одной даже постель делил. Верзила морщится. Илен вспоминает его досье – очень краткое и недетализированное, даже странно для Солеи. Вроде бы парень метис, но уж очень ему много лет для метиса: если сведения не врут, он держал приход где-то на границе Эльсвейра и Сиродила еще в начале прошлого века. А выглядит-то молодо… Да и… Илен бегло озирает лицо с темными провалами на месте глазниц. В нем почти незаметно черт от мера, по крайней мере, сейчас, при таком освещении, он выглядит совсем как человек лет тридцати-тридцати пяти, только сильно крупный, и все-таки те же бравильцы называют верзилу «попом-полукровкой». А может ли быть так, что этот типчик просто присвоил себе чужую личность?.. Внезапно родившаяся гипотеза не успевает оформиться до конца – его тюремщик на табурете резко произносит: – Не твоего ума дело, с кем я делю постель. – Фу, как невежливо… – Обычно я вежлив, но не с теми, кто меня преследует, а потом пытается отравить. Кстати, что это было? Илен безрадостно скалится. – Этническая магия. – Ты на босмера не похож, а я видел такое дважды за войну, и оба раза отраву из крови шаманили лесные эльфы. – Они ею владеют разве только последние полтысячелетия, – раздраженно говорит Илен. – Когда Империя вошла в Морроувинд, много чего пошло на обмен. Это наше, данмерское. – Поверю на слово. – Так к нам больше никто не присоединится? – А кто должен? – Ты повторяешься. – Ты тоже. – Ну хватит. – Илен отворачивается и со свистом выпускает воздух сквозь зубы. – Мы оба знаем, на кого ты работаешь. Я попался. Зови своих господ, приятелей, и побеседуем все вместе. С тобой… – «пешкой», чуть не добавляет он, – …одним я разговаривать не намерен. Лицо верзилы, в полумраке напоминающее лик статуи какого-то древнего имперского полководца, непроницаемо. Выдержав паузу, он негромко произносит: – Мои, как ты говоришь, приятели давным-давно уехали в Скайрим. А господин у меня только один, и его не надо звать. Он и так пребывает везде и всюду. И вроде бы это не я лежу без сил в темной келье, так что будь добр, поумерь гордыню. Оная совсем не к лицу жрецу Мары, если ты, конечно, не соврал. Илен прикрывает глаза. О нет, он не соврал. Он и впрямь слуга Мары, уже много лет. Хотя последние недели ему кажется, что его настиг кризис веры, что на самом деле он никогда и не верил в эту богиню имперцев, просто пытался спрятаться под ее покрывалом от горькой истины. – Я напал на тебя в том проулке, – говорит он, – а ты вырубил меня, но почему-то не передал страже. Если ты и впрямь чист, словно стеклышко, и действительно тот, за кого себя выдаешь, отчего ты притащил меня… куда-то, обездвижил и запер подальше от любопытных глаз? – Мне кажется, ты не вправе задавать вопросы. Не в том положении. – Верзила кладет большие ладони на колени, словно послушный ученик и склоняет обритую голову набок. – Так что задавать их буду я, а ты, будь любезен постарайся отвечать. И правдиво. Меня зовут Макарий, отец Макарий, вообще-то, но, полагаю, тебе это и без того известно. И раз уж ты знаешь мое имя, будет справедливо, если я узнаю твое. Итак? Илен снова с трудом поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. – Как ты это сделал? – Он пытается шевельнуть руками, чтобы указать на свою немощь, физическую и магическую, но шевелятся лишь кончики пальцев, да и те – едва-едва. – Это заклинание? Амулеты? Жрец Макарий молчит и сидит все так же неподвижно, он задал вопрос и теперь ждет ответа. Илен вдруг понимает, что тот может сидеть так долго, очень долго. Например, пока пленник не начнет томиться голодом и жаждой. Или пока не обмочится прямо в постель, а это может случиться быстрее, чем можно предположить. – Я Илен, – сдается он. – Илен Фаверан. Только разве ты не выяснил это за время моей отключки? – Нет. Откуда бы? – пожимает плечами Макарий и тут же задает новый вопрос: – Какого числа отмечается главный праздник Мары? – Двадцать первого Последнего Зерна, – растерянно отвечает Илен. Он ожидал чего угодно, но только не этого. – Хорошо, а другие ее праздники? Илен перечисляет даты, но этого мало – Макарий заодно заставляет рассказывать подробности. Когда Илен заканчивает с последним, верзила тут же спрашивает о гимнах и молитвах – какие когда поются и читаются, и при каких обстоятельствах, потом про облачения – разные для разных служб, про типы подношений, периоды постов и прочее, что связано со служением Маре. До Илена наконец-то доходит, что Макарий проверяет его – правда ли он, Илен, жрец Мары, – и послушно вещает, прикидывая про себя, где тут подвох. Когда он умолкает, Макарий молчит некоторое время, но вдруг кивает: – Хорошо. Раз уж мы выяснили, что ты и впрямь священник, приступим к главному. За каким, простите боги, хреном ты шпионил за мной? Илен некоторое время молчит, прикидывая, как бы ответить, но приходит к выводу, что ответить-то ему и нечего, по сути. – Сам не знаю, – честно говорит он. – Я собирался просто понаблюдать, и считал, что в процессе мне что-нибудь придет на ум. Только… – Только я тебя раскусил почти сразу. – Макарий трет костяшками пальцев лоб и морщится. – Мне казалось, мы прояснили все с твоей начальницей еще в прошлом году. Что ей теперь понадобилось? Не послала же она тебя сюда просто прогуливаться за мной по Бравилу туда-сюда? Наверняка ведь с какой-то целью? Илен смотрит на него. Прикидывается, или и впрямь не понимает? – Солея меня сюда не посылала. – Неужели? Хочешь сказать, действуешь по своему разумению? Без обид, но она показалась мне той, кто всегда держит руку на пульсе. И даже если ты говоришь правду, то мне тем более непонятно, отчего ты выбрал своей целью меня, когда мы с тобой даже не знакомы. Илен безмолвствует некоторое время. – Ты что, не читаешь газет? – наконец спрашивает он. Макарий смотрит на него. – Мне как-то совсем не с руки тратить время на всякую чушь, особенно в последние месяцы. Но я слышал, что в Имперском городе хорошенько рвануло, и резиденция прелата Мары сильно пострадала. – Он умолкает, нахмурившись. – Если так подумать, мне кто-то говорил, что, мол, жрецы из Великой часовни объявили траур… Ну-ну. Неужели ты думаешь, я поверю, что этой женщине может навредить какой-то взрыв? Я не настолько наивен. Скорее уж, это она его и устроила, чтобы замести следы… чего-нибудь. – Солея погибла… – хрипло говорит Илен. – Вместе со многими моими братьями и сестрами по вере… – Ну да. А тело кто-то нашел? – …Вместе с тремя воспитанниками, которые еще совсем дети, с прислугой и несколькими посетителями. – Илен прикрывает глаза. – Да. Тело кое-кто нашел. Я. Нашел то, что от него осталось – голову с содранным скальпом на куске торса. Все, что осталось от моего прелата.***
Не то чтобы он очень обожал Солею. Скорее, терпел ее, в силу обстоятельств. В конце концов эта женщина была его боссом и вдобавок – очень неприятным человеком. Правда, знали об этом последнем ее качестве только те, кого Солея подпустила к себе поближе – для остального мира она была добрейшей и милейшей служительницей Мары, опекающей сирых и убогих и благословляющей всех прочих. Трагедия произошла через две недели после того, как Солея с компанией вернулась в столицу. Илен услышал о ней только на следующий день, когда в его часовню вбежала перепуганная прихожанка и принесла дурные вести. Он помнил, как носился по проспекту в поисках свободного извозчика и никак не мог поймать хотя бы одного, как недоумевал, почему не слышал взрыва среди ночи – потому что спал в комнате с заговоренными стенами. Вскоре он присоединился к добровольцам, работающим на развалинах, и поначалу тоже не верил. Не верил, что Солее кто-то или что-то может причинить вред; от всей этой истории с взрывом так и тянуло какой-то подставой, но Илен был крепко уверен лишь в одном: Солея попала в какую-то большую беду, ему неизвестную, и решила уйти и обрубить все концы таким вот брутальным способом. Его, конечно, беспокоило и обижало, что прелат не посвятила в свои планы его самого, даже взглядом не намекнула, но это было так похоже на нее, что Илен смирился. Но через сутки нашли тела троих малолетних воспитанников – человеческих детишек от четырех до семи лет, а еще через несколько часов – престарелого секретаря Солеи (Илен еле узнал его в этих изломанных и обгорелых останках), и стало ясно, что произошло худшее. Какой бы сукой ни была Солея, она никогда бы не принесла в жертву детей и этого старика (с которым, как говорили, она была знакома лет пятьдесят, то есть, дольше, чем с Иленом), чтобы прикрыть собственную задницу. Если только ставка не была слишком высока. Но потом он лично обнаружил останки самой Солеи, и понял, что это конец. Когда то, что от нее осталось, прикрыли чистой холстиной и унесли прочь, Илен разом сделался недееспособным. Высшее духовенство отправило его в отпуск «для восстановления сил», физических и духовных, а если бы кто-то спросил его самого, Илен бы сказал, что ему первым делом требуется восстановить веру. Однажды, в юности, он уже терял ее и обрел новую годы спустя, пройдя через многие испытания, и никогда не сомневался в ней… до тех пор, пока, по иронии судьбы, не познакомился с Солеей и не стал на нее работать. Оправившись от первого шока, Илен впал в апатию. Он понятия не имел, как ему жить и действовать дальше. Можно было вернуться в Эльфийские сады в его часовню и служить пастве. Можно было попросить о другом назначении – хоть нового прелата еще не назначили, совет примасов вполне справлялся с его обязанностями. Можно было вернуться на родину, где Илен не был больше века. Перебрав все варианты, он пришел к выводу, что ему не подходит ни один. Так что Илен попросил себе еще немного времени «на отдых», тем более, что ему с самого начала предлагали бездельничать до тех пор, пока не закончится расследование. О том, что оное ни к чему не приведет, Илен даже не сомневался. Ничего не найдут. Поэтому он поотвечал на вопросы следователей, убедился, что сумел составить о себе вполне определенное впечатление полного тюти, и больше никому нет до него дела, собрал немного вещей в дорогу и выехал в Бравил.***
Макарий некоторое время сидит неподвижно, а потом слегка шевелится, и Илен вдруг чувствует, как неестественная слабость отступает. Неспешно, но заметно. Он перебирает пальцами, на пробу сплетает начальные петли заклятья восстановления сил, а жрец Акатоша качает головой: – Это тебе не понадобится. Через несколько минут станешь как огурчик. Садись. И давай без глупостей вроде отравленной крови. Илен опирается на дрожащие руки и принимает сидячее положение. Скидывает ноги на пол и морщится – кажется, он отлежал все тело на этой треклятой кушетке. Краем глаза он наблюдает за жрецом: вид у того одновременно подавленный и обеспокоенный. – В чем дело? – спрашивает он. – Пожалел Солею? – В некотором роде, как человека. Ну и вдобавок неприятно осознавать, что знакомая мне женщина скончалась столь жутким образом. Но куда больше… Ладно, что уж там. Ты знаешь, кто это сделал? Илен сперва отмалчивается, растирая затекшие члены и украдкой наблюдая за Макарием. В конце концов он решает поверить в его непричастность к случившемуся. Хотя бы на время. нужно за что-то уцепиться, чтобы было от чего отталкиваться впоследствии. – Могу только догадываться, – говорит он. – У Солеи всегда хватало врагов, но чтобы они устроили нечто такое… Уничтожить резиденцию прелата в центре столицы – это из ряда вон. Я бы ожидал, что ее отравят, или пристрелят, или прирежут… Покушения такого рода случались много раз, и их удавалось предотвратить. Но взрыв… Для него нужны возможности, ресурсы. И наглость. – Наверняка он был магическим, – тихо произносит Макарий. – Резиденция ведь охраняется, да и стоит… стояла не в глухом углу у стен, кто-то бы точно заметил, что на территорию затащили тьму бочек с взрывчаткой. Как я понял, рвануло так, что весь особняк превратился в руины. А я помню, какой он был огромный. – Помнишь? – Я бывал в Имперском городе. И в прошлом веке, и в позапрошлом. В этом, правда, не довелось. Илен кивает. И он сам, и столичные следователи пришли к похожим выводам, правда, независимо друг от друга, и разумеется никто не делился с рядовым жрецом Мары результатами расследования – Илен попросту подслушал одно из их совещаний. – В общем, да. Я тоже так подумал. – Он устало трет глаза. – Следователи быстро отыскали эпицентр взрыва, но не обнаружили никаких следов самой взрывчатки. Я предполагаю некий заряженный артефакт, да даже просто свиток, который аннигилировался в момент активации – я имел дело с подобными когда-то. Другой вопрос, кто принес его в резиденцию? – Разве не мог кто угодно? Наверняка Солея ежедневно контактировала с целой кучей народу. – Верно. Только, видишь ли, получается, что кто-то из этой кучи пришел и засунул источник взрыва прямиком в рабочий стол Солеи, потому что именно он рванул. В кабинет Солеи никто никогда не заходил без ее ведома – это правило, даже закон, – и уж точно никто не смог бы подкинуть в него нечто так, чтобы она не увидела. Все ящики стола, кстати, запирались на очень сложные замки с магическими предохранителями. – К чему такая предосторожность в собственном доме? Илен пожимает плечами. – Солея говорила, что это пережиток тех времен, когда она была приором Готтлсфонта. Ну, знаешь, любопытные воспитанницы, пуще того – любопытные монашки… Короче, стол был заперт, а отпереть могла только хозяйка. Из чего следует вывод, что у убийц много возможностей. – Или что взрыв устроил кто-то из ее окружения. Илен дергается и бросает на жреца Акатоша испепеляющий взгляд, но Макарий и бровью не поводит. – Я же тебе сказал, что ключи только у Солеи… – И она никогда не давала их даже, к примеру, своему секретарю? Илен молчит. Старику и кое-кому еще прелатесса доверяла. Ему самому, например. Думать о том, что в стаде Солеи завелась паршивая овца, противно и страшно. Конечно, среди ее людей полно сомнительных личностей, но все они преданы госпоже. По крайней мере Илену так казалось раньше. Макарий откашливается: – Я… видел кое-кого из ее… оперативников. В Лейавине. Они не выглядят… надежными. – Внешность обманчива. Как раз они-то были очень надежными. – Были? Илен смотрит прямо на него. – Да. Были. Их трупы достали из-под завалов первыми. – Он поднимается на неверные ноги. – А теперь, если ты не возражаешь, я хотел бы отойти, чтоб отлить. А то я в шаге от того, чтобы обделать всю эту комнатку.***
Макарий отводит его в нужник длинными и узкими коридорами. Он шагает впереди, словно позабыв, что Илен не так давно пытался его прикончить. В коридорах темно и пахнет сыростью, Илен стреляет глазами по сторонам, пытаясь понять, где они находятся. Наконец, миновав просторный притвор, он догадывается: – Это часовня Акатоша? – Да. – Тут… пустовато. – Сейчас ночь, и часовня номинально закрыта на ремонт. Собственно, это одна из моих задач – проследить, как он идет. – Так ты теперь примас в Бравиле? Неплохо для деревенского жреца. – Я не примас, – с досадой говорит Макарий. – Я просто временно выполняю кое-какие его обязанности. Я доделаю то, что должен, а к лету сюда назначат кого-нибудь другого. – Как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное… – Поверь, здесь не тот случай. Никто не поставит меня в главе духовенства графства. – Что так? Люди о тебе отзываются вполне неплохо, даром что зовут «попом-полукровкой». Макарий громко фыркает. – И только-то? Мне в лицо обычно говорят кое-что другое. И тут дело не в любви или нелюбви ко мне среди народа. Ты же приближенный прелата, сам знаешь, что на это всегда всем плевать. – Ну положим… Тогда в чем дело? – В том, что я старый, костный и со своими принципами. И кое-каким прошлым. И кое-какими провинностями перед высоким начальством. А еще я «желтушка». Илен спотыкается на месте. – Серьезно? Твое происхождение – аргумент? – Макарий хмыкает, не оборачиваясь. – Замечательно. Вот до чего Культ докатился… – Время такое. Самое забавное, никто бы слова не сказал, будь я наполовину данмером, например. Илен вздыхает. – Это как-то не очень бросается в глаза. Я про твое родство с альтмерами. Ты выглядишь совсем как человек. Макарий останавливается и смотрит на него. – Ты, выходит, нашел меня, когда стемнело, да? Погоди, когда рассветет, никаких сомнений не останется. – Он кивает на неприметную дверь в конце коридора. – Иди, делай свои дела. Илен проходит в уборную и первым делом устремляется к дырке в полу. В процессе он вертит головой по сторонам и находит окошко – маленькое, узенькое и забранное частой решеткой. Ну да, это же Бравил… Потом он моет руки под струей холодной мутноватой воды и выходит наружу. Макарий стоит, подпирая стену плечом. – Значит, ты приехал сюда из самого Имперского города, чтобы прощупать меня? – Вроде того. – Илен стряхивает воду с кистей, а потом вытирает руки подолом своей робы. – Я поспрашивал в вашей епархии, и мне сказали, что ты вернулся в Бравил, прямо в столицу графства. Интересно. В Лейавине мне зимой сказали, что ты пропал без вести на болотах. Предварительно сведя с восточных городских конюшен кучу живности. Макарий улыбается кончиками губ, слегка злорадно, как кажется Илену, но помалкивает. Илен вздыхает. – Куда ты дел мула и двух брумских кобыл? Я сег… вчера пол-утра проторчал на конюшнях, но ни разу их не увидел, хотя здесь на день в загоны выгоняют всех. Мулы, правда, были, но пятнистых кобыл с гор – ни одной. – Я их подал на бедность, если уж тебе так интересно. И кобыл и мула своего. Одно семейство решило с болот переселиться на север, в Чейдинхол, лошади и мул пришлись им как раз кстати. Они были очень счастливы, а мне стало посвободнее. Илен молча изучает его физиономию. – Кобылы-то, вроде как, тебе не принадлежат. Улыбка исчезает словно по волшебству, и Макарий опускает плечи. – Их хозяйка отдала их мне в добрые руки, – говорит он, глядя в сторону. – И она вряд ли когда-нибудь вернулась бы за ними. – А вороного тогда чего не отдал? Или колдун его тебе не дарил? – Нет, не дарил, но я бы и в противном случае его не стал бы давать другим людям. Карасик, как выяснилось… с характером. Очень неожиданно. На первый взгляд-то он тюфяк тюфяком… – Макарий выпрямляется и кивает вбок. – Идем. Мы еще не все прояснили. – Правда? А мне казалось, что вполне. – Нет. Ты пока не объяснил, о каких моих «господах» ты все время твердил в самом начале нашей беседы. Илен, не удержавшись, фыркает от смеха. – Ты серьезно? – Более чем. – Раз так… А, постой, сколько тебе лет? Макарий задумывается на пару мгновений. – Двести двенадцать, – выговаривает он. – Будет летом. Илен, готовый начать шутить, давится слогом. – Сколько?! Макарий пожимает плечами. – Двести одиннадцать полных. А что? – Ты… – Илен берет себя в руки и начинает хладнокровно думать. Нет уж, это какой-то очень странный метис. Полукровки обычно живут не сильно дольше своих человечьих родителей. Тогда почему этот… – Ты же шутишь, верно? Макарий медленно выдыхает и прикрывает глаза – кажется, ему частенько не верят, и он давно устал от таких разговоров. – Нет, не шучу. Обратись к архивам Культа в столице. Ах нет, теперь в приорате Вейнон. Придется порыться, но там можно найти, что впервые на службе Дев… Восьмерым я отметился в начале этой эры. Я был аколитом в часовне Акатоша на левом берегу, в Лейавине. Мне было пятнадцать. Или даже четырнадцать. Это, понимаешь, было давно, я даже уже и не помню подробностей. – Ты мог присвоить себе личность того Макария. – Зачем бы мне это делать? Судьба Макария Каллида была не особо завидной с самого его детства. – Если у него была тихая жизнь и незапятнанная репутация, это дорогого стоит. Любой замаравшийся говнюк мог возжелать такой доли. – Маловероятно, что прямо-таки возжелать. – Макарий отворачивается. – Не хочешь, не верь. Мне скрывать нечего. Я, кстати, тоже мог бы не поверить, что ты настоящий Илен Фаверан. Он снова шагает вперед, на сей раз по анфиладе средних размеров комнат. В них почти нет мебели, зато полно пыли и каких-то заколоченных ящиков, но Илен понимает, что это спальни младших служителей. Когда-то он сам проживал в такой. – Куда мы идем? – спрашивает он. – В кабинет примаса. Временно мой. Мы еще не закончили, помнишь? – А если я больше не хочу отвечать на вопросы? – Тогда почему ты еще здесь и послушно ходишь за мной? Я снял все свои заклинания, теперь ты свободен пользоваться магией, как тебе угодно. Илен почесывает покрытую слегка отросшей щетиной щеку. Он сам то и дело задается этим вопросом. Маленькое окошко в уборной вполне бы сгодилось для побега: заморозить и сломать переплет совсем не сложно, а сам Илен худощавый и не очень широкоплечий, и вообще – главное, чтобы голова пролезла, а с этим бы проблем не возникло. Он трет лицо и саднящие глаза пальцами. – Ладно, твоя взяла. В кабинете примаса найдется какое-нибудь вино? – Наверное… – Тогда давай устроимся там. И вопрос про возраст был риторическим. Я просто хотел пошутить, что ты чересчур наивен. Но ты ухитрился все усугубить. Двести лет, боги, а все как теленочек… – Полегче, жрец Мары. Я не сильно обидчивый, но это не значит, что ты можешь невозбранно потешаться надо мной. И ты только что не верил, что мне столько. Они взбираются по двум узким лестницам, и Макарий сворачивает в коротенький кишкообразный коридорчик. В самом его конце он отпирает тяжелую дверь, заходит первым и жестом приглашает Илена следовать за собой. Илен входит, оглядывая обстановку и краем глаза наблюдая за жрецом Акатоша, который зажигает свечи. Зажигает он их тлеющим угольком, который взял из почти потухшего очага, а не как-нибудь. Илен хмыкает про себя. Макарий, тем временем, заканчивает с иллюминацией, и кивает гостю: – Дверь закрой. – Он садится за стол у окна, а Илену, видать, придется сесть напротив. – Очаг раздувать не буду, тут еще не все выстудилось. Если хочешь вина – вон, бар за твоей спиной. А, и твое оружие – вон там, на столике. Илен скользит взглядом по сложенным кинжалам, вспоминает, как про вино сам заикнулся недавно, и решает, что и впрямь не прочь выпить. Он наливает какого-то красного себе, предлагает Макарию, но тот качает головой. – Я не в настроении. Садись. И объяснись наконец, будь любезен. Илен послушно опускается в кресло, потягивая вино. Он делает несколько глотков и вздыхает – вино очень неплохое, хотя, конечно, могло быть и лучше. Макарий терпеливо ждет, и Илен, настроение которого заметно улучшилось, спрашивает: – Что ты знаешь о своей подружке? Которая Банрион. Макарий холодно смотрит на него. – Как бы тебе ни хотелось, я не думаю, что она причастна к смерти всех этих людей в Храмовом районе. К тому моменту она и ее коллега уже наверняка пересекли границу Скайрима. – Я не считаю, что Банрион или ее дружок подкинули что-то в солеин стол, хотя у девчонки была возможность – она навещала прелата в ее резиденции прошлым летом. Но думая, что она совсем не имеет отношения к этому, ты ошибаешься. Макарий закатывает глаза. – И снова какие-то туманные намеки. Ты, как твоя хозяйка, видимо, совсем разучился разговаривать по-человечески… – Я не человек. – Ты понял, что я имею в виду. Хочешь что-то сказать, говори нормально. – Я и пытаюсь. Но чтобы начать, мне нужно знать, какой информацией ты владеешь. Так что ты знаешь о ней? Что она тебе рассказывала? Макарий откидывается на спинку кресла и складывает руки на груди. – Что она сирота, что с младенчества и до пятнадцати или шестнадцати лет жила в приорате Готтлсфонт, при покойной ныне госпоже Солее. После приората переехала в Скинград, в город, где около десяти лет держала аптеку. Потом переехала в Скайрим, потому что у нее возникли разногласия со скинградской гильдией алхимиков. В Скайриме сменила род деятельности и поступила в ту их Коллегию в Винтерхолде. По правде, я о ничего не знаю об этом месте. Только о нем слышал пару раз. – И все? – Практически. – Негусто. Она много чего опустила. – Это ее право. Илен смотрит на местного временного примаса. – А ты совсем не любопытный, да? Макарий приподнимает брови и пожимает плечами. – Обычно. Я, знаешь ли, слишком стар, и у меня слишком много забот, чтобы распыляться на копание в чужом прошлом. – Так уж и в чужом. Ты делил с этой девчонкой постель, но не удосужился хоть что-нибудь узнать о ней? О чем ты думал? – Я не думал, – негромко отзывается Макарий. Илен моргает. – Я-асно… – Нет, – медленно качает головой жрец Акатоша. – Не похоже, что тебе хоть что-то ясно. Итак, я ответил на твой вопрос, а ты на мой нет. Не пора ли сравнять счет? – Как скажешь. Значит, она даже не сказала, зачем вернулась в Сиродил? – Чтобы, как я понял, уладить дела со своим имуществом в Скинграде. – Угу. Она в свое время убежала из города, имея из имущества только одежонку, что была на ней, уж очень хотела тамошняя гильдия алхимиков от нее избавиться, оттого гильдейский совет не чурался любых методов. Макарий смотрит на столешницу, и Илен не может разглядеть выражения его взгляда. – Она сказала, что все прошло хорошо, – тихо говорит жрец Акатоша. – А в Сиродиле она задержалась, чтобы помочь Маркурио вернуть украденный артефакт и остановить… это существо, которое госпожа прелат в конце решила присоединить к своей команде. Илен морщится. Этого Йамбула гро-Орума он видел только разок и сразу понял, что Солея переоценила в этот раз свои силы. Он попытался убедить начальство, что от «приобретения» следует избавиться, но она закусила удила. Солея потеряла бесценный и могущественный артефакт по вине всегда такой верной ученицы из Чейдинхола и теперь не желала упускать из рук то немногое, что еще осталось. Илен знал: другие люди Солеи тоже не в восторге от идеи, что клыкастый выродок станет их «товарищем» по службе, но госпожа прелат рявкнула «Отвалите!», и они все отвалили. Йамбула заперли в подвале поместья, по соседству с впавшей в великую немилость бедняжкой Аманитис, и на время забыли об обоих. Илена вдруг продирает мороз по коже – когда нашли Солею, вернее, то, что от нее осталось, он выбыл из строя на какое-то время и перестал следить за ходом работ. Но потом он ходил на развалины и видел останки подземных этажей – пустые коробки комнат без потолка, заваленные мусором… Макарий задумчиво кладет ладони на стол. – И снова это я отвечаю. А ты молчишь с перекошенной физиономией. Вспомнил что-то неприятное? – Вроде того. – Илен залпом опрокидывает кубок. – Ладно, ладно. Я просто… Просто пытаюсь подвести беседу к нужной теме. Что ж… Хорошо. Если уж совсем без обиняков, то твоя милая Банрион скорее всего работает на разведку императора, которая и помогла ей вернуть дом в Синграде и доброе имя там же. Макарий некоторое время молчит. – И что с того? – наконец спрашивает он. Илен снова растерянно моргает, и тут до него доходит вся глупость ситуации. Жрец в кресле за столом продолжает: – Даже если это правда, если Банри и впрямь – из людей императора, то не делает ли тот факт, что она вступила в конфронтацию с твоей госпожой и ее… духовенством, всех вас виновными в предательстве? – Погоди… – Нечего тут годить. В общем, если это и есть срыв покровов, то я разочарован. И обеспокоен, само собой. Прелат Мары – шпион врагов императора, есть над чем подумать. – Хватит, – устало говорит Илен, – никакой Солея не шпион. Вернее… Если уж она на кого и работала, то только на Солею. – Да? А не на Талмор, раз уж «Зрящие в корень», по-твоему, повинны в ее гибели? Ты же поэтому уцепился за Банри, а через нее – за меня? Или наоборот, через меня хотел выйти на нее. – Солея ненавидела Талмор почище талосопоклонников. Я же говорю, она работала на себя, защищала свои интересы. – И чего же она хотела? – выгибает бровь Макарий. – Удержать Империю от полного коллапса. Не больше и не меньше. – Макарий улыбается – снисходительно, как кажется Илену, но ему уже все равно. Вино на голодный желудок сделало свое дело – в голове шумит, мышцы расслабились, а глаза слипаются. – Может, ее методы и более мелкие цели не всегда совпадали с методами и целями разведки. Прежде чем ты начнешь потешаться, хочу тебя заверить, что это – истина. – Больно громкие заявления. – Я просто решил говорить как есть. Ты же не любишь, когда юлят. Макарий трясет головой. – Итак, ты действительно поверил, что Пенитус Окулатус за что-то расправились с Солеей, и решил выследить меня, чтобы… чтобы что? – Ну, в моих мечтах я собирался разузнать, за что? Это был главный вопрос. За что убили столько народу в центре Империи. Среди них были даже мои друзья. – Почему ты решил, что это разведка? Почему не те же талморцы, например? Не кто-то из тех могущественных негодяев, коим перешла дорогу твоя начальница, а их, судя по тому, что я видел и слышал, должно быть множество. Илен обмякает в кресле. Он так зациклился на девчонке из Скайрима (из прошлого Солеи, которое она отказывалась обсуждать с кем бы то ни было) что намеренно гнал от себя все другие мысли. Теперь, почему-то именно на пьяную голову, он сам себе кажется идиотом. – Потому что все как-то одно к одному, – угрюмо говорит он. – Все начало сыпаться в прошлом году по весне. Когда в Сиродил вернулась эта твоя Банрион. Умудрилась оттоптаться на самолюбии Солеи, и не один раз, похвасталась связями в Пенитус Окулатус, превратила в истинного зомби одну из наших послушниц… Макарий слегка шевелится, но на лице его не видно ни удивления, ни злости, только печаль и легкая горечь. – Это ты тот свидетель, которого Солея дожидалась из Имперского города, – тихо произносит он. – Это ты должен был выступать против Банри. Илен пожимает плечами. – Она некромант. Может, она и скрыла от тебя свою суть, но она все равно преступница. – Синод и Коллегия Шепотов чего только не вытворяют с мертвыми, и им ни разу не предъявляли никаких обвинений. А тут маг из независимой организации единожды использует… нежелательную магию, и ее готовы распять на ближайшем дереве. – Во-первых, и Шептунам, и синодцам обвинения предъявляли, неоднократно… – Да, только на словах, а когда дело доходило до начала официального разбирательства, выяснялось, что все обвинители вдруг оказались сильно заняты, заболели или вовсе исчезли. – Во-вторых, до чего же мягкая формулировка – «нежелательная магия». Наша братия обычно клеймит любых колдунов, а уж некромантов тем более. Я слышал, ты сам ликвидировал в свое время следы их деятельности в той сгоревшей часовне. – Те колдуны явно отличались от Банри и намерениями, и склонностями… – Неужели? Ну и в-третьих, и Синод, и Коллегия, может, и колдуют, но они все равно делают это не так, как Банрион обошлась с несчастной Лампоной. Старых правил они не нарушают, насколько мне известно. – Макарий подается вперед и кладет руки на стол, внимательно глядя на Илена, и тот чувствует неловкость. – Что? – Лампона… – негромко повторяет жрец Акатоша. – Признаться, когда Аманитис выбалтывала мне, что у госпожи Солеи есть против Банри, я… скажем так, расстроился. Правда, позже, когда Маркурио пересказал подробности происшествия, я понял, что не все так ужасно. Это ведь, по сути, была самозащита. Илен сухо возвещает: – Девчонку это никак не оправдывает. – Да. Но объясняет ее поступок. – То есть ты готов ей простить… – Ее сущность? Да, пожалуй, я мог бы смириться с ней. Со временем. – Я хотел сказать «все грехи, потому что спал с ней», но, пожалуй, не стану тебя оскорблять. Макарий холодно смотрит на него. – Я смотрю, между тобой и покойным прелатом больше общего, чем мне казалось ранее. А еще ты злоупотребляешь моим гостеприимством. – Он переводит взгляд на окно, за которым уже светает. – Мне кажется, тебе пора, раз уж мы все разъяснили. – Прямо-таки все… – Да, как по мне. Ты решил, что я причастен через четвертых лиц к смерти твоей госпожи, а я, надеюсь, сумел тебя в этом разубедить. Возвращайся к себе, жрец Мары. Я не намерен доносить на тебя ни страже – за нападение и слежку, ни… кому-то еще – за участие в делах Солеи, не волнуйся. Если кто-то заинтересуется твоей персоной, то я буду ни при чем, готов поклясться именем Акатоша перед его алтарем. – Он встает из-за стола, и Илен непроизвольно съеживается – он уже успел забыть, насколько Макарий огромный. – Идем, я провожу тебя к выходу.***
На рассвете Илен возвращается в свою комнатку в гостинице. К его удивлению замок не взломан, и все его добро лежит на своих местах, как он и оставил, когда уходил накануне. Он просит у трактирщика какой-нибудь еды, наскоро глотает ее и заваливается спать. Перед тем, как провалиться в черноту, он слышит напутственные слова жреца Макария: – Надеюсь на твое благоразумие… Просыпается Илен ближе к вечеру того же дня. В памяти угасают фрагменты сна, в котором он крался зачем-то по коридорам особняка прелата Мары, еще целого, нетронутого взрывом. Илен трет глаза и понуро зевает. Сны про особняк ему снились и раньше, сразу после катастрофы, только более яркие и насыщенные. Уже минуло больше месяца, рана в его душе начинает изглаживаться. Получасом позже он сидит над тарелкой с жидким рагу и вертит в пальцах ложку, рассеянно глядя перед собой. Что-то не так было в том недавнем сне, но что, Илен никак не может вспомнить. Или осознать. Словом, все напрасно. После обеда он собирает свои немногочисленные пожитки и оправляется в сторону Великой часовни. Теперь, уяснив, что напрасно потратил столько времени и сил на ерунду, Илен снова впадает в апатию, и осознание, что, возможно, кто-то желает ему смерти, как и Солее, теперь почти не беспокоит. Да и если бы его хотели прикончить, давно бы это сделали – он столько раз бродил по Городскому острову в глуши (и не всегда трезвый), что подстроить несчастный случай смог бы даже младенец-инвалид. Махнув рукой на все меры безопасности, Илен вступает во владения Мары.***
Два дня спустя (он решает дать себе небольшую передышку, прежде чем отправляться в Имперский город) Илен просыпается среди ночи в выделенной ему келье в холодном поту и с лихорадочно бьющимся сердцем. Во сне он снова шел по особняку, безлюдному и неосвещенному, только на сей раз он еще и спустился в подземелье. То самое, где должны были томиться побитый орк и проштрафившаяся Аманитис. До их комнат он так и не дошел – да он и не знал, куда Солея их засунула, потому что проснулся, пораженный собственной забывчивостью. Как он мог забыть об этих двоих?! И вообще – сколько всего тел достали из-под завалов?! Он тут же теряется – а сколько всего народу было в ту ночь в особняке?.. Вроде бы он слышал про четырнадцать… Сам Илен уцелел лишь потому, что у него все еще оставался приход в Эльфийских садах, и он попросту ушел домой, рассчитывая вернуться и переговорить с прелатом следующим утром. Он спускает ноги на пол и утыкается лицом в сомкнутые ладони. Кто оставался там, с ней? Кроме воспитанников, которых было… Сколько, трое? Боги, почему он ничего не помнит?! Илен изгоняет все посторонние мысли из головы и снова вытягивается на кровати, таращась в потолок. «Усни, – велит он себе, – тебе понадобятся силы завтра». Он ворочается с закрытыми глазами, не веря, что удастся забыться, но потом тьма наваливается на него по новой. На следующее утро он встает, бодрый и готовый к действию. Завтракает в общей трапезной вместе с примасом и прочими служителями Мары, потом помогает убрать со стола и снова удаляется в келью. Пора валить отсюда, погостил и хватит. Он как раз укладывает в мешок смену выстиранной в местной прачечной одежды, когда в дверь легонько стучат. Илен открывает: на пороге стоит одна из совсем юных послушниц – человек с примесью, кажется, босмерской крови (уж очень странные у нее глаза: темная радужка, темные белки). – Простите, отец, – говорит она, – вас там… спрашивают. Илен внутренне подбирается, внешне оставаясь расслабленным. – Точно меня? – Девушка согласно кивает. – А… Кто? Я, по правде, ни с кем особо не знаком в этом графстве… – Жрец Акатоша, отец. Ну, тот, который сейчас вместо примаса в их церкви. – Что ему нужно? Девчонка смешно морщит нос. – Пообщаться – так он сказал. – Понятно. Не пойму, правда, о чем. Мы… – он чуть не говорит вслух «той ночью все выяснили», – совсем не знакомы… Так, здоровались пару раз… Илен выходит вслед за послушницей, и та ведет его в сад за часовней. Илену уже доводилось в нем бывать – там вполне миленько, только из-за стены с запада несет тиной, тухлой рыбой и нечистотами – часовня стоит, по сути, прямо на берегу канала. Послушница, убедившись, что жрец уяснил, где посетитель, исчезает, и Илен входит в сад в одиночестве. Макария он видит сразу – эдакую тушу трудно не заметить – тот стоит перед статуей святого (Илен никак не может вспомнить, какого именно, к своему стыду) и внимательно вглядывается в оплывшие от времени черты каменного лица. Заслышав шаги, он оборачивается и без улыбки наблюдает за Иленом. – Соскучился никак? – спрашивает последний, подойдя к жрецу-верзиле почти вплотную. Макарий прохладно улыбается. – Не по тебе, – уверяет он, а Илен пялится на него, едва скрадывая любопытство – теперь понятно, почему «поп-полукровка» и «желтушка». Более всего Макарий смахивает на чересчур большого сиродильца, окрашенного волею судьбы в цвета чистокровного альтмера – золотистая кожа, такого же оттенка глаза, разрезом лишь слегка напоминающие эльфийские. Только волосы, кажется, черные – сегодня капюшон Макария отброшен за спину, и видно, что почти наголо обритую голову покрывает темный пушок. – Почему тогда ищешь встречи со мной? Макарий глубоко вздыхает, пару секунд смотрит на небо, будто надеясь увидеть там подсказки, а потом говорит: – Ты той ночью пожурил меня за простодушие. У меня было время подумать, и я признаю, что тут есть доля истины. Я и впрямь слишком сблизился с женщиной, о которой не знал практически ничего. Может, это и глупо теперь, но я хотел бы наверстать упущенное. Хоть чуть-чуть. Илен мигом понимает, куда он клонит, и с усмешкой качает головой. – Тогда ты не по адресу. Я знаю об этой девушке только то, что рассказала мне Солея, а рассказала она… Боги, да почти ничего. Вообще она не любила говорить о Банрион. И не могла, если уж на то пошло. – Не могла? Илен спохватывается, понимая, что проболтался. – С-скампово рыло… Это я не про тебя, не обижайся. Про ситуацию в целом. – Он вздыхает. – Вот, что я знаю из того, чего не знаешь ты: у Солеи был какой-то знакомый, чьи следы затерялись в конце Великой войны, и это он примерно в то же время передал Солее девочку по имени Банрион на воспитание. Предварительно наложив на моего будущего прелата заклятье Обета молчания. Знаешь такое? – Примерно представляю, – растерянно отзывается Макарий. – То есть, Солея унесла все с собой в могилу. – Да. Если только… – Илен вдруг вспоминает кое-что и прикусывает губу почти до крови. Он заставляет себя успокоиться и смотрит на Макария: – У меня есть к тебе предложение. – Какого рода? – Я… наслышан о твоих способностях. О твоих успехах в целительстве… и не только. – Илен поднимает ладонь, прежде чем жрец Акатоша успевает открыть рот. – Я разбираюсь в вопросе достаточно, чтобы понимать, почему ты защищаешь Банрион и приводишь аргументы вроде того, что вся эта некромантская грязь – ее суть. Не возражай, пожалуйста. Я родился триста лет назад на Вварденфелле и точно знаю, о чем говорю. Макарий угрюмо взирает на него исподлобья, а Илен продолжает: – Ты помогал расследовать кое-какие дела здесь, да и когда-то в Лейавине тоже. И ты был Дозорным Стендарра… – Очень недолго. – Неважно. Главное, ты разбираешься в вопросе. Словом я прошу тебя отправиться со мной в Имперский город и осмотреть тела, которые достали из-под завалов прелатской резиденции. – А взамен что? – Взамен… – Илен на секунду отводит взгляд. – Когда Банрион навестила Имперский город прошлым летом, Солея после ее отъезда провела неделю в одной крошечной усадьбе на северо-западной оконечности острова. Это было ее убежище, и оно хорошо спрятано от посторонних глаз. – И что мне с того? – То, что там могут остаться какие-нибудь ее записи, документы. Которые нельзя было хранить в особняке, понимаешь?.. Макарий слегка наклоняет голову: – И ты вспомнил об этом ее убежище только сейчас. Удобно. – Нет, не сейчас, я все время держу его в уме, но у меня не было ни сил, ни желания, ни мотивации наведаться туда после ее смерти. – Ну допустим, – кивает Макарий. – Только с чего ты взял, что эту усадьбу уже не разобрали по камушкам – расследование же идет, как я понял. – О ней никто не знает. Теперь никто кроме меня. – Документы… – По документам она вообще моя. Куплена эта халупа на мое имя, только платил я деньгами Солеи. Так что? Интересует? – Там может ничего не оказаться – полезного для меня, я имею в виду. – Да, а может что и найдется. Я же говорю, Солея заперлась там ото всех, когда девчонка уехала в Чейдинхол. Она вела дневники… – В которых вряд ли что могла записать про Банри из-за своего обета. Я примерно представляю, как он работает. – Она не могла записать только то, что происходило в конце войны – те события оберегает заклятье. Все остальное… Что ж, Солея частенько делилась историйками про свое житье-бытье в приорате. Банри, как ты ее называешь, тоже всплывала. Это, конечно, вранье – Солея действительно много болтала о ленивых монашках и нерадивых воспитанницах, но про девчонку Банрион Илен услышал впервые только все тем же прошлым летом. Даже то, что тот самый Элата, чье появление наделало шуму несколько лет назад, вроде приходился девчонке отцом, он узнал примерно тогда же. – А ты говорил, что ничего не знаешь о Банри, – напоминает Макарий. – Я и не знаю. Жалобы Солеи на жизнь я старался пропускать мимо ушей. Я слишком стар для этого, у меня своих бед всегда хватало с избытком. Так ты в деле? Макарий медлит. – Мне нужно подумать. У меня еще есть незаконченные дела здесь, в Бравиле. Я должен проследить хотя бы за тем, как начинается ремонт нефа… – Я слышал, что он начался позавчера. Макарий вздыхает. – Да, только на словах. На деле еще только сегодня с лесами начали… Повторюсь, мне нужно время. – Хорошо, но прошу тебя думать быстрее. – Ты торопишься? – Да. Я на днях уезжаю. Следствие могут свернуть в любой момент, если оно не даст результатов. – Или его уже свернули. Илен опускает голову, глядя на серые плитки под ногами. – Даже если его свернули, – тихо говорит он, – то и это еще не конец.***
Илен ждет пару дней – безрезультатно, а потом отправляется в порт со своим скарбом, душевно распрощавшись со всеми служителями Мары здесь, в ее городе. «Да, – думает он, шагая по склизким доскам, – со «своим» целителем было бы попроще, но что поделать…» В доках он пытается выяснить, какой корабль отправляется на север в ближайшее время, но комендант, вместо того, чтобы просто ответить, долго разглядывает жреческое одеяние Илена и его данмерскую физиономию, а потом спрашивает: – Ты отец Илен? Илен тут же подбирается: – А в чем дело? – В том, что тебя искал твой коллега. – Комендант закатывает глаза. – С… двумя даэдровыми битюгами. Притащил их прямо на мостки, на него орать стали, только ему все нипочем. Он, кстати, тоже справлялся, кто сегодня идет в Имперский город. – Ясно, – бурчит Илен. – И где он теперь? – Сидит в портовой таверне. Битюги его снаружи привязаны. А на борт тебя может взять Тит Дуроний, его посудина отправляется на север после полудня, и только он согласился прихватить еще и коней. Можешь расспросить этого жреца Акатоша, он с ним договаривался. Илен сбивчиво благодарит и ускользает. Макария он действительно находит в таверне, недалеко от входа в которую привязаны два рослых жеребца – гнедой и вороной. Жрец Акатоша сидит за столиком у самых дверей в компании пустой кружки и целой кипы каких-то разрозненных листочков, сплошь покрытых каракулями. Илен не успевает прочитать и строчки, когда Макарий замечает его присутствие и мигом сгребает все бумажки в одну кучу. – Вчера послушницы Мары на южном рынке болтали, что приезжий жрец-данмер засобирался домой, – произносит он, – вот я и решил присоединиться. Теперь ясно, как он так удачно подгадал время. – А как же твои дела и обязанности? – ворчит Илен, усаживаясь за тот же стол. – Я вроде как со всем управился, ну, в целом. Но, что важнее… – Макарий вытаскивает из-под рясы сложенную бумагу, украшенную красной сургучной печатью. – Вот, вчера утром принесли. Приказывают прибыть в столицу и отчитаться перед высоким духовенством. Тогда же будут решать, что со мной делать дальше. – То есть в ту деревеньку тебя не отправят снова? Как там ее?.. – Аурус, в честь старого форта неподалеку. Нет, не отправят. Тамошний приход уже отдан кому-то другому. Что ж, значит, пришло время двигаться дальше. – Смотри, сошлют тебя совсем в какую-нибудь глушь, – вздыхает Илен и указывает на стопку бумаг: – А это что? Ты же сказал, что со всем закончил… – Это личное. – Макарий прячет бумаги в сумку и встает. – Если ты не будешь ничего заказывать, предлагаю пойти на пирсы. – Комендант сказал, что наш корабль отходит после полудня, а сейчас… – Скоро полдень. Пока мы сами устроимся, пока я устрою коней… Кстати, будь любезен, помоги мне с Мидо. – С чем? – С моим конем. Возьми его, а я поведу Карасика. За ним особый присмотр нужен…***
– Почему ты так уверен, что меня подпустят к телам хотя бы на расстояние плевка? – спрашивает Макарий две недели спустя, пока они шагают по главному проспекту Храмового района, лавируя в толпе служителей и мирян. – Я же просто человек с улицы, да и ты вроде не принимаешь участия в расследовании… – Верно подмечено, – кивает Илен. – Я бы сказал, нас обоих погонят пинками, едва мы объявимся на пороге прозекторской. Поэтому надо быть хитрее. – А именно?.. Илен задирает голову и смотрит на часы над воротами к Зеленой Императорской тропе. – Сейчас начало четвертого пополудни. Когда ты там должен предстать перед своим прелатом? – «Желательно до конца месяца Руки Дождя». – Отлично, времени навалом. Предлагаю встретиться сегодня в районе одиннадцати вечера и прогуляться к месту временного упокоения госпожи Солеи и моих несчастных коллег. – Почему так поздно? – Чтобы избежать… излишнего внимания со стороны кого угодно. – Мы сейчас в Храмовом районе. – Макарий кивает на прохожих. – Тебя наверняка тут многие знают… – Ага, только нам благоволит погода, – хмыкает Илен и поглубже натягивает капюшон плаща, накинутого поверх рясы, силясь укрыться от холодной измороси. – Ты, видимо, давно не жил в больших городах, отец. Если только меня не ищут специально, в чем я сомневаюсь, никто и не заметит моего прибытия. Впрочем, как и убытия, если уж на то пошло. Макарий вполголоса напоминает: – Еще недавно ты был уверен, что с прелатом разделались… Он недоговаривает, и Илен морщится. – Ну да, но будь снисходителен: я был не в себе. – То есть теперь ты так не думаешь. – Нет. Если бы «Зрящие» захотели пристукнуть моего босса, они бы оформили это как-то совсем по-простому, как это у них обычно бывает. Ну, знаешь – попил вина и поперхнулся, неудачно оступился на лестнице, запил фондю ледяной водой… Уж чего бы они не стали делать, так это сносить взрывом шестисотлетний особняк посреди столицы Империи. И я вроде извинился перед тобой за свои подозрения. И действия. – Нет. – Нет? Что «нет»? – Не извинился, – вздыхает Макарий. – Зато дополнительно наговорил гадостей про меня и мою подругу. Или уже не помнишь? Илен трет лоб тыльной стороной ладони и вздыхает. – Ну, положим, подружка твоя… – Он осекается. – К скампу. Ладно. Я прошу прощения, пусть и с большим опозданием. Я правда жалею обо всем этом. Мне не стоило вообще приезжать в Бравил, мне не стоило выслеживать тебя и тем более атаковать. Я сожалею. Искренне. – Поверю на слово, так и быть. – Макарий смотрит по сторонам. – В последний раз я ночевал в гостинице для паломников, могу разместиться там и сегодня. Обо мне узнают, конечно, но внимание обратят в лучшем случае завтра. Я могу попроситься в келью с отдельным входом, тогда никто не сможет отследить, выходил я куда вечером, или нет. – Отлично. Тогда встречаемся около одиннадцати в Торговом районе под такими же часами. – Илен показывает на большущий циферблат над воротами. – Если придешь раньше, дождись меня. Макарий удивленно переспрашивает: – В Торговом районе?.. – Если не знаешь, где это, найми извозчика. – Я знаю. Я просто не понимаю, почему там. – Потому что тела Солеи и остальных – в морге, в Тюрьме. Добираться туда удобнее по мосту из Торгового района. – А ворота разве не будут заперты? Одиннадцать вечера же… – Они запираются в полночь. Мы успеем.***
Под бой надвратных часов (ровно одиннадцать вечера) Илен выходит из ворот в Торговый район и первый, кого он видит – Макарий, сидящий на парапете у канала. Жрец Акатоша таращится в воду – кое-где уже цветут лотосы, и зрелище это трогает почти каждого. Илен спускается к каналу – народу кругом полным-полно, но тем лучше – и останавливается рядом с сообщником. – Давно сидишь? – Не очень. – Макарий встает и отряхивает штаны – Илен замечает, что он переоделся в мирское, молодец, догадался. Сам Илен, кстати, одет похожим образом. – Я сперва немного прогулялся по магазинам. Илен кивает в сторону, мол, пошли. Они обходят жилые кварталы вдоль канала и выходят к воротам на мост к тюремной крепости. Ворота и впрямь все еще открыты, Илен мысленно переводит дух – после войны много лет все держали на запоре, лишь в последние годы начали делать послабления, и он опасался, что правила опять поменялись. Оказавшись на мосту, он указывает вперед, на небольшую крепость прямо впереди. Главное – миновать стражников у ее врат, а дальше все будет проще. Они с Макарием идут бок о бок, правда, Илену приходится шагать чуть чаще, чем жрецу-верзиле, у того ноги длиннее. На ходу Илен достает из кармана неприметное колечко и говорит, не поворачивая головы: – Вот, надень. Оно маленькое, так что, наверное, тебе только на мизинец влезет. Даже если лишь на кончик – ничего. – Что это? – Маскировка. Сейчас почти ночь, но ты и в темноте достаточно приметный. Надевай, пожалуйста, нужно, чтоб чары к тебе прилипли до того, как стражники сумеют нас рассмотреть. Макарий берет кольцо. Спустя пару мгновений Илен, глядя на него, удовлетворенно кивает. – Отлично, работает. Теперь просто иди за мной и ничего не говори. Стражники, разумеется, подозрительно интересуются, чего двум мутным типам надо в такое время в таком месте, но Илен бодро говорит, что пришел навестить одного приятеля за решеткой, а именно сейчас, потому что завтра он уезжает в Чейдинхол. Он даже сходу называет имя «друга» – первое попавшееся, – и их с Макарием пропускают на территорию тюрьмы, записав их (липовые) имена в тетрадку. – Надо же, – бормочет Макарий, – сработало. А если завтра или послезавтра кто-то из этих стражников встретит тебя в городе или даже придет в твою часовню и спросит, чего ты не в Чейдинхоле? – Во-первых, для всех людей все данмеры на одно лицо… – Это же неправда. – Во вторых, в часовне, да и по городу тоже, я хожу в рясе, это очень маскирует. Ты сам давно жрец, должен уже это уяснить. Нам сюда. Илен резко сворачивает влево, но вместо того, чтобы сразу подойти к высокой обитой металлом арочной двери в крепостной стене, он затаскивает Макария за руку в узкий простенок, заставленный какими-то ящиками и бочками. – Надень еще вот это. Макарий молча смотрит на маленький и очень старый амулет, похожий по форме на черепашку: костяное, покрытое слегка облупившейся эмалью «туловище» с плохоньким сапфиром посередине, костяные «лапки» и «голова»; «хвост» – петля для цепочки или тесьмы, только вместо них Илен сегодня вечером продел туда простую бечевку. – А это что? – Еще одна ступень маскировки. Парень, с которым я уговорился на сегодня, готов впустить меня, но не незнакомого бугая с расплывающейся мордой. Умеешь активировать зачарованные вещи? – Да. – Хорошо. Надевай. Макарий послушно просовывает голову в бечевковую петлю и выравнивает амулет так, чтобы он лежал между ключиц. Шея у него потолще, чем у любого, кто носил побрякушку раньше, оттого «черепашка» висит так высоко. – Пошли, – командует Илен и выходит из простенка. Макарий шагает следом, а когда они останавливаются у нужной двери, спрашивает: – И когда мне активировать его? – Сразу, как я постучу. Учти, это невидимость, а не хамелеон, так что тебе нельзя будет с чем-либо взаимодействовать. Постарайся также ничего не касаться. Заклинание не такое уж хлипкое, но осторожность не помешает. А, да: у тебя будет пятнадцать минут на все про все. – У нас будет, – поправляет Макарий. – А если невидимость таки спадет в самый неподходящий момент? – Постарайся при этом быть за спиной у сторожа и активируй амулет снова. Там заряда хватит еще раза на три. Илен хватается за дверной молоток и от души лупит о толстую створку. Один удар, второй, третий… Он отступает и ждет, больше не сторожа, а Макария, который почему-то медлит. Неужто не разобрался с амулетом?.. Илен поворачивает голову в его сторону, одновременно открывая рот, но жрец-верзила исчезает из виду ровно в тот момент, когда на большой двери распахивается маленькое окошечко, и сквозь него виднеется усатая физиономия. – Отец, ты? – спрашивает усатый. – Я, Филиппо. Открывай. Окошко захлопывается, и изнутри слышна возня – слабо, преграда-то толстая, а потом открывается дверь, не во всю ширь, понятное дело, но Илен распахивает ее, шагнув за порог, и придерживает за ручку. Что-то большое и невидимое проскальзывает мимо, Илен чувствует, как поднимаются дыбом волоски на затылке, хотя прекрасно знает, что это всего лишь Макарий, и видит, как усач Филиппо ежится, а потом кидается запирать дверь на засов и кучу задвижек. – Я уж думал, ты не придешь, – бурчит сторож. – Надеялся, по правде говоря. – Я сегодня вернулся в город и узнал, что расследование сворачивают, после чего тела жертв захоронят. Хотел… проститься. – Простился бы на похоронах. – Это… другое. Есть вероятность, что похороны будут чисто номинальными. Без тел. Филиппо стоит, насупившись, но не возражает. Потом он подходит к небольшой дверце в дальней стене, позвякивая ключами. – Иди, дорогу знаешь. Я с тобой не пойду. «Слава богам», – думает Илен, а вслух спрашивает: – Чего так? – Там холодно. – Илен хмыкает, а Филиппо продолжает: – И смотреть на мертвых изувеченных детишек мне не хочется лишний раз. Всю беззаботность Илена как рукой снимает. Он вдруг осознает, что ему вот сейчас придется снова лицезреть почти полтора десятка изуродованных трупов, из которых практически все – его знакомые или даже приятели. А остальные – дети. Горло будто сжимает невидимая рука, и призрачный (пока что) Макарий тут, ясное дело, ни при чем. Он сухо кивает Филиппо, который отпирает дверь одним из своих ключей, а потом вешает связку на пояс. – Запирать тебя не буду, – говорит он. – Следаки теперь тут редко ошиваются, вряд ли припрутся ночью. Я буду наверху, если что. Покемарю немного. Когда соберешься уходить, растолкай меня.