Хорошее вовсе недалеко

Они собираются смотреть на мосты, Сережа сразу сказал, что хочет погулять по родному городу перед возвращением в Москву, но Олегу как-то совсем не прельщает оказаться там в компании туристов, да и чего он не видел? Но отказывать Сереже Олег не хочет и думает, как бы выйти из этой ситуации. А потом понимает. Это, пожалуй, еще одно глупое решение в его жизни, но на этот раз оно, помимо того, что кажется глупым, вызывает в груди приятное тепло. Олег говорит: — Ты не против, если на мосты сходим в последний день? А сегодня съездим в другое место, тоже к воде? Сережа с опаской соглашается. Олег понимает, будет холодно и совсем не так, как он представляет себе это в голове, но не может отделаться от мыслей, что им с Сережей туда нужно. К детдому Олега. Он находится за городом, почти на берегу залива. Олег, кажется, до сих пор помнит самый короткий путь до берега. Не пляжа, а совсем неприглядного куска земли, где из интересного — прогнившая лавочка и камни. Там всегда, сколько Олег помнит, было грязно, от того много ворон и бездомных собак, но то место казалось самым лучшим для размышлений. Тихая вода, ветер качает деревья, а самое главное — никто не трогает. Его пацаны, те, которых он тогда назвал друзьями, ходили с другой стороны, у них там что-то вроде места встречи было. Олегу вспоминать страшно, что они там творили, так, будто он в этом не участвовал. Но та часть детства, в котором он был просто отвратительным ребенком с ужасной компанией, оставалась позади, стоило пролезть между ржавыми остатками забора и оказаться в полной тишине и одиночестве. Почему сейчас одиночество не кажется таким сладким? Они едут долго, Олег на вопросы не отвечает, говорит «за город, а остальное узнаешь». Сережа на половине пути начинает заметно нервничать, Олег ему только тепло улыбается. Ты чего, это же я, все хорошо будет. А потом, стоит им подъехать ближе и увидеть здание детдома, Сережа затихает. И молчит вплоть до того, как они приходят на нужное место. Олег еще дома сказал, что лучше одеться во что-то, что не жалко, но лишний раз извиняется, когда они идут, цепляясь о коряги. Они успевают точно к началу заката. С собой Олег берет по просьбе Сережи тосты и вино, уже по какому-то своему наитию. Он теперь почти не пьет, но с Сережей сейчас хочет немного. Совсем чуть-чуть. Так же в Сережином рюкзаке, куда Олег все заботливо сложил, находится плед. Олег стелет его в два слоя, не самая лучшая погода, слишком уж ветрено, для посиделок на природе, но Олег заботливо одолжил Сереже свою куртку, которую нашел в шкафах. Кажется, Сережа не мерзнет. Но ведет себя странно. Ходит вокруг, смотрит по сторонам, и выражение лица у него такое, что Олег боится — не понравился сюрприз. — Это мой детдом, — тыкает он в сторону здания, которое виднеется вдалеке, — а здесь я очень часто в детстве был. Отдыхал, думал, — он подходит к Сереже ближе, аккуратно кладет руку на его плечо, — я очень хотел сюда съездить, давно мечтал, как выпустился. А тут такой шанс. И подумал, может, тебе интересно будет, ну, узнать, где я вырос. Знаешь, это сближает. Можем потом в тот район съездить, где ты рос. Если захочешь. Олег очень надеется, что Сережа правильно поймет его жест. Нет ничего страшнее в прошлом для Олега, чем детдом и служба. Про службу Сережа уже знает, а про детство мало. Наверное, пора хоть немного рассказать. Олег оглядывается, здесь почти ничего не изменилось. Мусора столько же, камни те же, только от лавочки уже ничего не осталось — торчат два стержня из песка. А Сереже хочется рассмеяться от облегчения. Он-то, дурак, столько себе надумать успел. Как только узнал дорогу к детдому, не мог понять, зачем Олег его сюда везет. Сережа ведь даже не рассказывал, из какого именно он выпустился, а их в Питере намного больше двух, чтобы ткнуть наугад и попасть. Тогда как Олег мог узнать? Для чего? А, оказалось, вот оно как. — Если хочешь увидеть мой детдом, то нам даже не нужно далеко ехать, — говорит Сережа с улыбкой и многозначно кивает в сторону до боли приевшегося здания. У Олега в глазах — спокойствие, ностальгия от любования каждым камешком, валяющимся здесь веками. К сожалению, эти чувства могут разделить далеко не все выпускники. Если бы Олег не привез его сюда, сам Сережа в жизни бы не вернулся. Он ненавидит это место всей душой, хочет собственными глазами увидеть, как его разбирают по кирпичику, а после стирают их в порошок. Если бы мог, еще лет в двенадцать сжег бы его дотла, когда они с Марго случайно залезли в какой-то рыбацкий сарай и нашли канистру с бензином. Отлично бы горело, ярко. Наверное, хорошо, что они все-таки не решились на это тогда. Олег смотрит на это чертово здание совсем другими глазами, и Сережа надеется, что когда-нибудь сможет также. — Знаешь, я сейчас почти готов поверить в судьбу. И он улыбается. Впервые в жизни хочется верить во что-то романтичное. Будто их встреча предначертана чем-то почти мистическим. Может, не встреться они тогда в клубе, все равно были бы сейчас на этом же месте? Сережа грустно усмехается. Конечно, нет. Олег бы в жизни не взглянул на своего студента, а для Сережи, как и для всех остальных одногруппников, тот остался бы в памяти, как самый противный препод, от упоминания которого у многих до сих пор дрожь по телу идет. К счастью, Олег больше не преподает у него. Сейчас Олег — это тот, кто заботливо греет чужие руки своими большими теплыми ладонями. Сережа сидит в его большой куртке, а мерзнет все равно. Но прохлада от ветра, дующего с залива, стоит того, чтобы любоваться тем, как Олег, согревая его руки, гладит пальцами бледную кожу. — Мне больше нравилось с другой стороны пляжа. Знаешь, где рыбаки обычно? Они нас гоняли, чтобы мы улов не спугнули и им сетки не порвали, но там обычно очень спокойно было. Да и если тихо сесть где-нибудь за лодкой, то они не заметят даже, — наверное, вспоминается это, потому что Сережа старался все свободно время там провести. Лишь бы в тишине, лишь бы в одиночестве — и плевать, что от холода уже зуб на зуб не попадал. Сегодня им с Олегом повезло, что на берегу никого нет. — А здесь всегда было шумно. — Когда я еще жил здесь, сюда пройти невозможно было, только я один понял как и постоянно бегал, чтобы никто меня не трогал, — пожалуй, это место изменилось сильнее, чем Олегу показалось сначала. Он помнит здесь все заросшим, погнутым и грязным, а сейчас понимает, что шли они сюда с Сережей по вполне себе удобной тропинке. А еще понимает, что Сережа здесь последний раз был всего год назад. От этого даже неловко, он все думал, как приедет, потому что скучал, потому что это место вызывало столько эмоций, воспоминаний. Не самых правдивых, наверное, но теплых душе. Но Сережа помнит почти все, что тут было четко и без прикрас. Олегу так неловко становится, он совсем забыл об их разнице в возрасте. Но Сережа, кажется, рад здесь быть, пусть и мерзнет сильно. Олег греет его руки, а потом решает налить вино — всегда согревает. Сережа делает небольшие глотки, которые никак не помогают. Тогда Олег тянет его за свободную руку и сует ее под свой свитер, занимая место между ним и легкой футболкой. Так должно быть лучше, тело у Олега всегда горячее. — Я в детстве был ужасным ребенком, — все же говорит Олег, — сбегал постоянно на тусовки, приходил пьяным, учился плохо, но занимался спортом и постоянно ездил на соревнования. Потому меня старались не трогать, иногда я приносил больше пользы, чем проблем, — Олег вспоминает, как мог нагрубить воспиталке, придя с очередной попойки на шатающихся ногах, вспоминает, как орал на них всех, как замахивался и какую-то даже ударил. От этого очень горько, он ведь совсем не хотел. Но внутри тогда, да и сейчас бывает, что-то сверлило, разрывалось на части, заставляло всех ненавидеть, — компания у меня была кошмарная, они почти все спились по итогу. В основном из детдома пацаны, кто-то старше, кто-то одногодки. Были еще просто непутевые, знаешь, со двора, но был пацан, у которого все как положено: двое родителей, трешка в не самом плохом районе. Его просто держали в цепях, и шагу ступить не давали, но, стоило родителям уехать в свое очередное путешествие, он звал нас и мы пили на его хате до отключки, — он грустно усмехается, вспоминая один из таких вечеров. Сережа на него не смотрит, сидит полубоком, откинув голову на чужое плечо, но слушает историю внимательно. Он так рад, что Олег доверяет ему все больше. Что сам говорит о том, что это их сблизит. Прошлое у него не самое приятное, а кто из детдома может похвастаться тем, что на олимпиадах первые места занимал и по вечерам крестиком вышивал? Немногие. Все же все воспитанники разные. Сережа принимает этот рассказ как данность: главное — тот, кого он сейчас видит перед собой. — Когда я только приехал сюда, я ни с кем не хотел общаться. Хотел к бабушке, домой, но меня никто не слушал. Начал убегать, чтобы меня никто не звал играть в дурацкие игры. И вот, нашел это место. Тогда оно совсем пустым было. Я здесь думал. Кидал в воду камни, ковырял песок. И, когда пацан из моей компашки, Славик, одну девчонку сильно обидел, я привел его сюда и избил за это, — что-то в глубине души Олегу подсказывает, что это не повод для гордости и не лучшая тема для разговора в такой личный момент, но он до сих пор гордится собой за тот раз. Славик был выше, крупнее, казалось, Олег ему не ровня, а он придурку нос сломал, — девчонке, от этого, конечно, легче не стало, но он потом неделю в общаге своей лежал с сотрясом, так что ее больше не трогал. И все же это место не в воспоминаниях о жестокости. О чем-то более легком, спокойном. Вот как сейчас. Сережа допивает свое вино, и Олег тянет его за вторую руку, чтобы засунуть под свитер. Совсем ледяные, так не пойдет. Сережа к нему прижимается, Олег устраивает руки на его спине. Хорошо так, совсем спокойно. — У тебя, наверное, тоже куча историй есть, — с намеком говорит Олег, а Сережа хмыкает, не зная, что сказать. Он не лукавит: в голову не приходит ни одна дельная история. И из-за этого Сережа всегда чувствует себя ужасным собеседником. Может говорить об искусстве, о программировании, хоть о чем, начиная от эффективного расположения велодорожек в городе до различных фактов про космос. А в такие моменты — ступор. — У меня, на самом деле, очень плохая память на события, детство почти не помню, — решает признаться Сережа. — Иногда Марго что-то вспоминает, а я таращусь на нее и, честное слово, вообще не помню, когда такое было. Но впервые Сережа отвечает честно. Не тупит взгляд, пытаясь перевести тему, а просто говорит. Потому что рядом с Олегом хорошо, спокойно. Хотя есть кое-что в памяти. Кажется, самое яркое воспоминание из детства. — Еще когда Марго не было, я на берегу встретил собаку. Знаешь, такая дворняжка, но очень ласковая. Может, ее рыбаки подкармливали, потому что она людей не боялась, и я с ней сразу подружился. Я даже как-то подрался из-за нее с… одними знакомыми, — и улыбается чуть грустно. Да, эта дворняжка, о которой он уже ничего не помнит, даже цвет шерсти или какую кличку ей дал, была когда-то его единственным другом. — И что с ней стало? — спрашивает Олег, и Сережа серьезно задумывается. А ведь правда, что случилось? Он совершенно не помнит. — Не знаю. Пропала вроде. Надеюсь, что кто-то ее все-таки забрал к себе. Олег в ответ угукает. Он хочет продолжить в этой сказке сидеть, но Сережа говорит одну тревожную вещь. Мельком, не акцентируя внимания, но Олег считает своим долгом спросить: — И что, ты вообще ничего из детства не помнишь? — Ну, — Сережа беспечно пожимает плечами. — Лет до тринадцати очень плохо. Да и нечего там помнить. Нет, это невозможно, думает Олег. Нельзя не помнить детство, как бы давно оно ни было, общие события и черты должны оставаться. Олег даже дом помнит, плохо, но помнит. Как Сережа не может помнить то, что совсем недавно было? — Первое сентября помнишь? Как в пятый класс пошел? В большую, настоящую школу, — Олег задает самый очевидный вопрос. У детей в детдоме не так много радостей в жизни, но первое сентября — одна из них. Особенно в пятом классе, когда можно уходить за территорию дурацкого здания на шесть часов и ни о чем не думать. Когда появляются новые знакомые, не важно, дети или учителя. Когда смотришь на что-то совсем новое, выходишь из пузыря, в котором тебя держали. Олег помнит, плохо, но помнит, как ему всучили букет и он, запинаясь, поздравлял новую классную, а после подарил его ей. Помнит, как его новая одноклассница смотрела на него со снисхождением, а потом подошла и сказала «бедненький, у тебя же совсем-совсем никого нет», за что получила подзатыльник от своей мамы. Помнит конфеты, которыми его угощали. Да, конфеты помнит лучше всего. Такие вкусные были. Но Сережа мотает головой. Не помнит. Вообще ничего не помнит. Ни одной детальки, которая делала бы этот день особенным. Ничего. И смотрит так мило, будто это для всех нормально — не помнить большую часть своей жизни. А Олегу становится страшно. Он тоже часть жизни не помнит, но на это у него есть причины. Блять. — Тебе не кажется это странным? — говорить вот так в лоб Олег не хочет, но Сережа вынуждает. — Да нет, давно же было. — Сереж, — Олег убирает руку с его спины, цепляет пальцами за подбородок, — я в пятый класс пошел двадцать пять лет назад, но я что-то, да помню. А ты спустя семь лет — ничего. Думаешь, реально все-все за семь лет забыть? — Олег смотрит ему прямо в глаза, но видит только непонимание. Ладно, выбора нет, — Я тоже не помню кое-что из жизни. Совсем. Только один конкретный момент, а до этого пустота, — он вздыхает, — я вообще не помню, как по контракту служил. Потому что я не хочу это помнить, Сереж. Просто так в голове ничего не бывает. — Ну, я же немного помню. Чуть-чуть, но все равно, — пытается возразить Сережа, хотя на душе становится как-то неприятно, нервно. Служба Олега и его детство — это совершенно разные вещи. Так почему Олег говорит так уверенно? Все люди разные: кто-то не помнит, что ел вчера на завтрак, а кто-то в подробностях может рассказать, во что был одет и какого цвета кроссовки у него были на первом свидании спустя тридцать лет. — Про собаку помню, про ту драку, про то, как с качели навернулся один раз и в кровь разодрал себе руку. Помнит, как его били старшаки. С ненавистью вспоминает Александра Геннадиевича, бывшего директора, который на все насилие в детдоме не только глаза закрывал, но и насмехался, когда после ухода участкового смотрел на расквашенное лицо Сережи и спрашивал: «Не мог сдачи дать?». Помнит, как его уволили, когда они с Марго в старшую школу перешли. Это, наверное, был лучший день в их жизни, они никогда так сильно не радовались. Некоторых воспитательниц помнит, ту же Маргариту Александровну, от которой про мать узнал. Разве странно, что он не помнит пятый класс? Ерунда. Марго как-то раз вспоминала, как Сережа лет в десять загремел в больницу с отравлением, и даже эти воспоминания в голове всплывало с трудом… Черт. Сережу обдает холодом. И правда, как можно не помнить, как ты лежал в больнице? Сереже всегда казалось, что это нормально. А сейчас невольно думает: почему все вокруг так спокойно рассказывают про свое детство, а он с трудом вспомнит историй десять — и из них семь плохие. Сереже становится совсем неуютно от этих мыслей, и он пытается спрятать взгляд. — Зато, если ты спросишь у меня любого поэта из школьного курса, я тебе точно смогу рассказать его стих, — пытается перевести тему совсем неумело, но говорить об этом он не хочет. Он точно задумается о том, насколько нормальны его провалы в памяти, но точно не здесь, не сейчас и тем более не с Олегом. — У меня в старших классах был сборник с Маяковским, я его почти весь наизусть выучил. Олег громко выдыхает. Сережа не понимает, с какой эмоцией, но благодарен, что тот не стал давить. Хотя от их разговора что-то прочно натянулось внутри, что не расслаблялось ни от алкоголя, ни от чужого тепла под боком. Когда становится совсем прохладно, принимают решение уйти. Олег хочет вызвать такси, но Сережа его останавливает. Предлагает прогуляться. Совсем недалеко, обещает он. Берет Олега за руку, цепляясь за нее своими все еще леденющими пальцами, и они идут по уже знакомой дороге. Обойти детдом, пройти многоэтажки, потом через гаражи и выйти к автобусной остановке. Туда, где неподалеку стоит лучшее заведение в этом городе. Сережа радостно подходит к ларьку. Да, они только перекусили, но эта божественная еда того стоит. И он уверяет Олега, что тот точно не разочаруется. — Две шавермы с курицей и кофе, пожалуйста, — диктует свой привычный заказ и улыбается Олегу. Он нигде не ел шаверму лучше, чем здесь. Сочная курица, чипсы, зира, нереальный соус (состав которого до сей поры неизвестен, но столь едок, что, попав один раз на рукав школьной рубашки, так и не отстирался) и всегда свежие овощи. Да, на любителя, но это того стоит. Эта шаверма настолько прекрасна, что Сережа каждый раз награждал себя ей за хорошо выполненную работу. И когда он делает первый укус, понимает: этот великолепный вкус — единственный островок стабильности в его жизни. — А я когда жил, здесь пустошь была, — Олег показывает в сторону домов. Он знал, что район успел отстроиться, но не представлял, что в таких масштабах, — а там, — он кивает в сторону ларька, — магазин продуктовый, знаешь, такой, где одна тетка в синем фартуке и все на полках вокруг нее? Вот, мы там мороженое за пять рублей покупали после школы, оно такое жирное было, но очень вкусное. Сережа рассказу улыбается. Они идут пешком до ближайшего двора, чтобы было понятно, куда вызывать такси. Там садятся на лавочку, чтобы доесть. У Сережи все лицо грязное, падают капли на Олегову куртку, он спешит извиниться, но Олег только машет рукой — ничего, у меня салфетки есть. Когда Сережа доедает, Олег сам вытирает ему рот, улыбается, наклоняется ближе, чтобы точно-точно все стереть. И замирает. Сережа так близко. И что-то внутри горит от осознания этого. Хочется больше, вдохнуть приятный запах, коснуться кожи. И Олег наклоняется, тычет губами в щеку, тут же спешит отстраниться. — Теперь все, — улыбается он и про себя благодарит водителя, за то, что тот приезжает в ту же секунду. Сережа сидит напротив красный. С другой стороны, это просто поцелуй в щеку, ничего страшного, верно? Дружеский жест, жест заботы, ничего больше. Но в такси на Сережу Олег от чего-то не смотрит. И только дома улыбается. Все в порядке, Сереж, я просто о своем думал. Время близится к полуночи, когда они приезжают. По пути домой Сережа говорил, что завтра хочет на мосты и в музей. Олег не против, но если они собираются в музей, надо пораньше встать. Вот только… — Сереж, — Сережа, придя домой, быстро меняет одежду, моется в душе, пока Олег разбирается с тем, работает ли телик вообще. Телик работает, но толку от него мало — старый и показывает минимум каналов. Сережа заверяет, что найдет, что посмотреть на ночь, устраивается с ноутбуком на постели. И Олег должен быть в ванной в это время, но он не может. Точнее, если опять будет упираться и вести себя как ребенок, то может попробовать. Но вчера в этой старой, совсем неудобной для него комнатке ванные процедуры оказались настоящим мучением, да и, припоминая утро, Олег думает, что падать в ванной не хочет. Совсем. Потому он замирает в дверном проеме, смотрит на Сережу неловко и кажется, будто Сережа его взглядом прожигает, а секунда молчания тянется как целый час. — Мне в душ надо. Поможешь? — на одном дыхание произносит. Как же неловко, стыдно ужасно. Но, разумеется, всяко лучше, чем с разбитой о что-то головой лежать на полу. Сережа воспринимает просьбу спокойно, хотя и заметно, что удивляется. Он встает с кровати, тут же спрашивает, что от него нужно. А Олег сглатывает, думает, как все объяснять. — Сейчас ничего, я как закончу, тебя позову, хорошо? — он надеется, такое решение снимет градус неловкости, но тут понимает, что не все складывается так удачно, — нет, нужно. Протез заберешь, ладно? Я вчера, пока мылся, его намочил, так лучше не делать. Сережа кивает и они идут в ванную. Какой же…боже. Он ведь мог подождать за дверью, мог попросить себя позвать, но он стоит рядом, а Олег как-то машинально начинает раздеваться под его взглядом. Ладно, Сережа же видел его голым, в чем проблема? Но проблема есть и, блять, огромная. Сережа не видел его без протеза. — Так, — когда Олег остается в трусах, дальше раздеваться при Сереже совсем неловко, он садится на стул в ванной, перекинув ноги через бортик, — подойди сюда, — он тянется к протезу, чтобы его стянуть. На Сережу не смотрит, вообще, только на ногу, на то, как достает ее из чаши, как снимает накладки. Старается не думать, переубедить себя. Кажется, руки чудом не трясутся, а во рту становится сухо. А что, Олег же хочет, чтобы они стали ближе. Так вот, отличный способ узнать друг друга получше. Нет. Это так вообще не работает. Сняв протез, Олег ставит его на пол. — Дальше я сам, — он кивает Сереже, давая понять, что закончил. Олег его глаз так и не видит. Либо слишком старается не смотреть сам, либо Сережа тоже пытается не натыкаться. В прочем, худшая часть позади. Так Олег думает, пока моется. Если Сережа смог сдержать отвращение, значит и во второй раз сможет, а уже в зале Олег наденет штаны, проблем не будет. Он заканчивает, укладывает душ на подставку, зовет Сережу. И когда шаги приближаются, он понимает. Не самая лучшая идея появляться голым перед тем, с кем ты трахался. Но Сережа уже заходит, что-то спрашивает. — Дай полотенце, — просит не своим голосом, и когда рука протягивает нужное через шторку, единственное, что Олег делает — укрывает им бедра. Отодвигает шторку, теперь смотрит на Сережу. У него вообще получится? Нет, Олегу нужно купить второй стул, иначе они оба закончатся, если попытаются провернуть это во второй раз. — Я упрусь на тебя, чтобы не упасть, ты, пожалуйста, держи меня, ладно? — Конечно, — Сережа кивает с совершенно серьезным лицом. Олег переставляет здоровую ногу через бортик на кафель, руки на Сережины плечи. Он так боится упасть, что хватает его двумя руками. И вместо Олега, падает полотенце. Оно падает, кажется, со слишком громким для полотенца звуком. И Олег не хочет смотреть вниз. Он поднимает голову на Сережу, встречается с его испуганными глазами. Какой же все это позор. — Пожалуйста, давай просто проигнорируем это, — откровенно умоляет он, — подай костыли. Сережа помогает упереться на костыли. И Олег даже сам ковыляет до гостиной. Этот ужасно неловкий момент тянется, кажется, вечность, и когда заканчивается, Олег чувствует это так, словно в голове снижается давление. Сережа выглядит смущенным не меньше. Но в его выражении лица нет ни отвращения, ни пренебрежения. Просто получилось у них как-то сумбурно, вот и сидят, взгляд тупят. Но Олегу даже от этой реакции становится легче. Особенно когда они, наконец, ложатся спать. Засыпать с Сережей под боком все еще очень приятно. Последний полноценный день с Сережей проходит хорошо. Они завтракают дома и гуляют до самого вечера. Ноги болят жутко, но Сережа светится от счастья. Про неловкий случай забывают окончательно. Вечером они смотрят на мосты, Сережа в тот момент выглядит очень счастливым, а Олег не смотрит никуда, только на него. Какой же прекрасный, глаз оторвать нельзя. Обнимает, прижимает к себе за плечо. А вот спит Олег хуево. Ему снится кошмар, что странно, после того, как он начал пить таблетки, кошмары перестали его беспокоить. Сон, в целом, стал лучше, чему Олег был безумно рад. Он раньше и подумать не мог, что эту проблему как-то получится решить, а оказалось, все было на поверхности. Но кошмары вернулись. Их главная проблема — Олег их не помнит. Только смутные образы, ощущения и, самое главное, невероятное чувство страха, ненависти. То оглушительные звуки, то запах крови. В этот раз ему почему-то снится плач. Рев, такой, что сердце разрывается. И кровь на собственных руках. Он открывает глаза резко, сразу понимает, где находится. Сережа под боком, Олег на него кидает быстрый взгляд, проверяет пульс на шее — живой. Хочет покурить, но понимает, что уже не встанет, а будить Сережу не хочет. Так и продолжает лежать до самого утра, пока ни звенит будильник, и Сережа говорит, что пора вставать. Они пьют кофе, едят по пирожному, которые купили вчера. Олег помогает собрать Сереже вещи — в новый чемодан. Все же, Олегу удалось уговорить его на эту покупку. Туда же пихает те ужасные подушки, все равно им здесь делать нечего. Обидно, что поезд у Сережи в обед, Олегу хотелось бы с ним подольше побыть, но, увы, это только в мечтах. До вокзала они едут на такси, там болтаются в зале ожидания. Сережа покупает Марго какой-то совершенно уродливый магнитик и говорит, что ей точно понравится. Олег пожимает плечами. Ему бы тоже все, что угодно понравилось, если бы это Сережа подарил. Громкий голос из колонок объявляет о прибытии Сережиной электрички, Олег берет его чемодан (нет, я не дам тебе его поднимать, он тяжелый) и катит до нужной платформы. Там Сережа показывает свой паспорт недовольной женщине, а после они отходят от общей толпы. На улице отвратительно, сыро и пасмурно, но Олег смотрит на Сережу и ему кажется, выглянуло солнце. Он держит в руках его холодные руки и улыбается. — Мне понравилось с тобой путешествовать, — говорит совершенно искренне. С Сережей правда хорошо, спокойно, весело, наверное, Олегу даже с Юлей так хорошо не было. А вот с Сережей Олег бы съездил еще куда-нибудь, может, в Европу на пару недель? Сережа точно никогда в таких местах не был, а Олегу все не до этого было, но теперь есть подходящая компания. Да, в Европу, точно, можно на Новый год. Сережа не будет против уехать на Новый год? Олег бы так хотел провести с ним этот день вместе, можно даже животных взять, чтобы Юлю не напрягать. А что, Умник — кот самостоятельный и улицы не боится, да и размером он уже почти догнал Принцессу. На них с Сережей по животному на билет — самое то. Надо только обговорить все заранее, у Сережи же сессия может быть. — Спасибо, правда, я очень рад, что тебя с собой позвал, — Олег наклоняется, крепко его обнимает. Так тепло, хорошо. Совсем прощаться не хочется, пусть и ненадолго, но все же. У Олега предчувствие такое, будто стоит Сереже уехать, все сразу поменяется. И вернется Олег уже в совершенно другую Москву. Странно. Он отстраняется, заглядывает Сереже в глаза. А в них столько всего. Слишком много, Олег толком разобрать не может. Но, вроде как, находит одно главное — теплоту. Укладывает руку на его щеку, гладит. Никак отпустить не может, а поезд ведь скоро уезжает. — Тебе пора, — грустно сообщает Олег, — так не хочу прощаться. Сережа в ответ кивает, а сам губы поджимает от того, как сильно ему не хочется уезжать. Почему Олег такой? Сережа хочет носом прижаться к его ладони, поцеловать в самый центр и улыбнуться счастливо от того, как ему хорошо, но понимает, что все еще нельзя. Только об этом и думает последние два дня (намного больше, но в эти особенно). И это сводит с ума. Сережа знает, что он сейчас все испортит. Но иначе не может. Кажется, впервые за их странные отношения он собирается поступить по-взрослому. Расставить все точки над и. Он еще в ту злополучную ночь после детдома, когда щека все еще горела от смазанного поцелуя, понял, что так не может продолжаться. Он не сможет играть с Олегом в дружбу. Его уже съедает изнутри желание коснуться его губами, обнять совсем не по-дружески, сделать кое-что совсем неприличное. У них возникает все больше этих неловких моментов, когда они смотрят друг на друга, будто поцелуются вот-вот, и Сережа устал чувствовать разочарование каждый раз, когда приходится отвернуться. Ему плохо от того, как близко к нему Олег, и насколько тот в нем не заинтересован. Сережа ведь всегда рядом: спит с ним в одной постели, льнет в объятиях, на губы Олега пялится, а тому все равно. И так постоянно. Сережа только сейчас понимает, насколько он жадный. Вроде бы должен с благодарностью принимать то, что Олег дает ему: объятия, внимание, заботу. А ему хочется больше. Даже когда все хорошо и они вместе, Сережа себя этими мыслями мучает. И в одну ночь, пока Олег спит, а он нежно перебирает его волосы, Сережа понимает, что он так долго не продержится. Это осознание бьет до боли. Но ведь правда, что ему остается? Всю жизнь собачкой бегать за Олегом? Он бы с радостью. Но это не честно по отношению к самому Олегу. Между ними однозначно что-то есть, но он не хочет отношений. Он хочет дружбы. Хочет держать Сережу рядом с собой? А Сережа так не сможет. И он боится даже представить, что выкинет в момент, когда не выдержит. Сережа просто хочет быть честным. Они ведь никогда не говорили о его чувствах. Сережа сразу согласился дружить, когда Олег сказал, что не может начинать отношения. И от этого ужасно тошно. Почему в жизни так сложно? Почему им так хорошо вместе, но хотят они совершенно разного? Сережа ни на что не надеется. Он наслаждается последними днями в Питере, близостью Олега, его улыбкой, шутками и нежными касаниями, которых, возможно, скоро лишится навсегда. Но Сережа думает: лучше пусть будет больно сильно, но сразу, чем он будет мучиться постоянно. Он должен сказать это, даже если это будет означать конец их своеобразной дружбе. — Олег, — говорит Сережа ласково, каким же родным уже стало это имя, и грустно улыбается. Он мягко сжимает руку, лежащую на его щеке, и с трудом перебарывает желание поцеловать ее. Ну вот как дальше жить в этой извечной борьбе с собой? Олег смотрит тепло, но чуть тоскливо. Правда не хочет расставаться. И Сережа хочет попросить прощения. Прости, что я все порчу. Я ненавижу себя за это, но, пожалуйста, пойми меня, я так больше не могу. Но он проглатывает ненужные слова и собирается духом, чтобы сказать самое важное. — Я люблю тебя. Улыбается совсем невесело. А Олег молчит. Совсем. Сережа не может прочесть ни единой эмоции на его лице, и тот даже не предпринимает попыток что-то сказать. Единственное заметное — это удивление. Оцепенение почти. Но разве Сережа вел себя так, что этому признанию можно удивиться? Нет, конечно. Олег, кажется, пытается что-то сказать. Но слов так и не выходит. Глупо было рассчитывать на что-то другое. На вокзале становится меньше людей, все спешат зайти. Электричка скоро уезжает. — Я все понимаю, — отвечает Сережа совсем грустно и выдавливает из себя кривую улыбку, силясь сдержать слезы. Это ведь правда. Он с самого начала все понимал. Черт. В его голове это выглядело намного красивее, а сейчас он губы дует и пытается сдержаться от еще большего позора, чтобы не расплакаться здесь. Держись достойно, просит себя Сережа и в последний раз обнимает Олега. — Пока. Сережа забирает свой чемодан. Старается не оглядываться, но все же, поднимаясь в электричку, на прощание машет Олегу рукой.