Вода нового мира

      В полном расстройстве чувств Амелия уставилась на синий латексный мешок, сейчас напоминавший небольшую диванную подушку, оплетенную сетью проводов, датчиков, контроллеров, выходов фильтров.       Индикаторы на контрольной панели мерцали зеленым и синим: штатный режим.       Амелия отлично знала, каким показателям и срокам должен соответствовать плод и, что характерно, он соответствовал. Только вот, — Амелия украдкой коснулась собственного, совершенно плоского живота, — он был отделен от нее слоями пластика, резины, сплетениями этих трубок.       Каким будет ребенок, этот, первый, появившийся на свет таким образом? За миллиарды километров от Земли?       Каким бы ни был — скучно им точно не будет. Фактически Амелии уже сейчас не до скуки: только параневротического токсикоза ей и не хватало. Она несколько раз пробовала определить причины плохого самочувствия, и ничего, кроме почти мистического объяснения о таком вот способе организма справиться со стрессом, не нашла.       К сожалению, вслед за напряженными отношениями с едой пришла повышенная чувствительность к запахам. От кухонного блока у Амелии просто кружилась голова, накатывала дурнота, и она старалась в нем не задерживаться. Кружки от кофе мылись тотчас же, потому что запах начал бесить до колик. Еда принималась только избирательно, и было сложно предположить, от чего может снова разболеться голова.       Весь арсенал лабораторной химии, металла, нагретого пластика пах оглушающе, но не вызывал желания вывернуть завтрак обратно. В лаборатории можно было существовать.       Пока там не появлялся Купер.       Купер приносил с собой ароматы геля для душа, прохладный и свежий, чегототам после бритья, и, самое страшное, себя самого. При том, что в плане гигиены или здоровья у него точно ничего не изменилось. Амелия готова была рыдать от бессилия. Потому что в довесок, причем в довольно ощутимый довесок, это временное помутнение рассудка принесло ей, кроме чувствительности к запахам, еще и чудовищную, лихорадочную, мгновенную возбудимость.       Очень плохо.       Они и так не слишком ладили, оказавшись заперты на одной территории, и теперь все становилось намного, намного сложнее.       Купер появлялся в лаборатории — потому что не запретишь же.       Пока Амелии удавалось держать себя в руках — во всех смыслах. Она неплохо знала свое тело и его возможности, но эти новые всплески желания, даже если мучившая ее жажда разрешалась потом в торопливом прикосновении, казалось бы, долгожданном, оставляли ее скорее вымотанной и раздраженной. Спасал только сон, крепкий сон, немного успокаивающий и приводящий в порядок расшатавшиеся нервы.       Может, и правда проще бы договориться с Купером о некоем варианте приемлемого для обоих… сожительства? Они ведь как минимум не противны друг другу.       Как минимум.       Амелия вспыхнула. Свела ноги — до боли в коленях.       Нет.       Нельзя.       Как могла она претендовать на что-то, что ей не принадлежало?       Купер принадлежал только его собственному прошлому, оставленной Земле, давним привязанностям, от которых оказался так трагично оторван не в последнюю очередь по вине самой Брэнд на планете Миллер. В этой сбалансированной системе координат переменной по имени Амелия не было места.       Теперь, когда она сама утратила это земное, вещное, человечное, телесное — все, что через Вольфа привязывало ее к обыкновенным и простым радостям бытия, — Амелия напоминала себе планету-призрак, одиноко летящую через вечную ночь космоса в неизвестность. Глупые мечты о совместном доме.       Сердца так легко разбиваются.       Так больно.       Потери, которые не восполнить. Амелия припомнила, как Купер в ярости выговаривал ей про Вольфа и про то, что никогда не сможет стать для нее им. Но ведь и у самой Амелии не получится закрыть пустоту в его душе, тоску по прошлому.       Поэтому стягивать больнее этот клубок моральных противоречий еще и сексуальной связью не стоило.       Хватит и того, что у них будет общий ребенок. В более отдаленной перспективе, может, даже не один. Это странное и непривычное для представителей их вида не-родительство.       Амелия вполне здраво себе представляла, каким нуждам сейчас отдано ее тело. Здесь, на далекой планете на задворках галактики, а быть может, и не Млечного пути вовсе, естественная беременность одного из двух дееспособных, последних оставшихся в живых членов экипажа миссии была исключена. В случае, если бы что-то пошло не так, то шансов у нее бы не было. И, как знать, были бы ли они у единственного оставшегося — и у пяти тысяч четырнадцати эмбрионов, которые ждали своего часа.       Да, это помогало.       А после — ледяной душ и крепкий сон. Особенно без сновидений.       Что делать с непрошенной нежностью, с сердцем, мучительно сжимавшимся под скептически-серым прищуром, с сотней чешуекрылых, которые неистово осваивали новый ареал — прямо у нее под ребрами, Амелия еще не решила.       Бабочки в животе. Будь они неладны.       С едва слышным вздохом, она поднялась с рабочего места, оглядывая немного воспрявшую духом плантацию. Хвощи будто заразили эту братию энтузиазмом, флора выглядела пободревшей и тянулась к свету.       Только с фауной пока никак не складывалось.       Территориальные животные ходили по кругу.

***

      — Колония рабов осталась без присмотра… — констатировал Купер, рассматривая сообщение, полученное бортовым компьютером «Эндьюренс» в центральном модуле.       — Что там? — поинтересовалась Амелия, подбирая с тарелки остатки консервированной спаржи.       Купер даже отодвинулся, не желая наблюдать, как изящное и нежное создание — Амелия Брэнд, — поедает с аппетитом эту мерзость мерзостей. Однако радовало, что в кои-то веки у нее проснулось желание поесть.       — Пережидают фронт. Почти двести миль к северо-западу. Пришлось искать укрытие — но эти точно справятся.       — Нас не заденет?       — Кажется, нет.       Купер, вернувшись к столу, ловко достал только что опустевшую посуду из-под рук Брэнд и выставил все в моечный блок, опасаясь, как бы она не стала просить добавки.       Странные вкусы. Ну что ж, осталось потерпеть пару месяцев…       Вопреки его опасениям, она не стала возражать, когда он вытащил и водрузил на стол жестянку с фишками и полем для скрэббла.       — Только никаких специфических терминов, — попросила Амелия. — А то я ведь тоже могу, знаешь ли.       — Как пожелаете, доктор Брэнд. Но напомню, что мы играем… С выигрышем.       Она подняла на Купера удивленный взгляд.       — И каковы же будут ставки?       — Если выиграю я, то вы честно ответите мне на один вопрос.       Рассмеявшись, Амелия уточнила:       — А просто так спросить нельзя?       — Это личный вопрос, — подчеркнул Купер. — Считайте, что это как в игре «правда или действие».       — О, ясно. А если выиграю я?       — Если выиграете вы… — Купер окинул ее чуть насмешливым взглядом. — Придумайте что-нибудь.       — Хм… Хорошо. Если у тебя — «правда», значит себе я забираю «действие».       Купер, распределяя фишки, присвистнул.       — Ого! А это будет про «что-то поинтереснее»?       — Давай договоримся: девяносто процентов, — хмыкнув, совершенно не обнадежила его Амелия.

***

      — Это было мило с твоей стороны. — кисло улыбнулась Амелия, собирая фишки. — Только я хочу напомнить, что мы играли вроде бы не в поддавки, а?       Формально проигравший, но все равно довольный Купер развел руками.       — Мне было слишком интересно, что ты там такое придумала.       Амелия аккуратно складывала фишки в коробку по методе Купера и, кажется, у нее все равно не выходило.       Она чувствовала себя на удивление спокойно. Знакомый огонь под кожей горел ровно, согревая, не причиняя боли. Возможно, она наконец смирилась?..       Была в этом некая грустная завершенность.       — Итак?.. — вкрадчивый голос Купера вытащил Амелию из очередного витка самоугнетения.       Она встряхнула головой, отгоняя остатки дурных мыслей.       — Ты помнишь, как просил меня быть честной?       — Конечно. С тех пор ничего не изменилось. Все еще прошу.       Прерывистый, неровный вздох. Взгляд — на нее, сквозь нее, — становился тяжелым. Требовательным.       Нет, только не сейчас.       — Хорошо. — Она взглянула на него, как-то слишком скоро, слишком поспешно отводя взгляд. — Я понимаю, что это всего лишь игра, и…       Амелия осеклась — выражение лица Купера подсказывало, что эта вводная часть была зря.       Ей нечего бояться. Песок нельзя удерживать в пригоршне до бесконечности.       Просто разжать ладонь.       — Хочу взять с тебя обещание, — голос Амелии осел до шепота.       Удары сердца — прямо под кожей. Притушив взгляд тенью ресниц, она продолжила:       — Я знаю, что значит — любить мертвых. Слишком хорошо, может быть, знаю. Знаю, что значит терять. И каково это — когда ты ничего не можешь сделать.       Каждое ее слово, тихое, произнесенное шепотом пополам с дыханием, взрезало давно зажившие швы памяти, поднимало со дна души забытую боль, бередило раны.       — Я знаю, как это — потерять тебя.       Удар пульса. Жаркой волной расходилось по каждому нерву осознание. Не столько смысла слов, сколько истолкования поступков. Понимания мотивов. Того, что не было сказано, да и, возможно, не нуждалось в этом.       — Купер, я своими глазами видела твою гибель в аккреционном диске Гаргантюа. «Третий закон Ньютона»… — с ядом в голосе процитировала Амелия.       Так оно и было. Если бы не кротовая нора, которых в избытке можно обнаружить в сильно искривленном гравитацией ближнем поле аккреционного диска черной дыры-гипергиганта, то он, Купер, распался бы на элементарные частицы быстрее, чем успел это осознать.       Она не простила!       Амелия смотрела на него сквозь запотевший от частого дыхания лицевой щиток, сквозь волну слез, сквозь толстые иллюминаторы и черную полосу бесконечного космоса. И видела то, на что смотрели ее глаза, — безвозвратную потерю.       — Так вот, моя просьба, — глухо проговорила Амелия.       Купер обратился в слух.       — Больше никогда так не делай, — и, в сомнении, добавила, — пожалуйста.       Он осторожно коснулся кончиков ее пальцев.       — Обещаю.       Отвернувшись, Амелия промокнула внешние уголки глаз согнутым мизинцем.       — А твой вопрос?       От пальцев Купер перешел к запястью; поднеся к самым губам, он тихо, в самую кожу, в светло-голубую вену произнес:       — Ты на него только что ответила.

***

      — Амелия, который час?       — Почти три. Знаю, нечего на меня так смотреть!       По совести сказать, Купер вообще никак на нее не смотрел, поскольку глаза открывал с трудом, и только наткнувшись на какой-нибудь предмет по пути в лабораторию, куда вела его взъерошенная и опять неспящая Брэнд.       — Что-то случилось? — Он почесал небритую щеку, приоткрывая один глаз, все еще недоумевая, что за переполох Амелия учинила посреди ночи.       — М-м, да, но портить удовольствие не буду.       Тут уж совсем все стало непонятно. Геобионт напал на цианобактериальную колонию?       Но Амелия оставила Купера у контрольной панели инкубатора, для верности подперев его рабочим креслом.       — Секунду…       Она суетилась вокруг с датападом, что-то настраивая.       — Сейчас будет полный экран.       Монитор на приборной панели моргнул и вывел изображение. Черно-синие складки и волны. С первого взгляда — геологическая структура.       Пока Купер вглядывался в чуть зернистую картинку, Амелия подошла к стеклу.       — Эй, привет! — позвала она, и от интонаций, от тепла и нежности в каждом звуке у Купера замерло на мгновение сердце.       В ответ на зов Амелии изображение немного поменялось, рельеф пришел в движение. Потом открыл глаза. Сразу стало понятно, что рельеф спал, потому что немедленно закрыл глаза обратно и зевнул. Купер позавидовал. С одной стороны его подпирало жесткое кресло, с другой — мягкая, но решительная Амелия, поэтому спать пока было нельзя.       Да уже и не хотелось.       — Бэби-Брэнд! — обратился и Купер к темно-синему латексу, чувствуя, как защекотало в горле. И тычок локтем под ребра.       — Она тебя прекрасно слышит, — сердито зашептала Амелия, все равно не нашедшая сил спрятать счастливую улыбку. — А вообще она сегодня впервые перевернулась.       Он мог только смотреть, слушать и кивать — невпопад, глядя попеременно то на Амелию, то на чуть поддутый мешок из латекса за стеклом. То на вновь видимый на мониторе уснувший рельеф, который на все призывы извне ответил еще одним, крайне неодобрительным взглядом.       — Я уже спала, когда сработало индивидуальное оповещение. Это значит, что происходит что-то важное и при этом не угрожает его жизни…       — Отличный ребенок, — одобрил Купер. — Считай, что она начала толкаться.       Амелия повернулась к нему, и теперь оба их профиля ярко чернели на фоне освещенного инкубатора.       Она не вспылила, как обычно, не замкнулась, не отвернулась. Решилась быть честной.       — Ты ведь знаешь, что это не всерьез, — с толикой горечи в голосе произнесла Амелия.       — Это? Не всерьез? Доктор Брэнд, что значит «не всерьез»? Вы заделали мне четырнадцать штук детей и теперь… что? Отказываетесь жениться?       — Купер, ну что за шутки?       Губы ее слегка подрагивали. Нет, Амелия, только не плачь.       — Я и не собирался шутить. Хотите вы того или нет, все это, — Купер обвел взглядом инкубатор и хранилище с популяционной бомбой, — очень, очень серьезно. Послушай, Амелия… Я не становлюсь меньше родителем от того, что не ношу этого ребенка, верно?       Она рассеянно кивнула, соглашаясь.       — И, раз уж так получилось, то и ты не меньше ее мать, хоть и она растет вне твоего тела. Бэби-Брэнд придет в этот мир нашей любимой девочкой.       На трех последних словах Купер сделал акцент, осторожно притягивая к себе Амелию, ненадолго утратившую бдительность.       — Прошу тебя, не называй ее так, — всхлипнув, попросила она.       — Тогда нам нужно подумать об имени. У меня есть парочка вариантов.       — Купер, при всем возможном безграничном уважении к доктору Мерфи Купер, назвать девочку… так? Нет уж, позвольте мне… — отстранилась Амелия с этим ее характерным скепсисом во все лицо.       Купер поднес палец к губам, указывая взглядом на монитор ультразвукового сканера. Рельеф был недоволен.       — Прости нас, бэби-Брэнд!       — Вот видишь! — подловил немедленно смутившуюся Амелию Купер.       — Перестань ерничать, пожалуйста! И вообще, почему ты еще не спишь?!       Купер сгреб Амелию в восторженное объятие, и та прокляла все на свете — потому что поняла, что обречена.       Что тонет — в нем, в этом объятии, в искрящемся физическом восторге от обыкновенного прикосновения. Движение в вечности, остановившееся в момент оглушительного удара сердца, и ставшее камнем преткновения — навсегда.