***
С трудом оторвавшись от губ Амелии, Купер рывком преодолел несколько метров, отделявших центральный модуль с уже наглухо залепленными грязевым дождем иллюминаторами от собственного жилого модуля. Сама Амелия напрочь не помнила ничего до того момента, как шлюз-дверь за их спинами мягко и глухо легла в проем, отгораживая от внешнего мира: шума генераторов, писка лабораторных датчиков, далеких раскатов грома. Эта внезапная тишина, наполненная потяжелевшим дыханием, оглушила пониманием — обратного пути нет, да и нужен ли он?.. Если происходящее кажется не только неотвратимым, но и необходимым, единственно верным. В отличие от медотсека, Купер в этот раз не собирался никуда торопиться — чтобы у Брэнд потом не было повода опять списать всё на мимолетный порыв, временное помрачение или гормональный всплеск. Нет уж. Здесь и сейчас — пусть соизволит идти до конца, пусть смотрит в глаза ему, Куперу, а не Вольфу или кому-то из его случайных замен из прошлого. Как и он собирался — быть честным. Любить ее и почитать, всей душой, телом, помыслами. Пусть примет его — и ни для кого другого не останется места. — Амелия… — Тихий, чуть уловимый шепот утонул в ее плече, в поцелуе на полоске обнаженной кожи. От этого голоса, от чувственного и откровенного призыва в нем по спине Амелии прокатилась волна жаркого озноба. Эта же волна толкнула вперед, без остатка — в объятие, уже знакомое, но все еще манящее открытиями. Он вновь вернулся к губам Амелии, сминая и раскрывая, требуя однозначного ответа. Она еще бунтовала, пробуя ускользнуть, — все еще! — избежать его смелой ласки, но с упорством и отчаянием обреченного он вновь находил ее. Снова и снова. — Амелия, — Вновь — уже в горячие и влажные от поцелуя губы. Сам звук ее имени в его исполнении в эти самые секунды звучал одновременно и торжеством возносимой молитвы, и самой оскорбительной двусмысленностью. Провокацией. Ноткой безумия в и без того сумасшедшем коктейле. Или спасительной соломинкой на поверхности бурного океана. Прекрасно понимая, что делает, Амелия оставила легкий укус на коже шеи, под подбородком, там, где бился пульс. Купер весь был — отрывистое и гулкое сердцебиение. Надолго ли хватит выдержки? О, нет, Купер уже успел узнать эту дурацкую манеру Брэнд уходить в сторону от прямого противостояния или честного ответа. И на сей раз эти легкие прикосновения, опущенные ресницы и быстрые взгляды, едва уловимая улыбка — пожалуйста, женщина, хватит игр… Он чуть отстранился, вглядываясь в лицо Амелии, в ее распахнутые глаза с бездонными зрачками — во всю радужку. Ну же, Амелия! Осознание обрушилось как ливень с ясного неба, взволновав до основания. Амелия боится! И отчаянно делает вид, что нет. Будь честной, наконец!.. Надеясь справиться с волнением Амелии, Купер провел ладонями несколько раз по ее плечам и спине. Она уловила смену настроения и откинула голову назад, испытующе рассматривая в полумраке напряженное лицо Купера. Считывая нотки беспокойства. Сопереживания. Желание унять боль прошлого. Или боль прямого взгляда друг на друга — без прикрас. Боль признания — отныне и впредь каждый вздох будет значим, только если он разделен. И непредсказуемая боль возможной потери: завтра, в любой день, внезапно. Смертельно. Ах, какое неудачное время и место! Чуть всхлипнув, Амелия вцепилась в плечи Купера — не желая потерять его ни на секунду. И не желая терять больше ни секунды. Остро, холодным лезвием блеснула мысль, что «завтра» может и не наступить. Да и с «сегодня» в любой момент могут возникнуть проблемы. Она коснулась лбом его подбородка. И едва слышное, невесомое «да» с ее губ — взмах крыльев мотылька у пламени, на грани тишины, — прозвучало равным по силе урагану, бушевавшему за иллюминаторами.***
Короткий полет над бездной — и опрокинутая навзничь Амелия коснулась спиной подушек, не почувствовав приземления. Секундой позже Купер присоединился к ней, чувствуя, как ногти Амелии впиваются в кожу спины даже через ткань футболки и стараясь в ту же секунду не потерять остатки благоразумия. Получалось с трудом, тяжелые, как оттиски, поцелуи ложились вдоль выреза домашней рубашки Амелии, заставляя ее выгибаться и стискивать зубы в мучительном ожидании. Он на секунду потерял ее из виду — когда, взявшись за низ его футболки, Амелия стащила ее прочь. Тишина зазвенела частым пульсом, уже складывающимся в определенный ритм. Прикосновения прохладных ладоней к пылающей коже. Дыхание, перерастающее в стон. Взгляд, полный желания. Притяжение. Ее губы — на его груди, лихорадочно и торопливо. Если уж терять рассудок — то только так, вдвоем, понимая, что именно в эту точку пространства и времени они и шли. Уже давно. Через отрицание. По осколкам. Что должно произойти — произойдет, так ведь? Пуговицы на рубашке Амелии поддавались с трудом, выскальзывая из подрагивающих пальцев. Приподнявшись на секунду, Амелия помогла снять ее — тоже через голову, вместе с термозащитной майкой. Она не успела ни смутиться, ни даже сфокусировать взгляд — вновь оказалась прижата к простыням и подушкам. Прикосновение обнаженной кожи обожгло до озноба, и Амелия — впервые за вечер, — не сдержала стона. Купер некогда уже искал ее — и в бездне межзвездного одиночества, и на опасных путях выживания совершенно чужой планеты. А теперь — руками, губами, всем своим существом, он искал ее здесь, в собственной постели, сходя с ума от каждого прикосновения и взгляда. Обретал ее, рассыпаясь поцелуями по плечам, шее, груди, ключицам. Убеждался, что она ждет — именно его, и от одного взгляда на на бьющуюся под нежной кожей Амелии жилку, на чуть припухшие губы, на алые пятна на бледной коже — от его собственных поцелуев, — сводило челюсти. Чего же ты боишься, Амелия? Боялась ли она жара его жадных ладоней, веса его тела — над собой, на себе, — или, скорее, того неуместного, острого ощущения счастья, тем более ценного, что оно было хрупким и преходящим, как огонек свечи на порывистом ветру. Боялась ли собственной слабости, уступая?.. Выскользнув одновременно из всего, что составляло ее одежду ниже талии, Амелия выразительно уставилась на пояс штатских домашних штанов Купера, которые ему совершенно очевидно начинали мешать. Как ему удалось от них освободиться почти не размыкая объятий — бог весть, но счет был вновь равный: одежды на обоих не осталось. — Амелия… Зов стал нестерпимым, суматошный пульс бился в каждом нерве, собираясь тягучей до болезненности истомой внизу живота, там, куда именно в эту минуту стремилась правая рука Купера, до этого мягко ласкавшая изгиб бедра. Что должно — произойдет. Прикрыв глаза, Амелия закусила нижнюю губу, откидывая голову: его пальцы, поддразнивавшие и лишь едва задевавшие внешние складки, наконец добрались до сути — и немедленно утонули в жаркой влаге. И не очень ясно, что заставляло Амелию трепетать сильнее — прикосновения или взгляд, который Купер не сводил с нее. К счастью, поцелуи дают некоторое послабление — глаза можно закрыть. Этим Амелия и воспользовалась, но в ответ получила чувствительный до искр из глаз нажим на ловко пойманный узелок клитора, и была готова поклясться, что кое-какие звезды уже узнает. Кажется, она застонала в голос. Кажется, Купер улыбнулся, прямо не отрываясь от ее губ. Нахал. Амелия выгнулась вперед, оплетая ногами его талию, раскрываясь навстречу покрытой ее собственной влагой ладони. Тягучая, жаждущая пульсация глубоко внутри становилась нестерпимой, и, кто бы мог подумать, Амелия была близка к тому, чтобы… Больше не ладонь. Прекрасно. Идеально разместившись меж раскрасневшихся, влажных складок, Купер никуда не торопился, нежно и успокаивающе поглаживая талию Амелии. Нет уж, дорогая. Никаких больше приключений на одну ночь — особенно таких, о которых утром тянет скорее позабыть. Он чуть отодвинулся, все еще не выпуская Амелию из рук, наблюдая за ней. Приподнявшись, подался немного вперед. Ладони стали настойчивее, направляя движение — ближе. Еще ближе. Произойдет. Уже происходило. Если Амелия что-то и запомнила, то крепко сведенные за спиной Купера собственные лодыжки, а сам Купер — Амелию, вцепившуюся в него хваткой настоящей дикой кошки, потому что следы от ее ногтей будут сходить с его плеч еще долго. Какое уж тут «позабыть»… Она двинулась навстречу, вбирая в себя, принимая правило — быть честной, желая разделить уже не боль — томительную сладость на двоих. Пришла очередь Амелии: задыхаясь его именем, она требовала — еще, его — себе, до пределов. Пламя одинокой свечи разрасталось до чудовищного, всепоглощающего пожара — в котором плавился титан. Перехватив Амелию, Купер выскользнул из нее — и вновь подался вперед, настойчивее, сильнее. Амелия зашлась в стоне, похожем на рыдание. Черт. Черт, как много раз именно эту картинку Купер представлял себе, выкручивая ледяной душ на максимум — а он не спасал. Амелия. Его Амелия. Его безрассудно смелая Амелия, его бестолковая и импульсивная, неразговорчивая Брэнд… Глупо верящая в то, что сердца разбиваются окончательно. Нет, Амелия. То, что должно произойти — уже произошло. Теряя остатки контроля над собой, Купер вновь и вновь шептал ее имя — и она еще много недель не сможет слышать его без подгибающихся коленей, — и проникал все глубже, пригвождая Амелию намертво к груде сбившихся простыней и пледов. Когда она наконец прильнула к нему всем телом, отказываясь отпускать, охватывая — глубоко внутри, в чудовищном притяжении, которое удерживает светила и планеты, сгорая в страсти, вжался в нее, заполняя, не оставляя шансов. Амелия умудрилась разрыдаться и расхохотаться одновременно. А у Купера не было сил выпустить ее из рук — ни на секунду. Кажется, теперь до сладкого дорвались оба…***
В этот раз пришлось остановиться на четвертом или пятом, и плевать было, сколько там осталось времени — потеряно его было достаточно. — Не пережимай, Брэнд, помнишь, что я тебе говорил, — в голосе Купера искрился знакомый юмор, но Амелии было не до смеха — по крайней мере не в позе наездницы. — Купер, пожа-алуйста… — выдохнула Амелия и подалась вперед, чувствуя, что еще немного — и больше невиданных звезд ни в родной, ни в этой галактиках не останется. — Помнится, доктор, вы сами вычеркнули меня из девяноста процентов лучших представителей человечества в экипаже… Амелия закатила глаза в притворном гневе. Или уже не в гневе. В любом случае она найдет способ расквитаться с ним — но позже.***
Свет утра, едва проникавший в модуль сквозь мутные от пыли и вчерашнего дождя иллюминаторы, принес серую и суровую реальность в крохотный мир людей, отгородившихся от опасностей герметичной шлюз-дверью. Не просыпаясь, Купер повернулся к Амелии, нашарил ее в слоях пледов и притянул за талию к себе. Самостоятельно шевелиться все еще было категорически лень, так что Амелия не возражала. То, что с ней происходило, отдаленно напоминало легкое похмелье: головокружение, слабость, странные ощущения в животе. Да, конечно, это бабочки. Будь они неладны. Амелия бросила беглый взгляд на законного хозяина этой территории. То, что ее всегда пугало, — первые слова поутру, еще искренние, еще настоящие. Что Купер мог сказать ей? Испуг и трепет рванули по позвоночнику, обжигая осознанием. Какими бы ни были эти первые слова, Амелия больше не сможет без него. Паникующая часть сознания, пробившаяся сквозь слой благожелательного умиротворения, уже готова была бежать от этих утренних признаний куда глаза глядят — в лабораторию, под защиту бэби Брэнд, а то и на ближний периметр, занимать себя полезной деятельностью, чтобы не тратить время и силы на то, что все равно невозможно — особенно на далекой планете. Какие там «девяносто процентов»… Пока Амелия мучительно соображала, что бы следовало сказать ей самой, Купер, с восторгом осознавая, что его второе территориальное животное все-таки не поддалось порыву и никуда не делось из досягаемости, смял перышки и видимость благоразумия Брэнд крепким объятием. — И тебе доброе утро, — постаралась воспротивиться Амелия, но получилось довольно слабо. — М-м-м… — аргументировал Купер и, повернувшись набок, открыл наконец глаза. Точно так же, как Амелия несколько минут тому назад, Купер восстанавливал в памяти минувшую ночь, только, в отличие от Амелии, никаких признаков сомнений или раскаяния у него не появилось. И энтузиазма, кажется, он ни на йоту не утратил. Блеска в глазах — тоже. — Пожалуйста, никаких шуточек о «традиционных способах». Пожалуйста, — взмолилась Амелия. — И в мыслях не было. Как бы вы ни предпочитали всякие там аспирации. Почему она все еще здесь?.. Что она, Амелия, делает здесь, в берлоге этого пещерного человека?.. — Дети, — тоном матушки Гусыни изрекла задетая Амелия, — в основном появляются по любви. — А у нас разве как-то по-другому? — с неподдельным удивлением в голосе усомнился Купер. Амелия как-то странно посмотрела на него, тревожно и в то же время с плохо скрываемой нежностью. Улыбнулась — скорее себе, чем окружающему миру. — Нет, — прозвучал короткий, в духе Брэнд, ответ, и сердце Купера, оторвавшись от грудной клетки, взмыло вверх в головокружительном штопоре.