КиннПорш

                    А иногда, в темноте спальни, когда спал уже весь особняк, Кинн тихо во сне мурлыкал по-французски. Порш чутко определял в его невнятном шепоте этот европейский акцент, пускай и шептал его любовник всего лишь одно простое слово, звучащее одинаково на всех языках мира. Порш замирал и вглядывался в спокойное лицо спящего Кинна. - Мама, - звучало в темноте тихо и интимно. Куда интимнее того, как накануне вечером все тот же Кинн экспрессивно рычал "Порш, твою мать", вдруг обнаруживая на нём отсутствие белья. Да, хитро улыбался сияющими щелочками Порш, никаких трусов. И даже на вечернем совещании. - Это неприемлемо, - шептал Кинн ему и жадно вжимал пальцы в голую под брюками кожу. - Ты же начальник Основного подразделения. А вы накажите меня, господин Кинн, молчаливо усмехался Порш и ни в коем случае не произносил этого вслух - звучало бы банально и пошло. Куда как действеннее было просто изящно изогнуться, добавив в свой полуобнаженный силуэт округлость там, складочку здесь, и получить мгновенный темпераментный ответ. У Кинна был отменный темперамент. Крупные черты лица, крупный породистый нос, хорошая джокерская улыбка, большие ладони, приличный размер, тяжелые яйца. Когда они бились о кожу сзади, казалось, там останутся синяки - Кинн в некоторые особенные их дни совсем переставал нежничать. Поэтому изгибался Порш дозированно, со стратегическим смыслом. Иногда, как богиня, иногда, как блядь. А иногда нужно было быть абсолютно несгибаемым. Иногда нужно было разозлиться хорошенько и вытащить на свет божий свою непроходящую зависть, хотя завидовал Порш каким-то глупостям. Наличию живой мамы у Кинна, например. Отсутствию у младшего брата внятных воспоминаний о своей собственной. Вот Порш маму помнил ясно и светло. Порш маму боготворил. Порш сразу же узнал её сияющую улыбку - как у него самого - на старом снимке, который запечатлел ее вместе с отцом, им самим и маленьким орущим Порше. За её спиной стоял кхун Корн. Он тоже улыбался. Ту фотографию он нашел в старых вещах. Фотография, знаете ли, вызывала вопросы. - Подожди, - твердой рукой остановил он Кинна вечером. Кинн только-только потянул его к себе за хвостик пояса махрового халата. Хвостик, предатель, тут же развязался. Но что-то тревожное прозвучало в этих словах - Кинн незамедлительно поднял голову, перестав рассматривать в прорезях халата обнаженные бёдра Порша. Порш вдруг понял - он не знает, что сказать. Он не знает - как. Я не верю твоему отцу. Он что-то от меня скрывает. Я не доверяю даже тебе, потому что все мы слепо любим родителей и что скажешь ты мне, если я предположу слишком нехорошие про папу Корна вещи? Что скажешь, если узнаешь, что перед этим разговором я выкурил сигарету, одну на двоих с Вегасом, который, посмотрев на фото, уверенно сказал - эта женщина мне знакома, она смотрит на меня вот уже столько лет со снимка, который стоит в уголке отцовского стола? Хочешь, я постараюсь добыть нужную информацию? - Я могу поговорить с твоим отцом? - спросил он Кинна сейчас, запахнувшись, словно закутывая в себя обратно все невысказанные эти слова. - Что-то случилось? - нахмурился Кинн. - Можем завтра совместно поужинать. Порш отрицательно покачал головой. - Я хочу поговорить с ним наедине. Кинн вскинул на него глаза. Точнее, тяжело поднял свой фирменный убойный взгляд. - Почему наедине? Потому что ты будешь субъективен. Ты сторона заинтересованная. Ты - сын своего отца. - Не доверяешь? - в лоб спросил Кинн, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. Порш поёжился. Если любовь - не дистиллированное чувство, а наоборот - наполненное разными множественными эмоциями состояние, то возможно ли её существование без доверия? Или же, как говорят все психологические учения мира, это доверие нужно заслуживать постепенно, работать над ним и только тогда, наконец, получать? Это доверие было абсолютным, когда Кинн брал его в бассейне на высоте хорошего птичьего полета. Подхватывал под голые ягодицы, подсаживал на себя, и Порш чувствовал, зависая над пропастью, как порывы горячего ветра ласкают ему поясницу. Не боялся. Отдавался полностью. Получал оргазм. А сейчас в спокойной обстановке их бежевой спальни страшился произнести - я подозреваю в смерти моей матери твоего отца. Маму убили. Теперь он знал это совершенно точно. Кабинет уролога-венеролога соседствовал с кабинетом психотерапевта. Даже смешно, каких далеких областей специалисты засели в клинике на одном и том же этаже. Кинн проверялся у врача, зайдя в кабинет после Порша - они решили поднять пресловутое доверие на новый уровень и сдать анализы. И каждый раз Порша прошивала искра мгновенного возбуждения, когда он думал, что скоро Кинн возьмёт его абсолютно голым членом, без всяческих между ними преград. И пока в этот голый член тыкали ватной палочкой, Порш внимательно вслушивался в слова врача-соседа, стремительной осадой взяв его кабинет: - ...тревожность, плохие сны, повторяющиеся кошмары, спутанность сознания, секундная дезориентация - возможно, это следствие травматичных воспоминаний, - говорил психиатр. - Подменное воспоминание - знакомый термин? Наложенное на истинное, оно временно блокирует то самое, что могло вызвать необратимую травму, особенно в детском возрасте. Кто вам сообщил об аварии? Дядя? Вам нужно поговорить с ним - он знает верный ответ. Верный ответ Порш и так уже знал. Он знал, что подобрался слишком близко. Особенно когда это истинное воспоминание накрыло его наиболее полно и в самый неподходящий момент. В ту же самую минуту дядю Ати, который так толком ничего и не успел рассказать, застрелили. Пуля прошила ему голову, дядя повалился на Порша, Порш упал на землю. Еле успел нажать кнопку вызова на телефоне, чуть не спутав её с основной, самой главной. Вегас был около него через десять минут. Уронил байк, подбежал, подхватил, усадил за спину, умчал от невидимого стрелка в лабиринт узких улочек старого Бангкока. Послушай, сказал, мой отец может дать информацию, но сейчас не очень удобно расспрашивать его об этом. Подожди, хорошо? Порш кивнул, барахтаясь поплывшим сознанием в вопросах, на которые ответов не было. Почему он не позвонил Кинну. Почему позвонил Вегасу. Может, потому, что к отношениям с ним это проклятое доверие шло в комплекте? Базовая комплектация включала в себя ту же любовь к мотоциклам, то же отсутствие материнской ласки, крепкую спину, на которую можно было в перестрелках опереться, всё прошлое дерьмо, с которым они успели разобраться и обязательные двухминутные перекуры, ставшие традицией. За короткое время их встреч на бегу поговорить они никогда не успевали, но успевали обо всем на свете помолчать, стукнуться кулаками и крепко обняться. От Вегаса шпарило здоровой мужественностью, знакомой аурой власти, опасностью и абсолютной сексуальной незаинтересованностью. Порш откровенно балдел - иногда эта излишняя заинтересованность от кого бы то ни было сводила с ума, заставляя его быть то дурой, то богиней, то блядью. На выбор. С Вегасом выбора ему никакого не предоставлялось. С Вегасом Порш был собой. ... - Хорошо, - тяжело проговорил Кинн. - Завтра папа свободен, я попрошу его с тобой встретиться. Взгляд его тёмных глаз, прикрытых тяжелыми веками, спрашивал - всё нормально? Хвостик халата Порша грустно висел вдоль бедра, на этом хвостике хотелось повеситься. А вроде всё хорошо было. Анализы оказались идеальными. - Забыл сказать тебе об этом, - аккуратно положил Порш стопки результатов на постель. - Мы можем теперь... ну. Он усмехнулся, понимая, как неловко выходит. - Да, - кивнул Кинн, слабо улыбнувшись. - Я понял. Просто не знаю, стоит ли нам сегодня... ну. Порш вздохнул и отвернулся. Запахнулся и затянул пояс халата потуже. Они заснули без секса, лишь коротко поцеловавшись на ночь. Потом началось. Когда Поршу надоело выслушивать малопонятные фразочки на французском, он тряхнул Кинна за плечо, но тот даже не подумал проснуться. - Мама, - сказал во сне и радостно рассмеялся. Ну, знаете, психанул Порш. Толкнул Кинна уже ощутимее, сильнее. Сорвал с него, раскинувшегося по всей кровати на спине, покрывало; привыкшим к темноте кошачьим взглядом вгляделся сразу между ног - аккуратно подстриженный лобок был черным, кудрявым. Крупный член спокойно лежал на бедре. Живот ходил ходуном от этих сонных французских хиханек. Было обидно и завидно. Мы не общаемся, сказал Кинн как-то про свою сбежавшую мать. Меня воспитал папа. Пи'Чан научил драться. Танкхун - петь в караоке. Мама? Она чужой для меня человек. Порш болезненно морщился - пусть чужой, но она была жива. Его мама, как и мама Вегаса - нет. И сейчас на остатках этой зависти, злости, обиды он оседлал Кинна прямо такого - сонного, французского, смеющегося. Раздвинул широко свои гибкие ноги, потёрся промежностью о мягкий спящий член, прижался грудью к груди чужой, уткнулся в шею, зашептал. Кинн медленно просыпался, рукой интуитивно обхватывал тонкую талию Порша, что-то сквозь сон бормотал в ответ. Не сопротивляясь внезапному порыву, послушно соглашаясь на секс, уже отчетливее сказал: - Презервативы... там... в тумбочке... Очнулся окончательно, подбросил сильное тело вверх, тесно прижав Порша к себе. Член его давил сзади на копчик, Порш ощущал горячую плоть. - Не нужно презервативов, - напомнил в самое ухо. - Нам - не нужно. Кинн кивнул невидимо, полез рукой между разведенных ягодиц; нащупал, потёр, другой лихорадочно шаря по постели, под подушками. Порш застонал сквозь зубы, когда Кинн просунул уже скользкую ладонь между их бёдер, неряшливо смазывая всё, что попадалось по пути. - Напомни-ка, почему нам не нужно? - спросил со смыслом, со странной интонацией, и Поршу стало страшно. - Почему? - Потому что я люблю тебя, - ответил глупость, почувствовав себя старшеклассником, который думает, будто любовь защитит его от всякой половой заразной дряни. Или что слова о любви заменят то отсутствие доверия, которого между ними пока ещё не было. Кинн промолчал. Нежно потёрся головкой о расслабленный, готовый вход. Глядя в глаза, протолкнулся. - Я встречаюсь с Вегасом, - ляпнул через минуту Порш, когда Кинн уже взял хороший, ровный темп, глубоко приладившись внутри Порша. - Что? - насадил его Кинн на себя особенно резко и глубоко. - Что, блядь, ты сказал? Поршу захотелось ржать. Или плакать? Ну, он хотел начинать быть честным. И вряд ли Кинн понял эти его слова неправильно. - Мы иногда курим вместе, когда пересекаемся, - объяснил по-человечески, а Кинн застонал. Может, от того, каким Порш был идиотом; может от того, насколько он сильно его внутри себя сжал. - Твою ж мать, - зарычал и это было то самое "твою мать", что так часто приближало Порша к разрядке. - Ты вовремя, Порш. Не жалуйся, что я тебя сейчас буду немножечко убивать. Своим. Членом. Порш только успел охнуть - Кинн опрокинул его на спину, умудрившись почти не выскользнуть. Все-таки вышел, плюхнул добавочной смазки прямо себе на член - красный, дрожащий, с яростно натянутой уздечкой от того, насколько сильно набухла от соков головка. Закинул длинные ноги Порша на плечи, вставил снова, до упора. Прижался яйцами к скользким от смазки бёдрам, замер. - Про Вегаса я знаю, - сказал вдруг тихим спокойным голосом. - Это неважно. Я доверяю. Надеюсь, когда-нибудь ты будешь так же доверять мне. И взял бешеный темп. Порша мотало по простыням от толчков, он вытянул руку вверх, чтобы схватиться за спинку кровати. Зажмурился до слёз, почти заплакал. Как жаль, мама, ты не узнаешь моего парня. Как жаль, что ты никогда не увидишь его. Я люблю его, мама. Больше всех.