КиннПорш

                    Кинн не считал это изменой. Нет. Это вообще было не про секс. Это была срочная необходимость. Специальное реанимирующее средство. Шоковая терапия. Случайный, но особенный человек. И это была женщина. Статная, высокая даже без каблуков, с явным налётом чего-то европейского, и обязательно немного похожая на его мать. Тот первый его раз случился в далёкой юности, когда было безумное время безумных экспериментов, он часто был пьян и почти всегда - неразборчив. Та, первая, была красивой брюнеткой с бархатным голосом. Именно он обманул Кинна, успокоил его природную осторожность и заткнул интуицию, которая просто орала о том, насколько опасны эти маленькие аккуратные руки с коротким чёрным маникюром. Он пробовал с женщиной в первый раз, нервничал, потому что уже знал - больше пробовать не будет. Всё было не то и не так, и член задумчиво остановился где-то на полпути к эрекции, которая могла бы считаться удовлетворительной. Но зря он волновался - всё случилось совсем наоборот. Бархатный голос усыпил, миниатюрные ладони не иначе каким-то волшебством заставили прижаться животом к простыням и около часа стискивать подушку от болезненного, непонятного удовольствия быть во власти этой совершенно особенной женщины. Стала иметь смысл и максимально короткая длина ногтей, и его пассивная поза. Алкоголь выветрился, и очень скоро Кинну не осталось никаких причин оправдывать свои стоны и искусанную подушку. Его имели пальцами, языком, страпоном. Имитация мужского пениса была качественной и не превосходила средних человеческих размеров. После Кинн никак не мог понять, что именно ему так пришлось по вкусу. Может, адское извращённое сходство с его матерью, которое часто преследует многих мальчиков. Или же сокровенное знание о том, насколько может быть опасна женщина, которая понимает толк во власти. Женщина, слишком похожая на него самого. Это было давно. Женщина, на которую смотрел Кинн сейчас, была сегодня. На горизонте маячило скорое тридцатилетие. За последний год Кинн обрёл любовь и потерял империю. Империя процветала в руках другого. Любовь шлялась непонятно где. Кинн знал, что в опасной близости от тех самых, других рук. Именно поэтому хотелось немного сойти с ума, потому что заставить себя не возвращать Порша, как и заставить себя перестать желать власти, контроля и полного подчинения было сложно. Какое несчастье, думал он, так сильно любить. Месяц назад Кинн разнёс весь их номер в гостинице, разбил всё, что билось и остановился у панорамного окна, за которым по-прежнему ревел шторм. Окровавленным кулаком жахнул по прочному стеклу и с изумлением увидел, как медленно, но верно от его удара стала расползаться по прозрачному полотну тонкая трещина, больше похожая на изломанный рисунок кардиограммы смертельно больного сердечника. Стекло должно было выдержать. Но даже оно не смогло. С тех пор, как сам он вернулся к делам Семьи, а Порш принял деловое предложение Вегаса, Кинн стал неуклюжим и невезучим, как будто бы это предательство - да, сначала он так и считал - повредило в его карме всё окончательно, сделав ещё бОльшим неудачником и изъяв из образа всё то королевское, львиное; оставив его мощную фигуру без ауры власти и сияния настоящей любви, свет которой всегда заметен. Не спасало и то, что Кинн каждый раз напоминал себе - предложение Вегаса было деловым. Казалось, что Порш, мстя ему за разбитые мечты о жизни обыкновенной, испытывал терпение самым болезненным способом из всех возможных. Нет, он не изменял. Нет, он не уехал. Нет, он не стоял теперь за спиной Вегаса, как новый его телохранитель. Но было достаточно того, что подпись стояла. На новеньком контракте, по которому Порш являлся теперь главным советником по охране нового босса тайской мафии. И конечно же, он вряд ли обратил внимание на мелкий - мельчайший - текст в сносках. Где было ясно написано о том, что разорвать эти ненавистные Кинну отношения можно лишь в одностороннем порядке, и право на это имела только одна сторона. Догадайтесь, какая. Он не будет удерживать меня, если я захочу уйти, кричал ему Порш в те первые дни. Вегас не будет удерживать, а Кинн удерживал, значит. Негодяй какой. И Кинн кричал в ответ что-то очень обидное. Скандалы шли бесконечной чередой. Иногда тихие, незаметные, будто бы просто холодный сквозняк гулял между ними. А иногда - громкие. Иногда был громкий, бешеный секс. Именно так Кинн хотел бы потрахаться в их первый раз. Тогда он тоже был виноват. Но сейчас виноват был сильнее. И от этого дежавю стояло только крепче. Членом хотелось убить, Кинн убивал Порша несколько раз за ночь. Никаких романтических прелюдий, никаких миссионерских поз. Унизительно, лицом в подушку, с ярким светом и с широко раздвинутыми ляжками, чтобы всё было видно. Но Порш был чёртовым произведением искусства даже в таких неприглядных локациях и позах. А ты, Кинн, был собственник и тиран, говорил себе Кинн и, торопливо смазав себя, вставлял, начиная их злой секс без единого поцелуя и нежного слова. Оставаться на побережье было бессмысленно обоим. Ким вернулся из Кореи, и они оба кинулись в Бангкок к младшим братьям, у которых было всё очень нехорошо. А у кого из них хорошо было, скажите. Кинн тоже не от сладкой жизни снова вернулся в тот самый бар. Это было особенное место, с простым дизайном в интерьере, но непростой начинкой из наполняющих его людей. Кинн оглянулся, усаживаясь за стол в зале. У бара было слишком тесно, да и сидеть на жердочке высокого и узкого барного стула не хотелось. Он деловито подвинул к себе небольшой планшет, который выдавался на входе, быстро заполнил анкету - стандартный способ заявить о своих интересах инкогнито. Интересы эти увидит лишь тот человек, с которым они совпадут. Очень скоро к нему подсел миловидный парень, придвинув свой гаджет, но оба устройства просигналили красными вспышками на панели, и мальчишка сразу же отошёл. В правилах было строго указано не навязывать своё общество тому, с кем интересы не совпадают, и правило это неукоснительно соблюдалось, если конечно человек не хотел, чтобы его членство заблокировали пожизненно. Да, это был солидный, дорогой клуб людей, несущих в своём сексуальном анамнезе странные девиации. В конце барной стойки Кинн заметил женщину. Женщина смотрела на него в упор. Кинн почувствовал, как подмышки становятся влажными. Как сжимается в животе в самом низу какая-то неприятная, тянущая мышца, отдаётся болью в анусе; как становится тревожно и одновременно стыдно. Это было не про любовь. Не про секс. Это был животный страх, которым Кинн наказывал себя; желание окончательно отдать контроль, которого его в последнее время и так болезненно лишили. Женщина, отреагировав на его вскинутый подбородок и блестящие глаза, заинтересованно прищурилась. Потом, разорвав зрительный контакт, между ними прошел человек в чёрной рубашке и чёрных брюках. Стройный парень с круглым милым лицом. На щеке мелькнула ямочка, когда он кому-то напряжённо попытался улыбнуться. Кинн застыл, увидев эту ямочку. Поискал глазами ещё одну знакомую фигуру, которая была должна с этими ямочками быть рядом. Непременно должна. Но Вегаса не было. В этом особенном баре Пит был один. В руке он держал знакомый планшет. Планшет, который был в руке другого парня, поднявшегося навстречу Питу со стула, горел яркой зелёной вспышкой. Парень наконец подошел к Питу вплотную, и Кинн увидел, как он обнял его за талию, наклонился и что-то на ухо шепнул. Пит отрицательно покачал головой. Рука с талии исчезла. Но Пит уверенно пошёл вслед за незнакомцем вглубь бара. Там, Кинн знал, имелись звуконепроницаемые комнатки для тех, кто был слишком нетерпеливым. Кинн встал так резко, что позади него опрокинулся стул. Женщина отвела взгляд, потеряв интерес. А Кинн в бешенстве грохнул своим планшетом о столешницу так сильно, что чуть не разбил его. Знаете, это было уже слишком. Порш изменял. Пит изменял. И пусть он изменял Вегасу, это ничего не меняло. Он просто не мог вот так безнаказанно приходить в БДСМ-бар и позволять всяким - кто не семья! - уводить себя за руку для каких-либо извращений. Кинн напрягся, будто перед перестрелкой. Мысли обгоняли друг друга. Он поискал глазами невидимый кортеж, охрану, которая должна была приглядывать за Питом: гибкость Вегаса в вопросе предоставления свобод вызывала большие сомнения. Что у них происходило в спальне такого, почему Кинна вообще волновало это, он не знал и не хотел сейчас анализировать. Хотел извлечь максимальную пользу из нелепой ситуации. Хотел, чтобы Вегасу наконец стало так же больно. Не хотел испытывать сейчас того сочувствия, что испытывал зачем-то, думая одновременно о том, как можно Пита спасти. Какой дурак, господи. В припаркованной недалеко от бара машине на заднем сиденье валялась папка с очень интересными финансовыми документами. И всё же Кинн брезгливо морщился, когда получал от Кима эти бесконечные листы с бесконечными цифрами. Которые доказывали, что и в бухгалтерии у Вегаса тоже был знатный бардак. Мы можем начать с этого, говорил Ким, просто пощекотать ему нервы, отвлечь. А вот когда приедет мама... Кинну стало смешно до истерики, потому что Ким выглядел очень серьёзным, когда произносил это чужеродное слово. И очень скучающим за своей далёкой французской мамой. Хотя настоящая его мамочка, младший Киттисават, стоял прямо за левым плечом грозным доберманом, совсем не такой красивый как его старший братец, эта бессовестная, непослушная, до умопомрачения красивая стерва... Кинн останавливал себя, понимая, что думает о Порше неподобающе. Что совершенно не слушает Кима. Что давно не вспоминает мать. И уже забыл, как будет по-французски "шлюха" или "предатель". И что эти документы ничего в расстановке сил не изменят. Что развалить только-только построенную империю двоюродного брата смогут исключительно серьёзные, нотариально заверенные бумаги, о существовании которых они могли лишь догадываться. Тыкать в морду волку бесполезными бумажками сейчас не время. Нужно сделать что-то особенное. Смертельное. То, что сломит и заставит отвлечься по-настоящему. Мы судим по себе. Мы знаем, что нас убивает особенно верно и, главное, медленно. Мы также знаем, что сможет нас убить максимально быстро. Так, чтобы от сердца ничего не осталось. И в большинстве случаев, этим средством не являются какие-то цифры. А является слишком запоздалое понимание того, что иногда, чтобы сохранить любовь, мы делаем совершенно противоположные вещи вещам нужным. Кинн должен был отпустить, а Вегас - держать. Но правильно из них не поступил никто. Кинн, покрутив в руке телефон, задумчиво смотрел вглубь непроницаемо чёрного коридора, в чреве которого только что исчез Пит. Ему всё ещё казалось, будто бы тень его неуверенно остановилась, и Кинну почти хотелось, чтобы Пит вернулся обратно. Потому что... Потому что есть на свете такое чувство, как жалость. И она всё не оставляла его. Пит не возвращался. Кинн отбросил последние сомнения и набрал на телефоне знакомый номер, который не набирал очень давно. Трубку не снимали долго. Потом в динамике раздался тихий голос, и Кинн так же тихо произнёс: - Здравствуй, Вегас. Нужно встретиться.       Пит вышел из мрака чёрного коридора спустя минуту, и Кинн выдохнул облегчённо, убедившись, что не придётся вытаскивать его насильно за шкирку. В ожидании он живописно облокотился о стену, вдруг сделавшись центром всей этой многолюдной человеческой композиции, пусть стена эта и была с краю. Пусть и он был слишком небросок в своём тёмном костюме, но вдруг вернулось былое - львиное величие, сила, и дурацкая самовлюблённость, которая людям власти так или иначе присуща. Всё это притягивало взгляды. Пит не мог не увидеть его. Пит увидел. Он застыл чёрным силуэтом на фоне чёрного коридора, не мигая глядя чёрными глазами из-под чёрной чёлки прямо на чёрного Кинна. Мир потерял свои краски и стал монохромным, показывая - кто на какой стороне, даже если оба они казались тёмными пятнами на фоне разноцветной толпы. Они оба были виновны, находясь сейчас в неподобающем месте. Они оба были чёрными, только вот Пит был черней. Пит, который позволил взять себя за руку человеку чужому, был виновен сильнее. Пусть было это глубоко личное, и никто из них не должен был друг перед другом оправдывать свои тёмные желания. Кинн ждал не этого. Пит и не стал. Молча склонил голову, дав понять, что узнал, и торопливо стал пробираться к выходу. Кинн проследил за ним тяжёлым взглядом и вздохнул, подумав о себе: как же так получилось, что с Вегасом они оказались настолько похожими, одинаково заимев в пары настоящую беду? Он ничего не знал об интимных предпочтениях своего двоюродного брата. Но зачем-то думал об этом весь вечер. Анализировал. После того, как за определённую сумму заполучил данные Пита, которыми тот поделился с бездушной системой Клуба. Это было... откровение, знаете ли. Кинн с ужасом всматривался в строчки. Пытался найти ответный ужас в глазах Пита, когда неожиданно нагрянул с официальным визитом в особняк вражеской семьи. Вегас принимал его в своём кабинете, с усталым любопытством склонив голову. Он ни о чём не подозревал. - Давно не виделись, - поприветствовал он Кинна. - Говорят, ты бросил отельный бизнес и вернулся к делам Семьи? Кинн криво улыбнулся, подумав, что жалость к этой змее, пожалуй, была лишней. - Хотел узнать, справляется ли Порш с обязанностями, - сказал спокойно, не выглядя естественным ни на секунду. Да и к чёрту. - Прекрасно справляется, - так же ровно ответил Вегас и оглянулся на Пита, который стоял за его спиной. - Надеюсь, Пит тоже. И прищурился, прекрасно понимая, на что намекает, о чём говорит. Что эта рокировка телохранителями - всего лишь стратегия древних воюющих царств, равнозначный обмен наследными принцами, которые, живя в роскоши и относительной безопасности, являлись по сути, обыкновенными заложниками. Все знали, что Пит - любимый телохранитель Танкхуна. Привлекая Порша к работе на свой клан, Вегас всего лишь уравновешивал силы. Это было умно, усмехнулся Кинн и посмотрел на Пита снова. - Кстати, Вегас, есть неприятные новости, - сказал задумчиво. Пит смотрел на Кинна тоскливо. В чёрных его глазах была тьма. Показалось ли Кинну, что там, в этой тьме мелькнуло странное облегчение и тень непонятной надежды? Кинн медлил. Но Пит улыбнулся ему ободряюще. - Мне выйти? - спросил с пониманием. Вегас раздражённо кинул на стол ручку, которую вертел в пальцах. Потом задрал вверх голову и глянул на Пита опрокинутым лицом. Лицо было влюблённым, но лицу этому Пит, оглянувшись на него уже в дверях, улыбаться не стал.