Но сердце сильней одно наших недоверий

      Сяо закрывает лицо руками, прижимая веки ладонями: теперь темнота пестрит искрами, а глаза немного покалывает, отдавая в голову. Неприятно. Болит. Больно. Это трезвит, это позволяет сосредоточиться на ощущениях тела, а не на мыслях, которые путают, примешиваются в реальность, стоит наступить ночи, когда внизу перестают сновать люди, гости Ваншу, и остается только шелест ветра в кронах огромного дерева и разговоры ночных птиц. Их почти не слышно из-за отдающегося в ушах стука сердца.       Редко бывает, когда Сяо застает этот момент: обычно он не остается один на один с собой и занят или медитацией, когда в его голове тишина и нет ни одной мысли, или он в бою, где нужно быть сосредоточенным только на движениях противников. Редко бывает, когда он позволяет себе…       Думать. Вспоминать. Особенно ночью. Ночь — очень одинокое время.       Как давно наедине с собой для него — это "одиноко"?        Жизнь вокруг затихает, и на нее больше невозможно отвлечься: вместо любопытной птицы на крыше пустота, в которой можно увидеть взмах копья Моракса, чудовище, восставшее из останков озлобленного архонта или самого Сяо, поддавшегося гнету кармы. И так тяжело понять, где вымысел, а где он сам, стоящий у самого края и закрывающий глаза руками. Вымысел. Не явь. Никого нет.       Сяо поднимает глаза, и правда: крыша пустует.       Он стал таким слабым. Раньше он мог причинять себе боль гораздо большую, чем эта, чтобы привести свои чувства и мысли в порядок, мог дни проводить в медитации и равнодушно наблюдать за звездами, но теперь… Он хотел, чтобы в моменты, когда дышать становилось тяжело, будто сам воздух начинал иметь вес, его прижимали к себе, позволяя согреться о тепло другого тела. Он хотел, чтобы его звали, чтобы помочь, вместо того чтобы днями проводить наедине с пустотой, даже если помочь нужно лишь отнести книги или посидеть с маленькой Кли. Хотел наблюдать за звездами не один: чтобы рука без привычной плотной перчатки водила над их головами, а ее обладатель рассказывал о созвездиях, о бесконечных теориях, о чем угодно, лишь бы говорил и говорил. Сяо так любит его слушать.       Любит его.       Ему потребовалось так много времени, чтобы назвать свои чувства, и так мало, чтобы их испытать.       Когда он узнал, что можно по-другому — как раньше получаться перестало. Зачем просить себя собраться, если можно попросить собрать себя кого-то другого? Кто собирает механизмы. Кто сможет собрать его мысли по частям как испорченные временем детали. Альбедо всегда разумен и спокоен, он точно сможет…       Но, оказываясь в его комнате, где уютно горит свет настольной лампы и Альбедо расстегивает рубашку, готовясь ко сну, Сяо ни о чем его не просит. Просто молча садится на пол, чтобы не пачкать постель, и кладет голову на колени.       Не неприятно. Не болит. Не больно.       Альбедо понимающе проводит рукой по волосам и зарывается пальцами, приятно перебирая их. Никаких останков богов, никаких миражей: только мягкий свет лампы и спокойное дыхание. Только чуткие руки и мягкий голос, который предлагает вместе пойти на крышу.       — Видишь? Это — созвездие Златокрылой птицы...