***
Мои щеки намокают, а шмыганье носом эхом разносятся по пустому дому. Прокручивая этот день у себя в голове, я убиваю свою психику и ничего не могу поделать. Я сама же связала себя. Я сжата тугим узлом вины и пылающей любви. Столько раз в порывах после сна я выбегала из дома в своей шелковой пижаме, бежала босиком по каменной дорожке до такси, садилась и печатала в телефоне его адрес. А потом разворачивала водителя, только видела верхушку многоэтажки, где в одной из квартир, убитый своим одиночеством, сидел Эван. Вид его несчастья в воображении ложился на мою душу непосильным грузом вины, и я возвращалась домой, думая только о том, что завтра точно приду к нему в квартиру. Завтра - точно. Но этого "завтра" не существует. Совсем скоро Рождество - самый семейный праздник в мире. Мама наверняка приготовит праздничную индейку, папа откроет шампанское и разольет по бокалам. Если будет холодно, то выпадет снег, погружая все вокруг в белоснежную сказку. Приедет Лондон, улыбаясь, и держа в руках подарки. Я вытираю слезы, гляжу на то, как гаснет свет в коттедже напротив. Да, рождество... Этот праздник я хотела провести с Эваном. Еще месяц назад главной проблемой для меня был подарок для него, а сейчас его и дарить уже некому. Я лучше вообще не буду праздновать Рождество в этом году, пусть его не будет для меня. Я уехала от семьи. Я потеряла Эвана. Что же у меня осталось?.. Мне было так тесно в родительском доме, так неудобно, а сейчас что? Я свободна! Я могу прыгать, бегать, кувыркаться - этот дом огромен и он весь мой. И он переполнен одиночеством. Оно уже не забито по углам маленькими крошками, а вылезает за пределы дома, расширяет его, выпирает. Не я хозяйка этого дома, а одиночество. В конце концов, мне придется собраться. Разбитая любовь - не повод отказа от мечты. Я ведь так долго шла к этой ступени, неужели, сейчас полечу кубарем вниз, гонимая своими чувствами? Нет. Этому никогда не быть. Завтра встреча с моим новым менеджером, а после - дни работы. Надеюсь, хоть в ней я смогу утонуть, как тонула в Эване.11 декабря.
24 декабря 2014 г. в 22:20
Концерт состоялся одиннадцатого декабря. В ту неделю на Лондон опустились сильнейшие ливни. С самого утра до самой ночи с неба лило так, что невозможно было выйти из дома, а ветер жадно вырывал у прохожих зонты, распахивал одежду, отнимал сумки и еду, жутко стучал в окна по ночам. И в один из этих дней, одиннадцатого декабря, мне предстояло выйти на сцену. Мы с менеджером готовились к этому концерту долго и тщательно, я сочинила более двадцати новых композиций. Все должно было пройти идеально, потому что в зале сидели "очень важные люди". Эван возлагал на меня очень большие надежды.
Я вышла на сцену вся в волнении, пытаясь не наступить шпильками на платье и не упасть. Лана стояла за кулисами и держала за меня кулачки, сжимая в них приборы для визажистов. Эван был в зале, я знала это. Он сидел впереди вместе с "очень важными людьми", но я не видела его из-за яркого света прожекторов, направленных на меня со всех концов этого черно-белого замка. Это место стало мне домом за несколько месяцев работы в нем. Главная филармония была какой-то чужой, недосягаемой роскошью для меня, каждый раз, оказываясь там, я чувствовала вину и страх. Там мне было не место, ведь одни только полы блестят там ярче и выглядят дороже, чем я. А в черно-белом замке я чувствовала себя своей среди серых стен и неброского интерьера. Иногда вечерами из залов доносились звуки "Песни Сольвейг" или "Вальса Цветов". А хозяйка этого места - вдова, потерявшая мужа и детей в аварии. С тех пор она помешана на благотворительности и отсылает половину выручки от всех выступлений в детские дома и приюты, а остальные деньги идут на зарплаты и реставрацию. У нее нет дорогих мехов и серег, она не может позволить себе фотографию с Елизаветой Второй, она не устраивает пышных вечеров в филармонии по каждому случаю, но тем не менее в обществе занимает важную позицию. Ее почему-то зовут к себе на все банкеты и праздники, но она вежливо отказывается. Я не видела ее вне стен этого здания ни разу в отличие от Елены - всегда пышной и помпезной, всегда на виду у всех и вся. Дейзи же (так зовут хозяйку "черно-белого замка") не принимает ее образа жизни и нередко при мне отзывается плохо о Елене, хотя я ее точки зрения не поддерживаю. Она уже привыкла быть в одиночестве и не хочет ничего менять. Очень добрая и несчастная женщина.
В зале была идеальная тишина. Люди замерли, ожидая, когда пальцы мои опустятся на клавиши. Звук фортепиано полился тихо и медленно, тягуче, как сладкий мед, и вылился вниз, к залу. Он ярким солнечным светом проплыл по рядам, заставляя пробежать по коже слушателей мурашки, а потом с громким всплеском вернулся ко мне, золотистой волной обогнув весь зал, коснувшись потолка гребнем. Я набирала обороты, перейдя из медленного спокойствия в торжественную радость. Музыка охватила меня вместе с инструментом, заставила плыть вместе с ней. Передо мной были люди в золотых одеждах, они кружились под звуки, вальсируя и смеясь. Лица их тоже были золотыми, словно выплавленными из слитков, а на голове сверкали алмазы. В один перелет моих пальцев на другие клавиши они начали медленно чернеть. Сначала чернели драгоценные камни на их головах - они дробились и раскалывались, черные куски отлетали в меня, пронзали насквозь, но я продолжала играть. Музыка приобрела тревожность, волнение и даже панику, сердце мое забилось чаще. Золотые люди в моей голове хватались за головы и в ужасе бежали, а ноги их чернели, платья и костюмы теряли свою пышность, становились мятыми и порванными огрызками былого богатства. Когда зачернели их шеи и туловища они все как один пали на пол и рассыпались на что-то черное, как пепел, гравий или песок. Это была моя самая любимая мелодия из всего концерта. Когда я придумала ее, я не могла поверить своим ушам. Это было то самое, чем я, уверена, буду гордится всю жизнь. Эта музыка - самое прекрасное из того, что приходило мне в голову. Я даже записала ее по нотам.
После завершения последней мелодии я закрыла фортепиано, встала, вышла на середину сцены и поклонилась. Сердце уже не билось так часто и сильно, как было раньше. Можно даже сказать, что я была спокойна. Рассказать бы об этом другой, старой Беатриче. В этом самом наряде встретить маленькую девочку Каштанку и сказать ей, что самое верное решение и самую большую ошибку своей жизни она совершит одиннадцатого декабря.
Сначала зал молчал, я не видела лиц из-за света. Потом раздались тихие одинокие хлопки с балконов, потом все громче и громче, больше и больше... На глазах моих выступили слезы, как и несколько лет назад, но я сдержала их в себе, проглотила. Еще несколько раз поклонилась, приняла несколько наикрасивейших букетов и красивых слов и ушла за кулисы.
В моей гримерке - той серой комнатке с черными пуфиками и диваном - долго никто не появлялся. Я сидела в одиночестве и смотрела на себя в зеркало, потирая между пальцев лепестки желтых лилий, подаренных незнакомцем. Весь мой страх и все мое волнение были только из-за одного человека в зале - из-за Эвана, хоть он и слышал всю мою музыку много-много раз. Но я все равно, как школьница, сидела и тупо смотрела в зеркало, пытаясь угадать его реакцию, когда он придет ко мне. Я знала, что ему понравилось, но все равно боялась.
В гримерку вошел не Эван, а Аманда. Я радостно подскочила, в ожидании любимого, а увидела перед собой гадюку. Она медленными короткими шагами подошла ко мне и скрестила на груди руки, наклонила голову в бок. Я села на место, сделав безразличный вид, хотя с ума уже сошла, только увидев ее. Тогда я еще не выполнила "сделки". К слову, я ее и не заключала.
- Ну что, моя дорогая, мирными путями ты решать ничего не хочешь, как я посмотрю. - Она кинула передо мной конверт, из которого ровной стопочкой вылезли фотографии. На них точно было видно меня и Эвана, целующихся перед моим домом у машины. Спутать нас с кем-то другим было просто невозможно. Я смотрела на этот конверт, пытаясь заставить его исчезнуть, но он продолжал давить на мой разум и душу.
- Тогда будем по-плохому. - Она присела на пуфик рядом, прошлась рукой по фанере туалетного столика, немного помолчала, напрягая меня, а потом, четко выговаривая каждый звук, сказала: - Знаешь, я ведь правда хотела, чтобы все было хорошо и у тебя, и у Эвана. Разве ты не видишь, как недостойна его? Что эта Катя была, что ты - все вы до ужаса упрямые, а со стороны такие все милые и невинные, что аж бесит. Благо, с Катей кто-то без меня расправился, а вот ты - другая проблема. Еще и Эвану на меня нажаловалась. Исчезни. Последний раз говорю.
Я смотрела на фотографии. Тот день, о котором я с таким страхом думала все это время, настал. Я много раз прокручивала его в голове, но теперь, когда надо было что-то делать, совсем не понимала, что. Я встала и порвала всю стопку с фотографиями, приобретя какую-то неведомую силу в хрупком теле. Потом я влепила Аманде пощечину, ту, о которой всегда мечтала; я ударила так сильно, совсем не жалея ее, что она упала с пуфика прямо на пол и возмущенно схватилась за ударенную щеку. На глазах ее выступили слезы от боли, и эти слезы стали единственным моим утешением одиннадцатого декабря.
Я выбежала из черно-белого замка, придерживая руками подол платья, и побежала вперед, ничего не видя сквозь плотную стену дождя. Волосы и одежда сразу же намокли, а в туфли залилась вода. По всему моему телу бежали мурашки от холода, я вся тряслась, рыдая навзрыд, но даже если бы из меня мог вырваться хоть звук моей боли, его бы заглушил ливень. Я шла вперед, вытирая слезы и воду с лица, чтобы мои глаза хоть что-то видели, но тут же рыдала снова, сбиваясь с пути. Там нет дорог для машин, лишь одна длинная-длинная, ведущая к шоссе, и сейчас она пустовала, поэтому я могла идти куда хотелось, даже не боясь за свою жизнь. Сильнейший порыв ветра сбил меня с ног и я, поскользнувшись, упала прямо на сырой асфальт. Не было желания вставать. Я просто продолжала рыдать, думая о том, что я буду делать дальше. У меня не было идей. Хотелось просто умереть в этой луже посреди ливня, чтобы Аманда, наконец, была довольна, а Эван никогда не узнал о том, что мне придется сказать. Я сидела долго, продрогшая и замерзшая, рыдающая от печали, пока меня рывком не поднял с асфальта объект всех моих мыслей. Менеджер запыхался. Видимо, он долго бегал в поисках меня по разным улочкам. Только его лицо встало передо мной, как я снова начала оседать вниз, захлебываясь рыданиями и закрывая лицо руками, но Эван удержал меня и прижал к себе. Может, он встретил Аманду и уже все знал. А может, он просто не нашел меня в гримерке и каким-то шестым чувством понял, что я где-то на улице. Есть тысяча вариантов этого "может", но итог один - он все же пришел за мной. Отложил все свои дела с "очень важными людьми" и пришел. От этого я еще больше разрыдалась.
Он довел меня до стоянки, посадил в машину и разрешил уехать, назвав водителю мой новый адрес. Сказал: "Я со всем сам разберусь". Я попросила телефон, решив, что пора. Фотографии снова встали перед моими глазами, а ровный голос Аманды вещал: "Исчезни. Последний раз говорю." Он протянул мне свой телефон, вопросительно вскинув бровь, в глазах его вспыхнул маленький огонек страха. Видимо, он понял. Я написала новую заметку, сохранила, положила ему в карман и притянула мужчину за галстук к себе, другой рукой сняв очки. Наш последний поцелуй был очень короткий, а жаль. Я захлопнула перед ним дверь еще до того, как он успел найти в заметках новую, стукнула водителя по плечу, и он поехал, плавно выезжая со стоянки. Я не смотрела на Эвана, а старалась разглядывать потолок стоянки. Когда же глаза мои случайно прошлись по возлюбленному, схватившемуся за голову после прочтения моей заметки и с горечью смотрящему на уезжающую машину, меня пронзило током, и я снова впала в истерику.
Так и закончился мой роман одиннадцатого декабря.