Голос немой звезды

Дома горит свет. Где-то на первом этаже сквозняк создает ненужный и пугающий шум. Я репетирую, сидя в одиночестве. Вокруг меня нет ничего, кроме звуков. Но это лишь воображение. На самом деле вокруг меня нотные листы. Они разлеглись на полу, на крышке фортепиано и даже на моих коленях. Я правда пытаюсь выучить их еще лучше, чем есть, но мои руки уже не слушаются, а пальцы все в мозолях. Завтра концерт. Неплохо было бы поспать, да если бы я могла спать в этом доме... Он так тих, так замкнут. Как другая реальность, в которую ничего из вне не пробирается. Я ненавижу этот дом. Каждый его угол. Но нет возврата к моей старой, уютной родительской квартирке, к тесной комнатке с кроватью, столом и фортепиано. Все это уже осталось в прошлом, в прошлом осталась и неизвестная всем, живущая в этой комнатке Каштанка. А этот дом - дом Беатриче, дом звезды. Звезды без права выбора.

***

Овации провожают меня со сцены; бурный поток восхищений и благодарностей я слышу с первых рядов; вижу слезы, застывшие в глазах женщин или текущие по их гладким или морщинистым щекам. Я вижу восторг. И я счастлива. - Беатриче, выступили Вы шикарно! - меня, нагруженную цветами и чужой любовью, за кулисами встречает Рей. Я ловлю его бесстрастный взгляд. Он спокойно берет у меня часть цветов и провожает до гримерки, попутно рассказывая, с кем мне сегодня нужно будет встретиться, кому подарить автограф, а еще какие люди пришли сегодня на концерт. Я не удивлена. Еще при Эване на мои выступления приходили известные личности, и в этом нет ничего феерического. Сейчас. Мы заходим в гримерку, и я сажусь на один из пуфиков, начинаю снимать с себя украшения, а Рей скрывается за дверью, оставляя меня наедине с собой. Эта самая гримерка... Этот самый диванчик, который был завален разноцветными костюмами, на нем мы с Эваном сидели, когда в мою душу впервые ворвались мысли о расставании ради него. И тут же, на этом пуфике, я сидела и выслушивала Аманду перед тем, как окончательно принять решение. Здесь так много моих переживаний. Так много страдания и нежности. В одной этой крохотной черно-белой комнатке. Рей прерывает мои мысли, заходя вместе с одной из жен олигархов. Я знаю ее, мы уже пересекались на закрытых вечерах, на которых я бывала вместе с Эваном. Не помню, какими комплиментами мы обменивались, помню лишь, что точно так же, как сейчас Рей, мой бывший менеджер представлял нас друг другу. Женщина покровительственно улыбается. Словно мне нужен ее визит. Тем не менее, я пытаюсь выглядеть так, будто рада встрече. Дама что-то говорит, рассказывает о моем таланте и будто бы смахивает в глаз выступающие слезы. Она говорит, что во время моей игры на нее словно бы снизошло озарение, что она познала истинное счастье и почувствовала мою грусть и радость, скорбь и сомнения, разлуку и любовь. Одну из мелодий я и правда писала для Эвана. Я так хочу сказать ему, что это было не мое решение. Я так хочу всего лишь увидеть его счастливое лицо еще раз и знать, что он не скучает так же, как и я. Но все это я способна передать только через музыку, которую он уже, увы, не услышит. Напоследок женщина просит роспись на билете, и я выполняю ее просьбу с чистой душою. Несмотря на то, что все эти жены олигархов мне не слишком милы, эта оказалась не только красивой, но и способной четко передавать свои мысли и не так уж сильно и неприкрыто льстить. Эта дама - первая из всех, кого мне приводили, которой я действительно хотела улыбнуться на прощание. Она уходит, величественная и грациозная, и я снова поворачиваюсь к своему сияющему отражению. Замечаю тусклые глаза. И в тысячный раз меня посещает мысль: и это - я? Кого можно назвать мной, Беатриче Райдер, сейчас? Ту девочку, Каштанку, закомплексованную и живущую мечтой?.. Или эту женщину в зеркале, сияющую и бесподобную, но такую несчастную? И дело даже не в Эване, не в моем одиночестве, не во всех тех страданиях, заключенных на страницах дешевых романов, а в том, что я несчастна сама по себе. В моей жизни некуда стремиться. Я получила все то, чего хотела. Я пою. А лучше бы оставалась немой девочкой Каштанкой, но с блестящими глазами. Блестящими не от слез. - Беатриче, Вы все? - я захлопываю шкатулку с украшениями и встаю с пуфика. Да, пожалуй, я уже все. Киваю в ответ и накидываю короткую белую шубу на плечи. - Сегодня мы пойдем через черный ход. Люди обступили филармонию: все хотят с Вами познакомиться. Он так понимающе улыбается. И снова ищу поддержки в глазах, но они, как всегда, безэмоциональны. Он профессионал. Уже научился мастерству обольщения, великолепной игре словами и жестами, чтобы найти расположение любого. Но его такие пустые лисьи глаза все не дают мне покоя, аж до мурашек. Как он отвратителен. Мы спускаемся вниз, и я придерживаю тонкими бледными пальцами спадающую обновку. Меня бьет озноб, но вовсе не от холода. Наверное, я просто опять заболеваю. Все кости ломит, как будто просто на куски рубит. Мне плохо морально, так теперь еще и физически... Ну за что? Неужели, так сложно дать мне заслуженный отдых от боли? Темная лестница спускается вниз, где даже не зажжен свет, и я берусь за поручень. Меховой край чуть сползает с плеча. Мы идем все ниже и ниже, и я уже начинаю побаиваться, как бы ничего не произошло, но вот передо мной открывается небольшая дверь, и лунный и фонарный свет ослепляет меня после кромешной тьмы. Я осторожно выхожу, глядя по сторонам. Никого нет, но звуки явной толпы доносятся откуда-то сзади. Вероятно, мы просто вышли с другой стороны здания. Хенгстем берет меня под руку, и ведет куда-то влево, к незаметным мусорным бакам, у которых стоит белая машина. Мне хочется выдернуть руку, но я не очень хочу показывать свою неприязнь, тем более, что она и так слишком явно заметна, вместо этого я отворачиваюсь и пытаюсь смотреть в сторону деревьев. Все в снегу... Так красиво, что хочется спеть об этом. В машине оказывается водитель, чему я очень радуюсь, потому что чем больше я остаюсь наедине с Реем, тем сильнее мне хочется рыдать. Каким-то непонятным способом он угнетает само мое существо, хотя, если не брать во внимание его вечно бесстрастный взгляд и якобы случайные разговоры об Эване, то со стороны он всегда мил со мной. Я пристегиваюсь, как и обычно, и обращаю свой взгляд в тонированное стекло. Мы спокойно выезжаем за границы черно-белого замка, и, когда проезжаем мимо "лица" здания, я вижу толпы роскошно одетых людей. И все они собрались и ждут, пока выйду я - успешная, улыбающаяся, немая, но поющая - чудо-юдо рыба-кит. А я не выйду. Никогда к ним больше не выйду. Потому что уже не могу защищаться от этих взглядов. Я печатаю в своем старом телефоне с откидной клавиатурой другой адрес и протягиваю его к глазам водителя. Он кивает, а Рей оборачивается ко мне с переднего сидения. - Вы куда-то хотите заехать? Я киваю. - Надолго? Я быстро печатаю определенный и уже придуманный ответ: "На всю ночь". Водитель сворачивает, уже почти доехав до коттеджей, и я почти счастливо смотрю вслед уменьшающимся за моей спиной домикам. Есть только одно место, где мне будет хорошо и тепло этой ночью. Она не праздничная. Не выходная. Такая, как все ночи: обычная, пасмурная, зимняя и потому долгая. И я не хочу снова провести ее с грустными мыслями. Белая машина со скрипом останавливается у такого родного дома, и я выхожу, захлопнув на собой дверцу автомобиля. Рей выходит следом, и я уж пугаюсь, что он намеревается идти за мной, но он быстро говорит напутствия и пожелания, и что он заедет за мной завтра к этому дому. Я киваю и машу рукой, пытаясь отмахнуться от надоедливого менеджера, и с радостью в глазах иду к двери подъезда. Набираю нужный код домофона, и тихий сонный мужской голос отвечает через несколько протяжных звонков: - Кто это?.. В ответ на знакомое долгое молчание дверь открывается с противным пиликанием. Я вхожу внутрь, не веря, что я решилась и приехала сюда. Уж сколько собиралась, да все не хватало сил даже такси вызвать. Не знаю, что я там буду делать. Но я хочу в эту квартиру. Мне нужен мой родной человек. Выходя из лифта на нужном этаже, я застаю уже открытую дверь в ожидании меня и распростертые крепкие руки. С моих глаз почти скатываются слезы. Как давно я тебя не видела... - Сестренка моя, я был так рад слышать твое молчание.