Проклятье шамана (18+)

— Ты с ума сошёл, отец! — Есан смотрел на Харо и не верил в то, что всё, что тот ему только что рассказал, на самом деле могло прийти кому-то в голову. — Ты болен и бредишь! Ты сбился с пути! Не могли Звёзды такое подска... — О, это точно были не Звёзды, — насмешливо ответил шаман Кан. — Поверь, сынок, следуй я пути Большого млечного, мы оба давно были бы мертвы, а морва была бы обречена. Впрочем, — он усмехнулся, страшно и криво, — она и так обречена. Как и ты — на своё предназначение. Как и я — на свою жертву. — Я ни за что, слышишь? — яростно крикнул Есан, отступая к выходу из шатра. — Ни за что не стану делать всё то, что ты... Отец поднял на него тяжёлый, как гора Морок в Вальду, взгляд и приподнял бровь. Слова застряли в горле у Есана, он, задыхаясь воздухом, почувствовал, что пропал, совсем пропал. — Тогда, мы все обречены, — негромко и небрежно ответил отец. — Мы расставили камни на доске судьбы. Мы положили свои куски серебра на выкуп. Мы налили чаши кровавого вина. К началу игры всё готово, Кан Есан. Скажи, разве отказ игрока всегда обозначает, что игра не состоится и в ней не будет победителя? — Я не стану... не стану... — судорожно сглатывая сухую горечь в попытках очистить горло, прошептал Есан, не в силах оторвать глаз от красного огня в глазах отца. — Не станешь играть — просто проиграешь, — холодно ответил тот, сверля его взглядом, словно оценивая. — И всё достанется тем, кто остался за доской. А ты сдохнешь у их ног. Ничто уже не в силах остановить того, что задумано духами... — Какими духами, отец! — с болью почти простонал Есан. — Это духам надо, чтобы наши альфы вырезали омег и детей волков?! Это духам надо причинить такую боль ни в чём не виноватым перед нами и совершенно незнакомым нам людям?! — Это духи собрали столько ваших истинных в одном месте! — мгновенно ударяясь в ярость, крикнул Харо. — Как иначе я могу объяснить, что у стольких омег этого убогого племени истинные — волки одной стаи?! Как иначе видеть мне волю духов, если они там, в одном месте?! Может, это и значит, что вы должны там быть — и обрести тех, кто был вам дан небесами?! — Может, это значит, что их спрятали от нас? — заорал Есан. — Может, за наши с тобой провинности и не дано было Звёздами омегам нашего племени их встретить?! Харо сорвался с места и, схватив Есана за обмоты на груди, приподнял, а потом толкнул так, что тот улетел к столику, на котором стояли приборы для напитков, и ударился о него спиной. А отец уже навис над ним, его глаза сочились тьмой и рвали своей ненавистью омеге душу. — Не смей говорить такое, леший омега! — сквозь зубы и явно сдерживаясь от того, чтобы ударить в ужасе на него глядящего сына по лицу. — Мои провинности ещё и не начались, и молись, чтобы их не было слишком много! Ты ничего уже не остановишь! А пойдёшь шагнуть с обрыва — сдохнут все, и первыми — омеги морвы! Все! И малые дети! И малыши-альфы! Я такую порцию медуничного отвара дам, что альфы порвут их на куски, всех! Всех! — Глаза отца горели сумасшедшим пламенем, и Есан совершенно чётко понял: так и будет, отец убьёт всех, если он будет сопротивляться. — Мне терять нечего, кроме тебя! Думаешь, мне хоть сколько-нибудь важна моя жизнь? Моя судьба давно написана кровью по дороге в Вальду! Но только я давно там! Как только понял, что твой папа не откроет больше своих синих глаз — так и сдох! И здесь, в этом мире, меня держит только одно: твоя судьба! Ты и несчастные омеги, которых ждала бы без тебя та же судьба, что моего Хонгу! — Врёшь, — с ненавистью выдохнул сквозь зубы Есан, сердце которого, разорванное на части, корчилось в муках, как только он всё понял. — Даже сейчас — врёшь! Ты погубишь сотни жизней ни в чём не повинных людей, свалишь на меня всё бремя этого мира только потому, что хочешь им отомстить! Отомстить морве! И тем же омегам! Ты же сказал мне как-то, что они не защитили папу — и значит, виноваты! — Неправда, — невольно отступая под его напором, но вызывающе и зло ответил отец. — Пусть месть. Я не отрицаю! Но не омегам, нет! Твой папа всегда оберегал омег этого проклятого племени, он заботился о них, он находил такие места для невинных, что ни один альфа не мог найти! Он... — Но ты обрекаешь и их на смерть! — в тоске крикнул Есан. — Скольких ты убьёшь в ту самую ночь, которая должна разделить омег и альф морвы окончательно? Ты собираешься отдать опьянённым тобой альфам невинных! Ты ведь понимаешь, сколько из них не выживет после этого! — Они будут жертвой! Необходимой и священной! Всем им будет место в Атласе! И это будет лучшей долей, чем если этого не произойдёт — и их, как и их папаш, будут пользовать без чувств и страха все, кто окажется сильнее, а потом, тридцатилетних и слабых от постоянных побоев, выкидывать на местах стоянок в ущелья! — страстно и уверенно произнёс Харо. — Самая большая боль, которая толкает людей на месть и справедливый гнев — это боль от потери близких! Волки принесут эту жертву ради своего будущего счастья с омегами! И морва должна принести в жертву своих детей, чтобы возродить праведный гнев в душах слабых и забитых, чтобы переполнить, наконец, бездонную чашу их тупого, животного терпения! Чтобы восстали они против своих альф и отдали их волкам, чтобы те свершили свою справедливую месть, отомстив и за них тоже! А не потеряй наши глупые омеги ничего — так и будут терпеть! Гнуться, обмывать кровь с тел и лечить порванные задницы, после того как их попользует свора друзей крепостного альфы! Прощать и бормотать, как этот несчастный Первый омега, вечные слова о жертве Морве и Мороку, о поганой благодарности мерзкому лешьему дерьму, в которое превратились воины морвы, что каждый раз валят их в грязь, чтобы удовлетвориться! "А ты не был ли одним из них?" — так и хотелось кинуть в это искажённое яростью лицо Есану, но он понимал: отец убьёт его за эти слова. И так взгляд Харо стал чёрным и бездонным, так как эту мысль он, видимо, прочитал в глазах сына. Но тот промолчал, пытаясь найти новые слова, чтобы остановить безумца — и не находя их. А вот у отца они не кончались, слова. — А вот когда тот же Первый омега потеряет своего любимого сынка-омежку, разорванного в клочья своим же отцом и братишками, когда Мо Бинбом увидит, как ползает в своей крови его любимый красавчик Ёнджун, а его догоняют и трахают, рвут на двоих-троих те, кто только что трахал его самого, те, кого они так гордо отвергают, потому как мал пока омежка, вот тогда и увидят эти омеги, от которых я так и не смог добиться ничего, кроме робости и трусости, что ничто их альфам не дорого! Что вышивали ли они им крепостной узор или нет — это всего лишь дикие обезумевшие от крови и похоти звери и их надо уничтожить — всех до одного! И как думаешь, не легче ли тебе будет после этого убедить их предать своих альф, забрать малышей, пока с ними не случилось того же, отдать волкам как плату за свою свободу тех, кого те захотят себе забрать, — молодых и чистых, из которых четверть — их Обещанные — и уйти в новую жизнь, в благословенную Луной и Звёздами долину у порога Синего ската, о которой говорил твой папа, благословлённый Луной в своих снах?! Иногда, чтобы добиться чего-то, надо лишить людей всякой надежды! Надо показать, что лучше не будет никогда, если всё останется так, как сейчас! Только вот способен на это не каждый! И знаешь почему? — Харо вдруг вцепился в дрожащего от еле сдерживаемых рыданий, раздавленного полностью Есана и дёрнул его вверх, заставляя сына поднять на себя взгляд. — Знаешь? Потому что такое всегда будет связано с жертвами! Всегда надо будет кем-то жертвовать! А люди слабы и мягкотелы! И жертвовать боятся! Потому что в конце, когда нужен будет решительный шаг, когда надо будет столкнуть всё в ёбаную пропасть — жертвовать придётся уже не кем-то, а собой! И я к такой жертве готов! Я точно знаю, как, где и за что умру! А ты, Есан, подумай, крепко подумай. Ты можешь всё бросить и сейчас — и я уничтожу морву под корень. Исчезни — и она пойдёт за тобой. Альфы в Вальду, омеги в Атлас, но — уйдут все. Брось всё, когда меня не станет, — и сначала сдохнут омеги, потому что некому будет остановить альф, а потом и альфы, перебив друг друга. Не сделаешь так, как я сказал, — конец будет один. И скажи, кто из нас двоих будет их убийцей? Только ли я? Есан не выдержал. В диком отчаянии он скинул с себя руки отца, вскочил и выбежал из шатра.

***

К Гиблому месту ноги привели его сами. Потому что думать он мог только об одном: всё напрасно! Все обещания, что давал он себе, всё, что хотел начать втайне от отца, что хотел сделать помимо его воли, чтобы потом просто тихо уйти из племени, как Чан, исчезнуть — всё прахом только что пошло, растёртое в пыль тяжёлым и уже начатым неподъёмным делом, с которым ему вскоре придётся остаться один на один. И больше нельзя будет спрятаться за свою гордость, любовь или боль. Потому что от себя не спрячешься. Потому что только он тогда станет решать, чему быть, а чему — нет. Отец его оставит. Он свершит своё огромное чёрное дело и уйдёт в провалы Вальду, оставив в мире Звёзд и Ветров своего несчастного сына, передав его самой судьбе и пути. Но не тому — смиренному и горькому, каким наделён любой омега племени морва и обещанному Большим млечным. Нет. С этого пути отец его уже столкнул. И теперь, перед тем как сам Есан окажется у Ворот Вальду перед огромным синим камнем, на котором прочитает свою будущую жизнь, если Звёзды снова начертают её для него, несчастного и пошедшего против их воли, — перед этим он вынужден будет пройти по нынешнему своему проклятому пути и выпить его горечь до дна. И тогда, раз это так, то не легче ли прямо сейчас сделать шаг и дать чёрной жиже, чавкающей перед ним в Гиблом месте, забрать его? Да, он снова окажется на распутье, у Синего камня, да, его следующая судьба окажется печальной, так как, если он сам лишит себя жизни, Ветер пути не успеет начертать ему его малое счастье, не даст Обещанного, который не успеет родиться, но он не был сейчас уверен, что это хуже, чем то, что ему предстоит пережить в этой судьбе. Ведь и здесь у него нет Обещанного, а если он появится — они будут оба обречены на огромное горе! Может, в прошлый раз в этом мире он и был самоубийцей, который пошёл против своего пути и не выпил до конца чашу горечи, которой должен был быть наделён. Задыхаясь от боли в груди и ногах, на которые он не успел надеть лапотки и теперь, изрезанные камнями, они болели, Есан смотрел на пузыри, вздувающиеся на отвратительно воняющей поверхности болота, и пытался найти в себе силы, чтобы сделать шаг. Нет, он не думал об омегах, которых обрекал на смерть. Да, в том, что его отец исполнит своё обещание и, лишившись возможности отомстить морве и дать сыну величие, уничтожит племя, изничтожит под корень, — в этом Есан не сомневался ни на миг. Но какая ему будет разница там, у чёрных провалов Вальду, что будет с теми, кто был согласен страдать здесь? Смерть... Она ведь избавление от страданий. Не так ли? Но в этот миг, когда он, слабый, еле держащийся на ногах, с закатывающимися от отчаяния глазами, уже почти шагнул, убедив себя, что только там, задохнувшись в объятиях чёрной жижи, он и сможет найти себе покой — самое ценное и сладкое, что только мог себе представить, — перед его мысленным взором возникло лицо. Утончённая красота... кошачьи глаза, полные мутной, тёмной боли... разбитые в кровь губы и ободранные пальцы... Таким Минхо приснился ему в последний раз. Он горел, Минхо. Лежал в своём шатре, не в силах встать, а полотнища занимались алым пламенем. А Есан рвался к нему, чтобы вытащить из объятого огнём шатра, — и не мог двинуться. Он снова услышал вдруг тот свой дикий вопль, который издал во сне, где тоже услышал его так, как будто со стороны, — и не сразу понял, что это вопит истязаемая этой картиной душа его. "Вот, что будет с ним, — с ужасом подумал Есан. — Вот, что ждёт их всех... Первым отец убьёт его, моего любимого..." Он попятился, запнулся о какую-то замшелую корягу и упал навзничь, больно стукнувшись затылком о камень, но тут же сел, потирая голову, а потом лицо ладонями. Нет... О, нет, нет... Так он не может... Он не оставит Минхо на милость обезумевшему шаману Кану. Больше думать об этом человеке как о своём отце у Есана не было сил. Он прикрыл глаза — и перед ними тут же возник другой образ. Серый волк... белые и рыжие пятна, чёрная окантовка ушей... Он смотрел умными и страшно человечьими глазами и... "Ты не посмеешь, — как будто наяву услышал тот самый звонкий голос Есан. — Я ещё не забираю тебя, глупый мальчишка! Только я могу забрать, слышишь? Я приду — и освобожу тебя! А пока — вставай!" И всей душой потянулся Есан к этому волку. Он редко приходил, пару раз за всё время, но вот так, только наяву и только сердитым. Когда Есан слабел. Когда клял себя и молил о смерти. Он приходил, чтобы поставить омегу на ноги и пнуть, чтобы жил дальше. И Есан улыбнулся волку. Из прикрытых глаз омеги полились слёзы, он упал на траву — и зарыдал. Громко, в голос, ничего не боясь и не стесняясь. Потому что — какое стеснение?.. От такой боли зарыдал бы и сам этот волк. Она теснила грудь и рвала рёбра, выдирала душу с корнем и топила её в чёрной жиже. Только это была не чёрная жижа Гиблого места — это была его, Кан Есана, чёрная ненависть. К себе, к людям, к этому миру... К Луне, к Звёздам, к Ветру — они все предали его! Оставили на растерзание безумцу, который собирался, прикрываясь его именем и судьбой, уничтожить два племени, вырезав самых слабых и несчастных, чтобы судьбы оставшихся столкнуть с Большого млечного. И ничего — ничего они не сделали, чтобы остановить его! И сил Есану, который своей смертью мог изменить всё и спасти хотя бы волков, — даже ему сил не дали! Во что оставалось ему верить? Кого звать на помощь? Он один! Один — и огромная вина за то, что ещё не свершилось! Один — и дикая боль, с которой не справиться никому. Один - и... Потом он много раз вспоминал это и не мог понять — приснилось ему или... — Эй... Кто сказал тебе, что ты один? Есть ведь ещё я... Голос был мягким, чуть гнусавым, но таким приятным... От него пахнуло родным... Есан не мог понять сразу — чем именно, будто это и не запах был вовсе, а... что? Сам Есан давно уже прятал свой аромат, потому что ненавидел его: он пах, как мясное какое-то блюдо, вкусно в прямом смысле этого слова, и его самого воротило от мысли, что альфы будут принюхиваться и истекать слюной, думая о еде, а не о его... не о нём. Но этот запах... Да, это был его Обещанный. Значит, он — есть? И Есан широко распахнул глаза... вроде как. Смутное очертание... невысокий, крепкий... Как-то — отдельно, как будто омега смотрел на выхватываемые из тьмы леса факелами части картинки: чёрные пышные волосы с чёлкой почти до глаз, чуть вытянутое лицо, пронзительный взгляд... Немного надутые губы... Мощная шея и широкая грудь... Есан ловил эти детали — и не мог сложить их воедино, но понял: его Обещанный был красивым. Не очень высоким, но плотным, сбитым, крепким... Такой может поднять на руки — и унести с собой, далеко-далеко, туда, где никто не найдёт — ни отец, ни судьба, ни проклятые Звёзды... И пах он домом. Самым родным и тёплым, полным любви и улыбок. Полным настоящего счастья! Такого, что охватило Есана и словно приподняло его над землёй, даря небывалые, невозможно прекрасные ощущения... Омега застонал и вытянулся от сладкой истомы — этот запах... Есан так ждал его! Он так звал его! Он почти поверил, что его нет! Он только что молился, чтобы его не было! Он хотел, чтобы его не было — но... Но — вот он, был! И теперь Есан понимал, насколько глупо, насколько жестоко было не желать его, не хотеть его, не любить его! Он существовал на самом деле на свете — тот, кого несчастному сыну шамана, собиравшегося погубить целый мир, давало небо, связав их судьбы. Правда, Обещанный так и не улыбнулся ему. Правда, он ничего не сказал больше, чтобы подбодрить его, но... Но он был. И это значило, что, по дикой задумке отца, именно его нужно было принести в жертву третьим. Убить — своими руками убить, после того как он даст Есану дитя. И тогда омега обретёт полную силу, полную власть над собой и своей жизнью. И станет неуязвимым. По крайней мере, так сказал ему сегодня его отец. И пока он не увидел своего Обещанного — вот так, когда тот непонятно как и почему привиделся ему, — эта третья жертва была для Есана самой нелепой и чудной. Он не верил, что ему придётся её принести, потому что не верил в то, что ему будет дан Обещанный. Но сейчас... Есан открыл глаза и сел. Выпрямился и вскинул взгляд в небо. Нет. Он не кинется в болото. Он выстоит под ударами того, что готовит ему проклятый шаман Кан Харо, которого он уже не мог остановить, потому что морва взяла след волчьей стаи и всё равно разрушит всё, а потом поплатится за это. Он может лишь уберечь невинных и не дать альфам их забрать. И он сделает это. Придумает, как убедить и без этого старших омег — и не даст Харо совершить это злодеяние. Харо... Без него будет невозможно взять управление тем, что он затеял, в свои руки. А значит, он будет жить, пока не придёт его время, которое он сам себе назначил. Так. Есан не бросит своих и не уйдёт. Он разделит с ними всё, что надо, он поможет всем, чем сможет, — и тогда... Тогда он встретит своего Обещанного. Отдастся ему — и будет с ним счастлив до конца жизни. Да, именно так. Он выведет омег, как и хочет его отец. Он направит их к Синему скату, в долину, о которой когда-то рассказал шаману Кану папа. Хонгу увидел эту долину во сне: там было много-много омег морвы, счастливых, довольных, живущих в мире и счастье. Папа тогда сказал, что мечтает дать им эту жизнь. Есан тоже помнил этот рассказ. Вот только не знали они тогда — ни он, ни папа — что, сойдя с ума после смерти крепостного омеги, отец станет воплощать эту мечту в жизнь своими, чёрными, грязными способами, приплетя к этому ещё и сына. Но Есан не сдастся. Нет. Он не станет губить никого, если этого не потребует сама судьба. Он сделает всё, чтобы искупить вину отца перед омегами морвы, он скроет всё, что надо, и расскажет всё, что надо. А потом уйдёт к своему Обещанному — куда бы тот его ни позвал. И станет с ним самым счастливым. Теперь он точно это знал: он может стать счастливым! С альфой! С тем самым альфой! Вот только... одно. Для этого ему надо будет убить одного человека. Того, над чьей головой горит синее пламя каждый раз, когда с тоской и ужасом смотрит на него Есан. И — увы — неважно, что это очень хороший, добрый и милый омега. Неважно, что его чудные глаза и нескладная высокая фигура всегда немного нравились Есану. Неважно, что он верит Есану и иногда приходит к нему за советом. Неважно. Потому что именно он может помешать планам Есана. Потому что он должен, по замыслу проклятых Звёзд, принести в этот мир того, кто может лишить Есана возможности исполнить свой долг перед омегами до конца, ведь неизвестно, сколько именно он должен будет быть рядом с ними. И когда он встретит этого прекрасного альфу с тёплым, ласкающим взглядом, тоже непонятно. А он должен... Он очень хочет увидеть улыбку на этих пухлых губах. Он хочет родить ему кого-то с такими же милыми щеками. Он будет чуть похож на кролика, если будет похож на отца — этот кто-то. Он должен дожить. И жить — для них. Он заслужит себе это счастье — и Звёзды смирятся. Поэтому... Прости, Сон Минги. Но ты должен умереть. И лучше до того, как понесёшь. Но если... Это Есана тоже не остановит.