Проклятье шамана (18+)

Есана спас Первый омега. Он пришёл к нему, молча развязал и вывел из вонючего шатра для жертв Жатвы. Молча провёл мимо стражи, двух альф, которые не посмели сказать мужу вождя ни слова. В таком же скорбном молчании они прошли через становище. И почти из каждого шатра слышал Есан скорбные песни, вой, плач и стоны боли и тоски: оплакивала слабая часть морвы своих детей, умерших или покалеченных под озверевшими в эту Чёрную Ночь добычи альфами. Опоил их сверх меры шаман Кан отваром из медуницы и погнал на волчье поселение. А когда вернулись они — страшно возбуждённые, распалённые удачным набегом, накинулись на омег так, как никогда не кидались. Но мало было им этого: в эту ночь они, порушив правила и обычаи, пошли охотой на тех, кого прятали от них, на невинных, совсем юных омежек, почти не раскрывших свои нежные ароматы. И нашли. Нашли и порвали в клочья всех, до кого дотянулись. И те, что были повзрослее и покрепче, просто лежали в жару и бреду, с них омывали кровь и семя их же отцов и братьев, отпаивали отварами и молили Морву и Морок помочь им избежать ножа Жнеца. Но были и те — совсем юные — что не выжили. И мимо их завёрнутых в белые скорбные обмоты тел провёл Первый омега Есана, который еле брёл за ним, давясь горьким бессильным рыданием и содрогаясь в страхе от мысли: что будет, если все, кто сейчас выл над телами растерзанных во славу Удаче, узнают, что именно Кан Харо, отец Есана, шепнул пьяному и дикому Кун Доджо, где именно искать невинных? Что скажет или сделает и сам Первый омега, если узнает, что в смерти его сына, потерявшегося в безумии от боли и ужаса под своим собственным отцом, вождём морвы, и братьями, и придушенного в лесу вместе с такими же, как он, — в их смерти виноват отец того, кого он только что своей рукой и словом спас от смерти? Но при этом Есан находил в себе силы, сжав зубы и кулаки, смотреть — внимательно смотреть по сторонам, повторяя про себя: "Запомни! Запомни это! И это лицо, искажённое потерей, — а ведь Чжиа был единственным сыном у Хонука, а теперь его выгонит из шатра его альфа, который и виновен в этой смерти, и погибнет Хонук, если ты отступишь! И вот эти вопли — запомни! Это кричит забавный и смешливый Роён, который так смущённо признался тебе в том, что, кажется, немного влюблён в тебя. Но ты ведь не воспринял малыша всерьёз? А вот его сучий братишка-альфа, огромный и грубый, как лешья коряга, — он, тварь вонючая, вполне себе оказался способен сделать малыша своим. И рыдает теперь Роён, не может остановиться, и воет диким зверем, когда видит альф. И ему не будет места в мире, где альфы имеют всю власть, потому что — разве можно такое забыть? Не простить, нет. Просто даже забыть? И если ты отступишь, он будет обречён, Мо Роён. И никому не важно, что у тебя на душе и в сердце. Тебя спасли только потому, что ты можешь помочь. И, кажется, Первый омега это наконец-то понял. А значит..." Дальше додумывать было больно, но всё и так было ясно. Отец оказался в который уже раз прав. Прав — и надо об этом забыть. Потому что это слишком страшно. Впрочем, забыть и забыться было легко. Навалилось на Есана столько всего, что он забыл обо всём, кроме того, чем занимался с раннего утра до глубокой ночи: варил зелья, смешивал мази, пропитывал тряпицы для смази ран, омывал порванные места и пытался всеми силами утишить боль. А боль была повсюду: омеги морвы источали её, как источают пот и кровь человеческие тела. На каждом лице, в каждом голосе, во всех разговорах... Больше не было попыток узнать, как ублажить альфу, как и что приготовить повкуснее, как будто все забыли обо всём, что было таким важным раньше. Они были все угрюмы и мрачны. И те, что были постарше, особенно крепостные, ходили мрачнее остальных. Всё, что могли, разрушили их альфы в их жизни в тот день и ту ночь. Покой и относительный мир — потому что выяснилось, что напали они на очень сильную и спаянную стаю, просто все альфы были на большой охоте. Шаман ошибся, разрешив морве отвести душу и пообещав, что ничего им за это не будет, что могут они позверствовать вдоволь. А теперь, памятуя о том, как мстят волки за своих, как безжалостны и жестоки они в своей мести, спешно бежит морва, тащится повозками и кибитками, загоняя в весенней грязи лошадей. Лишили их альфы и уверенности в том, что крепость и метка, которыми заманивали эти лжецы омег на своё ложе, даст им безопасность и не позволит другим альфам нападать на них. В ту ночь не было никаких правил, в ту ночь никто не избежал участи стыдных омег, которых они так презирали и разницей с которыми гордились: всех их трахнули и не по разу все, кто хотя бы раз глаз на них положил. И их собственные альфы участвовали или стояли рядом, пьяно смеясь и подбадривая своих товарищей. И ни слёзы, ни мольбы, ни проклятья — ничто их не остановило. Они были сильнее. У них было оружие. И непоколебимая уверенность в том, что все омеги — шлюхи и жертвы Удаче, а значит, можно делать всё, что угодно, с любым. Избитые, истерзанные, но больнее всего — что униженные, крепостные омеги роптали громче всех. Кроме того, альфы отняли у них доверие их детей. Больше ничего не значили для юных омежек слова о том, что надо быть послушными и милыми — и тогда найдётся сильный альфа, который укроет под своей рукой. Это внушалось им их папами — теми, кто оказался не способен даже себя защитить, не то что их, от этих самых альф. А ведь это были главные слова для омег морвы. Стонали и плакали юные омеги, чувствуя себя преданными всем миром Звёзд и Ветров. Проклинали они своих собственных отцов, искренне ненавидели братьев и друзей, таких же совсем молодых альф, как и они. Раньше омеги им верили, с некоторыми были близки шатрами, ели в переходах из одной миски и, заигрывая, смеялись на сходках. А в ту ночь в том числе и многие из них пришли, чтобы разрушить и унизить омежек, и зверствовали почище опытных альф, не в силах унять свои бешеные молодые тела, томимые звериными желаниями. Альфы, альфы, альфы... Омеги морвы теперь не могли спокойно говорить о них. И Есану, и Первому омеге приходилось некоторых уговаривать быть терпеливыми и сдержанными. Но если вдруг Есан мимоходом кидал слова о том, чтобы отказаться от такой жизни и что-то поменять, высказать альфам и воспротивиться их злобной воле, он не видел пока в глазах своих слабых соплеменников понимания. Страх, ненависть и боль — да. Осознания и готовность что-то менять... Нет. Сами они ничего не могли, эти омеги. Снова и снова омывал Есан их раны, шептал слова утешения, обнимал самых юных из пострадавших и врал им, что завтра станет легче. И они верили ему. Хотя не становилось. А глубокой ночью, когда затихало становище, когда лишь тревожный весенний ветер доносил из леса звуки никогда не прекращающейся жизни, Есан садился у трёх свечей, как учил его отец, зажигал траву-мороку, напрягал всё тело, чтобы довести себя до края, до предела, — и открывался Звёздам. Они направляли его, они показывали путь туда, куда ему нужно было, они уносили его к голубому свету — и он видел путь, по которому должен идти сам и вести за собой. Он спускался снова к становищу, видел будто сверху шатёр вождя, который теперь ставили отдельно, на "половине" альф. По жёсткому условию, поставленному Первым вождём под угрозой хирэта, страшного самосожжения, ни один альфа не должен был нарушать деление становища, кроме охотников, отдававших добычу для готовки пищи. Ни один альфа не должен подходить ни к одному омеге, пока молодых не поставят на ноги. Есан нырял в дымоход шатра и погружался в чёрный омут, который кружился над спящим вождём. Он путал, сводил и разводил нити его сознания, которые в этом омуте были натянуты, словно паутина, рвал их — и, сметя всё, уносился снова вверх. А днём, за своими заботами, не забывал посматривать, куда двигается морва. И с удовольствием видел: вождь путается, водит их кругами, они не так далеко ушли от волчьей слободы, как могли бы и должны были бы. Нет, нити, что связывали юных омег с волками, давно погасли, они отдалились от Обещанных, но всё же... В своих мутных и путаных снах Есан по-прежнему слышал обрывки чужих, не принадлежащих морве мыслей, шорохи, стоны и песни... Тоскливые, воем чёрным отдающие волчьи песни. Они как будто наносились прилетевшим издалека ветром. Но те, кому они принадлежали, были всё же не так далеко. Однако они не должны были найти кочевье раньше времени, раньше, чем вылечатся омежки, предназначенные в дар волкам за то, что те уничтожат альф морвы. Раньше, чем Есан решится рассказать о том, что их ждёт, всем. Пока он решился лишь на то, чтобы рассказать всё Первому омеге Мин Юнги. Он внимательно наблюдал за ним и отлично понимал, что этот сильный и мужественный человек на грани: своего Юндже, погибшего омежку, единственного, кого подарили ему Звёзды, хотя он и был несколько лет уже в крепости у вождя, Юнги любил сильнее всего на этом свете. И Есан слишком быстро увидел, как вспыхивают алым, нехорошим светом глаза Первого омеги, когда он смотрит в сторону альфьей половины становища или когда в разговорах мелькает имя его крепостного альфы, вождя Мин Ёсока. Как с силой потирает он метку у себя на шее, словно желая растереть её в кровь и уничтожить, выдавить, как худую хворь. Этот прекрасный лицом, несмотря на возраст и испытания, выпавшие на его долю, омега сильно сдал за это время. Но видел это только Есан, который всматривался с тревогой и вниманием. Для остальных же был добрый и мягкий взгляд Старшего, его ласковые слова, сказанный глубоким, чуть хрипловатым и очень утешающим голосом — всё дарил Юнги своим потерянным и несчастным омегам, но сам... Чёрную и жестокую муть видел в нём Есан, стаей воронья кружились в его снах мысли Мин Юнги — все, как одна, о том, как будет он проворачивать меч в груди своего крепостного альфы, а потом одним движение острого ножа, который держит теперь под покрывалами своего ложа, перережет ему глотку, чтобы обагрить грязной кровью сыноубийцы когда-то милый его сердцу шатёр. Но сначала... Мечтал Юнги о том, чтобы увидел мерзкий альфа смерть своих старших сыновей, которые "помогали" ему в ту самую Чёрную Ночь добычи убивать юного Мин Юндже. Держали, пока отец... Сам Юнги никогда не сможет их убить, хотя и грезит об их смерти, стыдясь самого себя, но показать их смерть вождю морвы мечтает с той самой ночи... Есану было открыто это почти сразу, так что он не боялся, когда откровенно рассказывал Мин Юнги о своих планах. Конечно, умолчал он об отце. Сказал, что мысль ему его папа когда-то внушил, что отец перед казнью в знак извинения подсказал, как связаться с волками и призвать их на след морвы. — Но мне нужны вы, Старший, — твёрдо сказал он, не поднимая на молчавшего омегу глаза, — чтобы вести наших омег в ту долину. Путь я проложу, удобный путь от долины Хвоя, куда теперь ведёт нас вождь, замороченный мною, — прямо в долину у трёх больших Водопадов. Папа... — Он резко выдохнул, чтобы продолжить. — Папа описывал её прямо как Атлас настоящий... Там будут счастливы все те, кого Звёзды дали под вашу руку... — Странна поистине воля Звёзд, — тихо сказал Юнги. — Я и сам не понимал, почему пошёл к вождю тогда, вызволяя тебя... А вот оно оказывается зачем. Что же... — Он умолк, и Есан поднял на него пытливый взгляд. — Что же... Ты просишь меня о помощи? Ты хочешь, чтобы я воззвал к нашим омегам и показал им на тебя как на нового вождя? — Нет! — испуганно воскликнул Есан. — Нет! Я не смогу пойти с ними, мне нужно быть с юными, кого мы подарим волкам, чтобы убедиться в том, что эта жертва достойно принята и они обрели сча... — Он запнулся и кинул отчаянный взгляд на пристально на него глядящего Мин Юнги. — Обрели хотя бы покой, который заслужили, — тихо продолжил он. — И лишь потом, через год или полтора я смогу со спокойно душой покинуть их и прийти к вам и тем, кого вы заберёте к их покою и миру, в котором будет... — Я не смогу пойти с ними, дитя, — тихо и очень твёрдо ответил Юнги. — Я всеми силами... — На его лице дёрнулись желваки и по нему прошла волна мучительной ненависти. — ... поверь, всеми силами буду помогать тебе, чтобы волки ли, лешие ли, да хоть Чёрные мороки из провалов Вальду пришли за мерзавцами, которые зовут себя альфами племени морва. Но я останусь там, в долине Хвоя, вместе с ними — и прослежу, чтобы не ушёл ни один. Ни один! — Юнги сжал пальцы в кулаки и прикрыл глаза, так как и сам чувствовал, насколько сильным было безумие, что сияло сейчас в них. — Нет, Старший! Нет! — страстно и умоляюще выговорил Есан. — Как можно оставить наших омег без присмотра? Собьются с пути, перессорятся, сдадутся на милость первым же трудностям без сильной воли и голоса разума! — Тогда иди с ними! Оставь юных своему брату Джисону и иди со старшими, — твёрдо сказал Юнги. Есан испуганно вытаращил на него глаза, чувствуя, как кровь отливает от его щёк. А Старший лишь грустно усмехнулся. — Мы с Тэяном, папой братьев Ли, были хорошими друзьями, — негромко и отрешённо сказал он. — Он рассказал мне, как в его шатёр приходил твой отец, мерзавец Кан Харо, пусть гниют его кости, никогда не найдя дороги к Серым соснам! Проклятие сорвалось с губ Юнги легко и естественно, но потом он виновато посмотрел на Есана, однако тот никак не ответил на эти слова, продолжая напряженно всматриваться в лицо Юнги, чтобы понять: что ему грозит из-за этого знания Старшего. Но тот лишь мягко улыбнулся и ласково потрепал Есана по голове: — Не бойся, милый. Я не расскажу ничего Джисону. И Минхо тоже... — Он тяжело вздохнул и привалился к полотнищу кибитки. — Перед Минхо я виноват... так виноват... Не уберёг, хотя и обещал его папе. Не успел. А ты... — Он поджал губы и горько улыбнулся: — ...подумай, Есан, крепко подумай. Я решения своего не изменю: буду с альфами до конца и убью своей рукой проклятого Мина, свою боль и испытание в этом Мире. Так что кому поручить омег... — Неужели эта месть важнее? — с тоской спросил Есан. — Неужели их жертвы, их боль, их горе, которым полны сейчас их души, не заслуживают вашего сочувствия? Ведь вы — единственный, о ком вспомнили они, когда пришла пьяная морва уничтожать их! Они кинулись к вам, под вашу защиту! В вашем шатре искали они помощи и безопасности! Неужели так важно умереть самому, чтобы только исполнить свою месть?! — Тебе не понять, мальчик, — тихо ответил Юнги и прикрыл глаза, из которых потекли светлые слёзы. — Мой Юни... — Ваш Юни, если бы он был среди юных омег, неужели вы бы отпустили его совсем одного в волчий стан?! — страстно продолжал жать Есан. — Я не могу так бросить их! Только я понимаю по-волчьи, только я могу дать совет и удержать от беды! Волки примут и меня за одного из них! Выбора у меня нет! Джисон? Он ничего не знает! И слушать меня не станет, ни за что не станет пока, вы же знаете! Мне год и нужен, чтобы подготовить его или Минхо на своё место среди юных! Это будет зависеть от того, чьи силы мне удастся открыть явственнее! И мне надо будет сражаться за них с их Обещанными! Сказал — и замер. Глаза Юнги стали большими и наполнились испугом. — Обещанные?.. — прошептал он. — Значит, у них они тоже среди волков?.. О, Ветер, бедные мальчики... Ты хочешь сражаться с... Сражаться? — Мои силы были открыты с рождения! Но их надо будет открывать в осознанном возрасте, и это потребует всего их внимания! — страстно и уверенно ответил Есан. — И нужно выбрать время! Чтобы душа была чиста и готова! Они должны быть на самом деле очень сильны — и одиноки! Тот, кто будет наставником юных, должен принадлежать им полностью! Только такому смогу я доверить их судьбу и уйти спокойно! Никому новый шаман юных не должен принадлежать! Только тогда силы расцветут вовремя и в полной мере! — Ты хочешь кого-то из братьев разлучить с Обещанным и лишить счастья? — с ужасом выговорил Юнги. — Шаман должен уметь жертвовать, — выдохнул Есан. И застыл. Не сразу он осознал, что сказал. И чьи слова только что повторил — тоже понял не сразу. — Жертвовать... — едва слышно отозвался эхом Юнги. — Каждый чем-то пожертвует в этой битве, не так ли, Кан Есан? Сын своего отца... Настоящий шаман... — Тот, кто может дать счастье тем, кого Кан Харо сделал самыми несчастными на свете, — заставил себя выговорить Есан. — Шаман Кан Есан. И поверьте: собой я тоже пожертвую, когда придёт время. Как и всем, что будет мне дорого. — Верю, — тихо ответил ему Юнги, опустил голову и продолжил: — Я подумаю. Крепко подумаю. Но одно могу сказать тебе сразу: я весь твой. Я сделаю, как ты скажешь в отношении всего остального. Но главное — не ошибиться со временем. Альфы вздёрнуты и не удовлетворены, они скоро начнут требовать от проклятого Мина возвратить им омег. Нам надо подготовить старших омег. А вот юным лучше ничего не говорить. Потому что судьбы их туманны. И главное — это не попасть на костёр за заговор. — В глазах Юнги снова мелькнул красный огонь. — Потому что я всё равно увижу, как умирает тварь, убившая моего сына. И тогда... Тогда посмотрим.