Проклятье шамана (18+)

Есан видел, как пришли альфы. Он заставил себя стоять, слушать и смотреть, раздираемый внутри когтями боли от каждого жалобного крика, каждого стона, каждой мольбы. Мерзкие в своём жадном желании, они все прошли мимо него – альфы морвы — направляясь к шатрам тех, кого собирались и дальше мучить. Их глаза, загорающиеся плотоядным блеском при виде него, тут же потухали и становились прозрачно-равнодушными, когда он "отводил" им внутренний взор. Это стало получаться у него совсем недавно, и ни одна из возможностей шамана не давалась ему так трудно, как эта. Зато теперь он мог безнаказанно быть рядом с ними, если они не были под действием медуницы (против того отвара ни у кого не было средств, там "дух" альфы полностью выходил из подчинения). Есан слабо надеялся на то, что это же сможет провернуть и с волками, но уверенности у него не было в этом никакой. Возможно, со временем. Но не сразу. Так что и он будет на тех же условиях, что все юные. Альфы шли мимо — и у него было ощущение, что он заглянул в глаза каждому, ни одного не пропустил. И убедился: в них не было ничего живого и трепетного. Они шли за добычей. И ни одного не волновало то, что этой "добычей" были омеги, делившие с ними печали и радости кочевой жизни, омеги, которые принесли им детей, обихаживали их, некоторые — любили. Да что там! Это были омеги, перед которыми они были так страшно, так жутко виноваты! Нет. Альфы шли "возвращать своё", то, что считали неправедно у них отнятым. И собирались наказывать. Собирались отыгрываться. Мучить и мстить за долгое воздержание, за собственные обиды — грубо наплевав на обиды слабых и униженных ими омег. Это слишком явно кружило в мыслях каждого и до обидного легко читалось в их взглядах. И с каждым таким взглядом в Есане скапливалась гарь, она оседала внутри и заполоняла его душу, омывая её страшной, тошнотворной горечью, которую, однако, он должен был принять как целебное лекарство. Лекарство от слабости и отчаяния. Нельзя отчаиваться. Он должен встать. Встать и идти. Забрав своих крепостных или желанных из их шатров, альфы должны были провести их мимо вождя и Первого омеги, чтобы те "убедились", что альфа забрал омегу не силой. Это было огромной уступкой, которую потребовал Юнги у вождя и на которую тот с усмешкой согласился. Затея была бесполезной — это стало понятно почти сразу. "Попробуй выебнуться — и я заберу Лиджуна, я его отец!" "Останешься один — сдохнешь вместе со своими ублюдками, никто куска мяса не даст!" "Попробуй только, всем расскажу, что делаю с тобой и что можно с тобой делать, сука!" "Натравлю воинов из своей десятки, выебут так, что сдохнешь в овраге с разорванной задницей и ртом!" "Пойдёшь, с улыбкой пойдёшь, иначе этот никчёмный щенок сдохнет". Никто из омег, конечно, не шёл добровольно. Ни на одном лице Есан, который стоял поодаль от вождя и его омеги, не увидел даже равнодушия. Только боль, боль, боль... А потом началось... Альфы брали своё — и не стеснялись ни младших братьев, ни детей. Просто выгнали молодых из шатров, и те, рыдая, ушли к реке, разошлись по лесу. А Есан, сжав зубы, встал — оказывается, от боли он не устоял на ногах — и пошёл. Он обошёл почти всех. И сказал одно и то же: в Ночь добычи, завтра, он спрячет невинных — остальные должны прятаться сами. А ближе к рассвету так же, сами, все должны вернуться в становище, не ожидая старших. И, несмотря ни на что, преодолев свой страх, остаться в своих шатрах. На вопросы, которые задавали они дрожащими голосами, он отвечал по мере сил. Зачем? Чтобы обрести возможность быть счастливыми. Почему не ждать старших? Потому что старших больше не будет в их жизни с этой ночи. Нет, они будут живы. Нет, если хотят, то могут отправиться за старшими, но пусть скажут им об этом сегодня. Нет, больше ничего нельзя сказать. Да... Да, да, да, связано с его снами. Да, он может им кое-что обещать: мучений, которые они испытали в морве, больше не будет. Уверен ли он, что это возможно, сам? Он... уверен. Всё остальное, что было помимо этого, Есан давил в их слабеньких против него сознаниях, заставлял забывать о сомнениях, рождал огоньки веры и надежды. Он рушил все правила, он вмешивался туда, куда раньше не смел тянуться. Потому что омежки плакали. Потому что они безумно боялись. Потому что он не мог допустить, чтобы эти страхи помешали им. И они смирялись. Они опускали глаза, прижимались к его плечу и обещали ему послушание. Он гладил их головы и шёл дальше. Были и большие сложности. Мо Енджун фыркнул и сказал, что и не подумает никуда выбираться до полного солнечного света, ни на каком рассвете никуда он не пойдёт. Есан тихо ответил, что это его воля и ушёл. А До Манчона, вредного и озлобленного омегу, вообще пришлось мысленно вырубить, введя в бессознание, так как тот чуть не накинулся на него с кулаками, когда Есан отказался отвечать подробнее на его резкие и не очень-то уважительные вопросы. Когда этот юный омега пришёл в себя, пока его голова полностью не прояснела, Есан снова, глядя ему в глаза, повторил то, что тот должен сделать, и ушёл, оставив упрямца одного у сосны, где он зло оплакивал старшего брата, которого его альфа, забрав, стал бить прямо при Манчоне ещё по дороге в шатёр. А ведь тот так окончательно и не пришёл в себя после Чёрной Ночи добычи. И судьба его была определена. Манчон не сказал об этом словами, но пока он был в бессознании, Есан мельком увидел страшную картину в одной из его "теней". И после того как оставил Манчона, пошёл в шатёр альфы несчастного До Домина. Самого альфы там уже не было. А бездыханное тело истерзанного омеги с алыми следами на горле лежало едва прикрытое нечистым покрывалом. До Домин, невинная жертва Жатвы, ушёл искать покоя у корней Серых сосен, а оттуда — по дороге сына Большого Млечного прямо в Атлас. Есан дрожащей рукой закрыл его глаза и, мучительно сжав внутри себя рыдания, вышел, поклявшись себе в том, что альфа Домина сдохнет мучительной смертью. Пошатываясь, он пошёл к шатру Первого омеги. Боязливо прислушиваясь, замер у входа. Но там было тихо. — Есть кто? Старший? — негромко произнёс Есан. Тихий стон был ему ответом. Есан зажмурился и резко открыл глаза. Должен. Юнги лежал на смятом и растерзанном ложе на спине, обнажённый, прикрытый лишь тонким одеялом. Лицо и шея его были в мерзких потёках и следах от укусов, на руках, плечах и груди были синяки и царапины, а губы искусаны до крови. Есан быстро принёс воды и помог омеге обмыться и одеться. Молча. Молча, потому что попробуй он сказать что — и зарыдал бы, завыл. А было нельзя. Совсем. — В этот раз не бил, — хрипло усмехнулся Юнги, первым нарушая тягостное молчание. — Даже что-то там сладкое пытался говорить. А всё одно. Чует, кобелина вонючая, что противен мне до тошноты. Вот и звереет. Есан, который едва справлялся с тем, чтобы сглатывать горькие слёзы, накладывал на особенно жестокий укус на шее Юнги тряпицу с целебным сбором. И сказать ничего не мог. Не выходило. Юнги понимал. Но ему явно надо было отвлечься. Или высказаться. И он начал снова: — Я в порядке, Санни. Всё не так плохо. Привык, да и к худшему готов был. А тут... Просто очень голодный, вот и... Впрочем, не стоит. Ты... Санни, ты всех юных предупредил? — Почти, — шепнул Есан и откашлялся, силой прогоняя слёзы. — Остались Ли, Мины и... те, кто оставался в шатрах. — А... волки? — едва слышно спросил Юнги. — Близко, — коротко кивнул Есан. — Как только прояснеют мысли их рядом — я позову. Скорее всего, это разведчики. Потому что вроде как марево не густое, их немного. Так что... всё готово. Он умолк и стал осторожно отирать отваром жевтухи, который только что снял с огня, царапину на бедре Юнги. Тот зашипел, зацокал, но быстро стёр проступившие слёзы и кивнул, чтобы Есан продолжал. — Было сложно, — заговорил Кан. — Они задают вопросы, но не готовы получить на них честные ответы. Им надо всё и сразу, а я не могу обещать всего. Я, скорее всего, обманывал их сегодня. И они возненавидят меня, если я ошибся. — Есан тяжело вздохнул и опустил голову. — Но я ничего не могу сказать иного. Всё может быть так, как я видел. А может и не быть. Знаков недостаточно. Сны меняются, они так сумбурны и туманны в последнее время. Я не успеваю, не могу их понять. Да у меня и скоро течка должна быть. Я снова пью порошки, что отец составил на такие случаи, и это ужасно не вовремя, потому что после них у меня сны путаются. Всё... Всё как будто против меня! Да ещё и... — Он чуть не сказал о волке, но вовремя остановился. Тёплая рука Юнги легла на его голову и стала медленно его гладить. Он невольно замер на миг под этой лаской, а потом робко потянулся за ней и закрыл глаза, пытаясь почувствовать всем телом тепло омеги. "Как давно, — подумал он с внезапной смертной тоской, — никто вот так меня... не ласкал..." Юнги поглаживал его, перебирал его волосы, а потом осторожно привлёк к себе. И мягко поцеловал в висок. — Ты всё делаешь правильно, Санни, — тихо шепнул он ему на ухо. И снова поцеловал, на этот раз в щёку, оставляя на ней тёплый след сухих нежных губ. — Ты со всем справишься, я верю тебе. Ты сделаешь правильный выбор, ты... Ты всё преодолеешь, потому что ты сильный. Ты такой сильный, мой мальчик... Есану мучительно хотелось прижаться к Юнги сильнее, всем телом, спрятаться в его объятиях, утонуть в этой ласке, в этом простом человеческом тепле, внезапно оказавшемся таким прекрасным. Он чуть не застонал от силы этого желания. Но этого тоже было делать нельзя: Старшему было больно. Всё его тело ломило от боли — и Есан слишком хорошо почувствовал это по его дрожи, по красным огням, мелькнувшим в "тенях" Юнги. Шаман отпрянул и нахмурился, чтобы заставить себя сосредоточиться. — Старший... — Он умолк, боясь спрашивать дальше. — Я убью его, — ответил Юнги. — И постараюсь не попасться. Если судьба... — Не судьба, — помотал головой Есан. — Останетесь в становище — умрёте. Волк. Я видел. И не раз! Прошу вас! — Нет, — тихо, но твёрдо ответил Юнги. — Не могу. Не уговаривай меня. Ты сам только что сказал: всё меняется. А если не... Я жить дальше не смогу. Я... — Но ведь он и без вас умрёт! Точно сдохнет в пасти волка! — с горечью выговорил Есан. — А должен был бы сдохнуть в моей пасти, — без улыбки ответил Юнги. — О, если бы я только мог, я бы загрыз его прямо сейчас, сегодня, я б... — У него свело челюсть, и он глухо простонал, прикрывая глаза. — Не могу, омега, — прошептал он. — Я безумен. Обезумел, когда мой Юни, крича, что я его предал, кинулся на меня с ножом, желая проткнуть мне глаза, которые смотрели и на него, пока его отец... — Юнги снова мучительно простонал. — Его крик... Только услышав смертный крик этого вонючего шакала, я смогу забыть тот крик. Только тогда смогу простить себе это "предательство". — Вы никого не предавали! Вас держали... — Я знаю, — покачал головой Юнги. — Знаю. Но не могу понять. Не уговаривай меня, Есан. Иди. Спасибо тебе. Предупреди всех. Не забудь о Минги. Мальчик отправится вместе с юными, потому что в долине для него не будет места. Ты должен настоять, чтобы спрятался Ли Джисон, ты ведь знаешь: этот упрямец никогда не прячется, вечно у него какие-то дела. Надави на то, что он должен защитить Ликса. И Минхо. Он тоже должен спрятаться. — Я тут подумал... Может, вы заберёте его в долину? — тихо спросил Есан. — Как это? — изумлённо спросил Юнги. — Ты же сказал, что у него есть Обещанный там, среди волков? — Есть, — едва слышно произнёс Есан. — Обещанный есть. А вот возможности принести ему сына — нет. Юнги сдавленно коротко простонал и тяжело задышал. — Сонгэ?.. — выдавил он. Есан не стал отвечать. Просто кивнул. Потому что... это было слишком больно. Юнги задумался. А потом сказал: — Нет. Нет, Санни, нет. Не настолько он стар, чтобы быть среди нас. — С каждым словом голос его становился всё увереннее. — Я понимаю твои сомнения, но думаю, ему надо дать возможность начать всё заново. Он... восстановится. И с его красотой — может, его Обещанный окажется добрым человеком, не станет... — Вы сами в это верите? — перебил его Есан. — Верите, что есть такие альфы? Юнги молчал. Он опустил глаза и горестно сжал губы. А Есан продолжил уже увереннее: — Он так изранен! Обещанный, не Обещанный — как он вообще сможет смотреть на альф! И в этот раз разочарованием станет тот, кто будет единственной надеждой! Поговорите с ним вы — и он... — Он никогда не оставит своих братьев, — тихо ответил Юнги и внезапно остро посмотрел на Есана, а потом негромко и как будто про себя добавил: — Тебе будет очень тяжело, Есан... Но ведь шаман должен уметь жертвовать, не так ли? Есан быстро отвернулся и встал на ноги. Так очевидно? Нет, нет. Нельзя быть таким очевидным. Он помолчал, чтобы отдышаться, раскладывая миски из-под отваров по местам. Но так и не решился ответить Старшему. Попрощался кивком головы и вышел из его шатра. А ночью ему впервые за очень долгое время приснился Минхо. Они стояли в странном месте — у каких-то набитых травой повозок. Вокруг них толпились тени — плачущие, тонкие тени, зовущие их, тянущие к ним руки. И Минхо пытался ласкать эти тени, гладил их, утешал, а Есан чувствовал: надвигается что-то. Но что... Он не мог обратиться к Минхо, не мог его позвать — просто стоял рядом, словно в оцепенении. И лишь в отдалении видел смутную фигуру на каком-то странном возвышении — тёмную, страшную в той неизвестности, которой от неё веяло. Есан сосредоточился на этой фигуре и понял, что это был огромный иссиня-чёрный волк, который прожигал его взглядом прозрачно-синих глаз. "Не трогай нас, — тихо попросил его Есан. Как только он понял, что это волк, страх почему-то совершенно прошёл. — Слышишь? Мы ничего не сделали твоему народу, мы невинны перед вами. Отпусти тех, кто уходит, и приюти на груди остальных. Мы несём утешение твоей стае, волк. Мы невинны! Слышишь? Невинны! Не трогай нас, не трогай омег, не трогай..." Он хотел сказать — "не трогай Минхо", но внезапно откуда-то появилась жуткая тень — тень другого волка, огромного, белого, с чёрными провалами вместо глаз и окровавленной пастью. Есан вскрикнул, он хотел схватить Минхо за руку и дёрнуть на себя, но его рука прошла сквозь Минхо, словно тот был тенью. И в следующее мгновение Есан увидел, как белый волк повалил Минхо одним ударом широкой лапы на землю и его зубы сомкнулись на светлой шее омеги. Есан закричал так, что мир вокруг дрогнул и пошёл чёрными, сочащимися кровью трещинами. Он кинулся к Минхо, распростертому на земле, схватил его, заглядывая в мёртвые глаза, — и вдруг тот медленно моргнул, криво улыбнулся окровавленными губами и проговорил голосом отца, голосом шамана Кана: — Вторая жертва принесена, Есан. Молодец, сынок, молодец... Ты такой молодец... Проснулся Есан от собственного страшного визга. Как полоумный, вскочил он на ноги и бросился из шатра. Бежал, бежал, бежал — в одном желании: чтобы забрали Звёзды его проклятую этим миром душу и дали умереть. Он упал без сил, когда лес вокруг совсем уж стал густым. Упал — и зарыдал, жутко, гулко, отдаваясь эхом от каждого дерева, от каждого куста, от каждой коряги. Стократно повторял лес его плач — и ничем не мог помочь. — Я здесь... Я по-прежнему здесь... — Его сознание зацепилось за это почти случайно. — Позови меня. Я хочу найти тебя. Я хочу уничтожить тех, кто... Позови меня, слышишь? — Я здесь! — крикнул он в ответ, всем существом своим потянувшись к этому голосу. — Найди меня! Иди по следу моему — и найдёшь! Приди — и уничтожь меня! Я не хочу, не хочу, не хочу больше! Слышишь меня?! — Слышу... Нашёл. Жди.