Проклятье шамана (18+)

Долина цвела... Небольшие дома, что стояли по обеим её сторонам почти вразброс, без особого порядка, украшали её, как ничто другое. Каждый был окружён цветущими деревьями и кустами, около многих росли цветы. Хозяйственных построек было не много, но они были ухоженными, как и животные, которых гнали через долину к домам два весёлых омеги-пастушка, милые, цветущие, юные, только набирающие красу — и уже пленяющие ею. Один играл на дудочке и давал таким образом понять хозяевам, что пора выходить и забирать свою живность. Её было не так много, но на каждой коровке и овечке были или колокольчик, или бантик: жители долины встречали первые дни ласкового здесь лета радостно и хотели, чтобы вокруг были все красивыми. И они выходили навстречу пастушкам — довольные, хотя и усталые после дневных трудов в огороде или поле: небольшие поля узкими полосами зеленели недалеко от домов по краям долины. Но каждый хозяин встречал пастушков улыбкой и одаривал то парой варёных картофелин, то маленькой криночкой молока, то булочкой. А пастушки не чванились, солидно принимали эти нехитрые дары, молоко пили, честно деля на двоих, а овощи и хлеб складывали в котомочки. Где-то останавливались они, чтобы приласкать малыша, который, пошатываясь и ещё нетвёрдо стоя на ножках, но уже солидно надувая щёчки, вышел им навстречу из ворот. Где-то строили глазки весёлым парнишкам-альфам, совсем юным, ровесникам, а то и младше пастушков. Эти мальчишки уже вернулись с полей или из лесу, где валили деревья вместе со своими папами на новые дома, и теперь свистели и улюлюкали пастушкам, сидя на заборах или крышах своих домов. Их было мало... Мало было альф в долине... Картинка смазалась... Выше, выше взор — туда, где за облаками вдруг начало темнеть... Будто ветром стало сметать мирную долину... И он уже не видел ничего, укрытый густым туманом... Где-то, чуть внизу, она была — эта долина. Должна была быть! Ведь он видел её столько лет в каждом своём счастливом сне, пусть и были они редки. И путь к ней Есан, наверно, нашёл бы и с закрыми глазами из любой точки Предгорья, а то и с другого берега Белоречья: она была у него в крови, в голове, в душе и сердце — эта долина. И не будь этого ужаса, что оставил ему отец, он бы, наверно, и сам, один сбежал туда — в этот Атлас на земле, о котором так подробно и с таким восторгом рассказывал папа. — Но откуда ты знаешь, что она есть? — спрашивал его недоверчиво маленький Есан. — Только сон-то? Разве все сны сбываются? — Она есть, милый, конечно, есть, — мечтательно блестя на него своими огромными, полными тёплого света глазами говорил папа. — Мои сны всегда правы, если они добрые. И я покажу тебе, покажу... Однажды она приснится и тебе — и это будет тебе мой подарок. Твой отец тоже увидел её — и влюбился. И ты полюбишь. Там наше сердце. Там... Не знаю, но мне кажется, что Сыны Горного Барса именно оттуда — из этих мест, из этой долины. — Ты же говорил, что там никого нет, — надувал губы Есан, не понимая. — Нет, нет, — рассеянно улыбался папа и гладил его упрямые вихры. — Сейчас уже нет. Но будет... Там обязательно снова будет жизнь. Луна любит нас, и подарит нам свой свет, направит нам Звёзду, которая приведёт нас туда дорогой Попутных Ветров. Есан улыбался. Он не очень верил тогда папе, но когда тот был в таком настроении, то был просто невероятно красив. И ему хотелось верить. А потом долина приснилась Есану. Точно такая, как описывал её папа. И видна она была сверху — чтобы хорошо мог он рассмотреть путь, которым можно было добраться до неё от того места, где стояла тогда морва. Далеко... Далеко-далеко — и такого простора никогда раньше не видел Есан. И ему хотелось плакать и смеяться от осознания того, насколько велик и мал этот мир — Мир Звёзд и Ветров, где могли одновременно существовать и такие места, как эта чудная, укутанная зеленью долина, — и чёрные леса, в которых пряталась от света белого поганая морва. Вот только порадовать этим своим открытием ему было некого: папа погиб за несколько дней до этого. А отец потихоньку сходил с ума и часто-часто смотрел колючим, цепляющим, словно крюк, взглядом на несчастного своего сына. И с тех пор сны об этой долине были для омеги словно разговором с папой. Добрым — пока не вмешался отец. И покаянным — когда Есан осознал, что ему придётся идти в долину. И не одному. Но сейчас... Он протирал глаза, он стремился душой туда, вниз, где его омеги... о, да, да, это были они — его омеги! — были так счастливы! Где жили они, не зная иного горя, кроме побитого градом урожая яблок или неведомой пока Есану прозрачной янтарно-зелёной ягоды, что густо свисала с обвивающих их плетни и арки у входов веток. И всё благодаря ему, ему, Кан Есану, который помог им освободиться от проклятой жизни и сделать её достойной и чистой! Он показал им путь, он каждую ночь, как и обещал, летел мысленно к Первому омеге и направлял их, убирал ненужное, путающее, он... он... Да? Он ведь пожертвовал и собой тоже, а все те жертвы, что принесли они, были оправданы, да? Да ведь? Что же молчишь ты, белая мгла? Почему не пускаешь его посмотреть на их жизнь хотя бы здесь, в мире его проклятых снов? Почему в который раз даёшь лишь глянуть на милых его сердцу омег — и снова, снова и снова — это... Сквозь небо, сквозь облака, всё яснее и яснее начинает Есан видеть глаза. Мёртвые глаза Ми Чонхи. И его мёртвые губы шепчут: "А если бы ты поспешил... Ты мог бы успеть, не я должен был погибнуть, не я... Меня выбрал именно ты, слышишь? Ты! За что?.. За... что?.." Есан снова, как и прошлые разы, в ужасе отводит, опускает глаза, но там, снизу, смотрит на него мёртвым взглядом малыш Чиа, и бьётся, дёргается, не желая умирать, у него в груди тонкая синяя ниточка. "Почему я, Есан, — слышит шаман его тонкий обиженный голос. — Почему — я? Не я же должен был, не я! Почему ты выбрал меня? Я мог бы жить... Я бы принёс малыша в этот мир, я был бы счастлив! А что тот, кого ты выбрал — что принесёт он своему волку? Тому самому, чёрному, холодному и спокойному... Да и сможет ли полюбить его тот, кто и в пылу битвы не был взволнован ни смертями, ни болью, что хлестала вокруг него, — сможет ли он полюбить твоего Минхо? Ты предал меня ради него — а что принёс ему? Боль... Боль... Больно мне... Знаешь ли ты, как больно умирать под зубами волка?.. А хочешь узнать? Хочешь? Хочешь..." Есан зажмуривается и бежит... Бежит, бежит, бежит, бежит... Но он точно знает, что убежать не сможет. Вскоре он слышит тяжёлое звериное дыхание за собой, точно зная, кого увидит, если обернётся. Он не оборачивается, но это ему никогда не помогало — не помогает и сейчас: как и в прошлый, и в позапрошлый раз, он чувствует сильный удар, сбивающий его с ног. Острые когти проходятся по его ногам — и он кричит от боли, но не слышит своего крика, потому что крик его тут же превращается в удушливый хрип, будто в рот ему насыпали песку — и продолжают сыпать и сыпать, заполоняя им горло и грудь. С жуткой болью внутри он валится на землю, ощущая, как хлещет у него из бедра кровь, лишая его сил. И над ним склоняется он — волк, которого он лишил его омеги. У волка большие, круглые и очень человеческие глаза. Они щурятся, всматриваются в лицо Есана — и он не в силах оторвать своего взгляда от этих глаз. Они манят его, они его зовут. Он понимает, что ему осталось недолго, что кровь оставляет его тело и забирает его жизнь, но он ничего не делает, чтобы удержать её, остановить — он просто смотрит в глаза молчащему волку и тонет в них, словно в чёрном гибельном омуте. О, да, он молчит — волк, долго молчит: он ждёт, пока у Есана не останется сил вовсе. И только тогда он спрашивает об одном и том же — уже в третий раз: — Как ты заплатишь мне за это, омега? Как ты заплатишь мне за мою порушенную жизнь? — Я смогу... — шепчет Есан, понимая, что умирает, — я... я всё отдам тебе, только прости меня... Прости меня, пожа... Ему никогда не удаётся договорить это слово, что-то выдёргивает его из сна, из этого мутного омута бессилия, из глаз волка, в которых он почти уже утонул — и Есан просыпается в слезах. Долго-долго, мучительно откашливаясь, словно и впрямь тонул, он приходит в себя, пытаясь понять: что он мог сделать? Почему всё так вышло? И... как он заплатит за порушенную жизнь? Увы, Кан слишком хорошо знает ответ. Потому что этот ответ был у него, уже когда он сидел на коленях перед Чиа и видел, как лопается его нить. Он родился легко и явственно — этот ответ, — когда глаза шамана Кан Есана встретились с пристальным взглядом большого серого волка с белой грудью и чёрным рисунком внутри ушей... Есан отлично знал, что должен сделать, когда на него, сидящего вот так — с безжизненной рукой Чиа в своих трясущихся пальцах — налетел могучий серо-чёрный волк, от пасти которого разило речной гнилью, и попытался перегрызть ему горло, повалив, но ему не дали. Тот волк... Волк, что только что по вине шамана потерял своего Обещанного, оказался рядом так быстро, что Есан ещё и сообразить не успел, отчего так закричали омежки, что рядом стояли, а небо вдруг оказалось прямо напротив его глаз... И тогда он и услышал своего... нет... того волка. — Вон! Только тронь его, сучий потрох, Ю Чонвон! Одна царапина на нём — и я перегрызу твоё вонючее горло, не успеешь и моргнуть, мразь болотная! Вон, убийца! Или Сонхва узнает... И волчья пасть, которая уже скалилась около горла Есана, исчезла, а сам волк, что уже и лапами стоял на груди Есана, трусливо и яростно заскулил и, поджав хвост и злобно зыркая по сторонам, потрусил восвояси. А большой серый медленно подошёл к Есану и оттолкнул его от Чиа лбом, заставляя уйти. — Мне надо... отправить его к Серым… соснам, — едва ворочая тяжёлым сухим языком сказал Есан, не поднимая на волка глаз и борясь с подступающим к сердцу диким и тоскливым ужасом: сейчас волк принюхается, сейчас склонится над Чиа — и всё поймёт, сразу поймёт, что... Волк зарычал, склонился над белым лицом Чиа и мягким движением лапы закрыл ему глаза. А потом развернулся и потрусил к чёрному вожаку, который за этой картиной наблюдал в окружении нескольких волков и не подходил, давая возможность серому воину разобраться с напавшим на омег соплеменником, а самим омегам осознать, что делать дальше.

***

Дальше были дни... На самом деле, Есан не очень хорошо осознавал себя в это время. Он постоянно ловил себя на том, что он занят чем-то очень важным: лечением омежек, пострадавших во время нападения, успокоением тех, кого накрывало ночами отчаяние от непонимания того, что их ждёт. Разговорами с первым волком, кто решил подойти к ним и попробовать хоть что-то объяснить. Это был невысокий, гибкий и сильный юноша-омега с очень красивым, выразительным лицом и живыми, диковатыми тёмными глазами, которые иногда очень хищно прищуривались. Звали его Хонджун, и к нему Есан испытывал сразу тепло, потому что по его тёмно-рыжим волосам и, как ни странно, повадкам, узнал в нём того самого рыжего волка, что несколько раз так кстати оказывался рядом во время нападения волков на становище морвы и спасал их — и Есана в том числе. Юноша был настроен очень дружелюбно, во время дороги до деревни волков он помогал омегам с водой и едой: приносил продукты, которые они делили между собой. Он постоянно крутился рядом, не давал задирам из молодых волков-альф задевать и без того насмерть перепуганных омежек: скалил зубы и затыкал обидчиков острым, а порой и жестоким словцом. В ответ ему щерились, огрызались, но всерьёз никто связываться с ним не решался: он ясно пользовался уважением среди них, особенно тех, кто был помоложе. Хотя и сам был ещё совсем юным. Джун (он попросил называть его именно так) очень обрадовался, когда выяснил, что Есан его понимает. — Ты шаман? — с каким-то странным придыханием и даже, кажется, восторгом спросил он, заглядывая в настороженно прищуренные глаза Кана. Есан кивнул и тревожно улыбнулся: — Это ведь ничего? У вас, я знаю, шаманов нет, но мои омеги нуждаются во мне, так что... — Нет, конечно, — пожал плечами Джун, — это хорошо, что ты сможешь помочь нам разговаривать с ними. — Он кивнул на жмущихся у повозок омежек, торопливо жующих кусок хлеба с варёным картофелем, который он принёс сегодня им на ужин. — Что с ними... с нами будет? — тихо спросил Есан. — Не знаю, — так же тихо ответил Джун. — Я не совсем понимаю планы Сонхва. Это наш вожак. Он зачем-то приказал вас не трогать, а когда я просил... Что-то про сон говорил. Странный какой-то сон. Есан быстро опустил глаза, чтобы не увидел в них Джун болезненное торжество. Значит, тот сон... Он не только спас жизнь Минхо и погубил Чиа... Тогда, во сне, он смог на самом деле увидеть "тень", которую ему надо было увидеть, — "тень" того, от кого зависела их судьба. Увидел — и сказал то, что должен был, смог спасти... защитить своих омег, смог добиться того, чтобы их не тронули... почти не тронули. Но если вспомнить, как кинулся на белого убийцу Чиа сам вожак, можно было понять, что и для самих волков его нападение было неприятной неожиданностью. — Ты ведь ведаешь сны? — вдруг спросил его Джун. Есан испуганно поднял на него глаза и натолкнулся на пристальный и очень... очень умный взгляд. — Я кое-что в них понимаю, — тихо ответил он. — Вижу их сам, и они иногда сбываются. А... что? — И он с силой нажал на сознание волка в попытке затушить вспыхнувший голубой — цвет любопытства. — Ничего, — вдруг легко улыбнулся Джун и повёл глазами вбок. — Наши собираются. Пусть твои забираются в повозки и укрываются поплотнее. Собирается дождь. "Значит, можно, — обмирая от плеснувшей кипятком внутри надежды, подумал Есан. — Значит, и ими можно... хотя бы немного... управлять?.."