Проклятье шамана (18+)

Боль, ненависть, недоверие... Есан ко всему этому привык ещё в морве. И сам испытывал, и на себе... Просто сейчас, находясь среди постоянно трясущихся за свою судьбу омег, успокаивая их, уговаривая смириться и терпеливо ждать своей участи, помогая налаживать какой-никакой быт в тех странных утопленных в земле домиках из бросового дерева, куда поселили их волки, Есан гнал от себя все свои чувства, понимая, что если будет на них тратиться — не выдержит, сам взвоет волком и сбежит от этих, оказавшихся при ближайшем рассмотрении такими неладными, нелепыми и непослушными юных. Не прошло и трёх дней в стане волков, а он уже должен был несколько раз разгонять по углам сцепившихся от отчаяния омежек, которым всё покоя не давали прошлые обиды и счёты, как будто они не понимали, не видели главного: теперь всё, совсем всё у них будет иначе! И как можно было быть настолько слепыми, упрямыми и тупыми, Есан не понимал. Особенно старательно выбешивали его изломанный Чёрной ночью добычи первый красавчик морвы Мо Енджун, который не забывал чуть не каждую минуту напоминать шаману, что он, Кан Есан, позвал их, бедных-разнесчастных омег за собой, а к чему привёл — неясно. Не лучше был и До Манчон, который очевидно отчаялся окончательно, не веря Есану ни на йоту, и пошёл в разнос: хамил всем подряд, нарывался на старших — Есана и Минхо, который стал Есану не просто первым помощником — единственной отрадой. А главное, этот паршивец Манчон взялся зажимать по углам совсем юных и совершенно испуганных омег, таких, как Чондо и Миён, и пытаться заставить их удовлетворить себя. Особым пристрастием До страдал по отношению к милому и нежному мальчику Сонхуну, обращаясь с ним грубо, настаивая и не желая прислушиваться к увещеваниям Есана и суровым замечаниям Минхо. Однако Сонхун изловчился прятаться в объятиях Ли Джисона, рядом с которым Манчон до поры до времени не смел распускать руки и язык, так как от Джисона схлопотать по роже было легче лёгкого, что уже было, и не раз. Джисон тоже имел склонность успокаивать совсем уж раскисающих в его руках омежек, прибежавших к нему за утешением, весьма откровенным способом — после разговора, убеждений и уверений в том, что будет всё хорошо, если это не очень помогало, он просто начинал их ласкать. И доводил до последней черты, чуть притравливая своим запахом и сладким шёпотом. Причём иногда Есану казалось, что сам Джисон не совсем понимает, что делает, так как совершенно не испытывал после этого ни стыда, ни смущения. Что было, конечно... странно. Именно так он поступал и с плачущим и дрожащим от страха перед волками и от ужаса перед Манчоном Сонхуном. Однако, как и всегда, целью Джисона было именно и исключительно успокоить малыша и заставить его утомиться от приятных переживаний — и уснуть покрепче. И это получалось у него просто отлично. Так что Есан, которого сначала коробило от таких вот способов успокоения, быстро нашёл, что это не худший из них. На самом деле иногда, издали невольно наблюдая, как заглаживает Джисон омегу, он и сам испытывал какое-то тяжкое, томное желание, чтобы и его кто-нибудь вот так же — нежно, осторожно и мягко, уговаривая руками и пальцами, — приласкал... Но точно не Джисон. Вот уж нет. От одной мысли об этом своём брате Есана пробивало на судорогу. Нет, он, конечно, симпатичный, но... ой, нет, нет, нет, конечно! То же, кстати, Джисон проворачивал, по наблюдениям Есана, и со своим милым другом Сон Минги, защищая которого не раз сталкивался в жёсткую с теми же Енджуном и Манчоном, которым позорная слава Минги не давала покоя: как это так, стыдной оказался рядом с ними, да ещё и смеет теперь рот открывать и огрызаться. Потому что — да: Минги вдруг стал им отвечать. Правда, Есан не мог не заметить, что что-то вообще не то творилось с Сон Минги. Был этот омега в тоске и печали, слабым был, вялым, и сколько ни нежил его Джисон, сколько ни обнимал и ни гладил в очень спорном уединении за стеной второй времянки (так назывались их дома) — всё одно: плакал Минги каждую ночь и во сне звал кого-то. И пару раз Есану, который не мог почти спать, с тех пор, как они приехали в деревню волков, казалось, что Минги зовёт... Обещанного. В ужасе замирало сердце Есана от мысли, что надеется этот омега на то, что здесь, среди волков, будет тот, кого ему наведали Звёзды. Нет, Есан не обманывал себя и понимал, что, даже если бы и был здесь, в волчьем стане, такой, ему, шаману, который должен был умереть от руки сына Минги, не дано было увидеть связующую их с его Обещанным нить. И Есан точно знал почему: синее пламя вечной пеленой его собственного ужаса скрывало от него всё, что касалось Минги, всё, что он мог и хотел бы видеть об этом омеге. А те два раза, когда слышал Есан бормотание и зов Минги, его сердце наполнялось тоской: если... Что он будет делать — если?.. Одно дело просто уничтожить омегу, когда всё же волки решатся и, наконец, разберут их. А вот если у того будет защита в виде альфы, который будет готов за него в огонь и в воду... Вот это будет не просто сложно — невозможно. Однако хуже всего было другое: глядя на боль в чудно красивых глазах Минги, он с недоумением и недоверием, а потом и с настоящим ужасом осознавал, что ему... безумно жаль этого омегу. Кроме того, как будто специально чтобы поселить полный хаос в и без того смущённой душе Есана, каждый раз, когда они сталкивались взглядами, чего Кан вообще-то старался избегать, Минги дарил ему слабую улыбку — и это было просто... невероятно. Наверно, ни к одному омеге Есан не относился с такой строгой холодностью, как к этому, но именно Минги, у которого у самого душа в тоске явно сочилась кровью, пытался каждый раз согреть и подбодрить Есана своей робкой и такой... о, Звёзды, за что?.. такой невозможно милой улыбкой! А ведь Есан боялся Минги, жуть как боялся... то есть... Он точно должен был его бояться и ненавидеть! Это было бы правильно, это было бы естественно! Да о чём говорить: он ведь пытался убить этого омегу! Руками братьев Хон, но — пытался! А вот сейчас... И это началось ещё по дороге в деревню: именно Минги, сам весьма измочаленный страхами и переживаниями, преданно и усердно помогал Есану ухаживать за слабыми омегами, смиренно терпя их фырканье и жестокие презрительные взгляды. А потом, на новом месте, он безропотно брал на себя всё самое тяжёлое и неприятное, молча, без слова, без взгляда — просто шёл и делал. Никто так не помогал Есану, как он. Разве что Минхо. Но тому было очень плохо, он был страшно избит и с трудом пока приходил в себя, едва порой стоя на ногах, так что Есан чуть не силой оттаскивал его от тяжелых работ, умоляя поберечь себя. А Минги просто брал из рук Минхо тяжёлый чан с помоями после готовки — и шёл выливать его и мыть. Молча. И Есан уже дня через три начал осознавать, что его взгляд по-прежнему с ужасом ловит синее пламя над головой Минги, но если смотреть не на него, а в глаза омеге... на его лицо, на его руки, которые обессиленно лежали на коленях, иструженные, то... О, нет, нет, нет! Так не должно было быть! Однако Минги снова и снова поднимал на него свои глаза — чистые и — вот честно! — самые невинные из всех, что видел Есан, кроме глаз Минхо, — и шаману хотелось, обняв этого высокого и чуть нескладного омежку, такого по сути ещё юного, пообещать ему, что всё будет хорошо. Однако он осознавал: переступить через себя и подойти к Минги слишком близко, а тем более обнять, коснуться мерзкого пламени, сулившего ему смерть, он не сможет. Так что он лишь скупо возвращал Минги его улыбку и отворачивался, проклиная свою слабость, путаную свою душу и ненавистную свою судьбу. Он даже пытался как-то раз пробудить в себе презрительную брезгливость к Минги, чтобы испытывать ну хоть что-то более похожее на нужные ему чувства, которые должны были помочь ему уничтожить эту ходячую угрозу его жизни. Но даже после того, как он увидел один раз в повозке, по дороге в волчью деревню, как ласкает Минги Джисон, он лишь снова испытал тёмное, нехорошее возбуждение, которое вместе с его усталостью просто выбило его душевно из жизни на пару часов, — даже после этого он испытал презрение лишь к самому себе. Но не к двум бесстыжим любовникам, нет. Ну... ладно, любовниками их трудно было назвать, потому что Джисон, очевидно, умел только доставлять удовольствие, но вряд ли хоть когда-то его получал по-настоящему. Только вот пару раз в снах Есана, отчаянно трахаясь с каким-то длинноволосым альфой, он так стонал, что... ух. И это крайне беспокоило Есана: раз братцу будет так хорошо с его Обещанным (гордая золотая нить, что вилась из груди Джисона, уходила в какой-то из волчьих домов, так что встреча их была вопросом времени) — то на что можно было рассчитывать шаману? Хотя, конечно, с нравом Джисона и его почти болезненной склонностью к свободе, его яростным нежеланием покоряться... Нет, надежда всё же жила в Есане. На самом деле не всё ведь в жизни решается в постели? Трахаться — пусть трахаются, но откуда там будет взяться душевному теплу и заботе, если Джисон ненавидел альф, наверно, побольше всех в морве, так как никогда и никто не внушал ему, что альфы — счастье. А если и были какие-то наставления от папы, то весь последующий опыт юноши должен был подсказывать ему, что это неправда. И слишком много было в Джисоне яркой силы, слишком умным он был и совсем не зашуганным, чтобы опираться на какие-то там давние слова папы, а не на собственный крайне печальный опыт. А ведь ничего хорошего никогда не ожидал, да и не получал Есанов младший братишка от альф. "Так что, — злорадно думал иногда Кан, — придётся тебе повозиться с нашим строптивцем, альфа. И, конечно, если ты окажешься терпеливым и мудрым, то да, мне придётся трудно. А вот если ты будешь как раз под стать самому Джисону — таким же упрямым и злым, — то я ведь выиграю, да? Выиграю. И получу его, сломленного, отчаявшегося, но зато одинокого, готового всего себя отдать омегам своего нового племени. И тогда буду свободен... О, пожалуйста... Всё, что угодно — за эту свободу! Только вот надо убить... Надо что-то сделать с... О, Звёзды! Да почему же так тяжко?.." Минги... Минги, Минги, проклятый омега, такой милый, послушный, искренний... такой... О, за что?! Минги мучил Есана, даже не глядя на него, не обращаясь к нему, не прося ни о чём — и постоянно оказываясь под рукой, когда был нужен. Это было так ужасно и так странно, что Есан снова и снова терялся в своих ощущениях, понимая, что пропадает. И эта херь творилась с ним всё чаще! Он думал о Минги не как о человеке, которого он должен убить — а ведь должен! ещё как должен! — а как о милом, но жутко несчастном омежке, которого что-то томит и который очень ждёт почему-то своего Обещанного, хотя уже точно на его месте любой бы прекратил ждать! С его-то прошлым и смешением ароматов! Хотя... На самом деле, Есан ведь не раз принюхивался — никакого отвратительного запаха, какой должен бы быть у стыдного, он у Минги почему-то не замечал, хотя на это постоянно намекали и тот же Енджун, и особенно Манчон. А Есану казалось, что нежный, кисловато-сладкий аромат Минги очень даже ничего... Да что с ним?! Что происходит? Разве можно ненавидеть человека — и думать о нём — вот так?! Нет, нет, так нельзя! Этак он и вообще передумает... Не передумал. Но ничего и не успел. Не до того ему было — Есану. Да и с трудом он мог себе представить, как можно убить омегу на таком небольшом пространстве, как два дома, полные перепуганных, вечно ноющих и трясущихся от страха омег, которые за него цеплялись и требовали от него внимания. Так что да — он просто не успел. И за Минги пришёл альфа. Вошёл во двор времянки — высокий, широкоплечий с копной тёмных, чуть вьющихся волос и мечущимся взглядом. Чуть насупленный, кажется, будто слегка испуганный и потерянный. Нет врать не стоит: когда только подходил к нему, Есан ничего не почуял: ни беды, ни страха. А вот когда в ответ на его оклик альфа стремительно обернулся, Есан обмер от неожиданности: это именно с этим парнем миловался Сон Минги когда-то в его снах. Тогда, когда над головой омеги не мерцало отвратительное синее сияние, а Есан мог ещё видеть о нём сны. Да, да... Именно этот волк лежал обнажённым под скачущим на нём откровенно и бесстыдно Минги, это его руки были сведены на планках изголовья кровати, которые он сжимал изо всех сил, грозя сломать, но не смея разжать пальцы, это он стонал и рычал от наслаждения, подавая бёдрами вверх... "Значит, — мелькнула болезненно-острая мысль у Есана, — возможно, тогда я видел, как эти двое зачнут моего убийцу..." Но он устоял. Голос немного изменил, дрогнул, но, кажется, альфа, пришедший за Минги и думающий только о нём, ничего не заметил. И рваться, биться, пытаться — всё было делать поздно. Так что Есан кликнул для него Минги и мог лишь с бессильной тоской наблюдать, как заволакивается искренней нежностью взгляд альфы и как меняется лицо Минги, который прибежал на его зов. Как загораются восторгом и надеждой его глаза. Как начинают пламенеть в робкой счастливой улыбке красивые губы. Как раскрывается навстречу альфе в нежном цветении аромат — мягкий, кисло-сладкий, терпкий, невероятно приятный, зря Енджун... а, всё равно уже. Потому что альфа зацвёл сладковатой осенней прелью ему в ответ — и Есана закружило и унесло немного от этого смешения ароматов, совершенного в своей певучей слитности. "Обещанные, — именно тогда и понял, наверно, Есан. Может, не до конца признался себе в этом, потому что это было страшно, но, наверно, понял. — Только если Обещанные, можно вот так — сразу и... О, Звёзды, ведь нет? Не может же мне так жутко не повезти!.. Почему?.." Он прикрыл глаза и улыбнулся. Кажется, что-то сказал на прощание альфе. Кажется, пожелал Минги удачи и защиты Звёзд-сиялиц... Кажется. Он не помнил. Потому что очнулся в тёмном сараюшке, где хранился всякий хозяйственный скарб. Она была тёмной, пропахшей землёй и тряпьём. И очнулся Есан оттого, что почувствовал, что ему холодно. Страшно, смертельно холодно. Он был один. Судя по сочащейся из щелей в стенах тьме, была уже глубокая ночь. Он быстро сжался, пытаясь согреться, но наоборот, поменяв положение, потерял тепло, которое накопило за это время его слабое тело. Один... Никто не пришёл его утешить... Никто не хватился шамана, никто не попробовал его найти и понять, что с ним случилось... Есан зажмурился и понял, что не в силах плакать. Горло сдавливало чем-то колючим и противным, как будто кто-то душил его изнутри, но слёз не было. Они бы просто помогли, с ними было всегда как-то легче, но не сейчас. Он осторожно поднялся. Ноги едва держали его, но он, упрямо сжав губы, пошатываясь, вышел из сарая. И тут же чуть не упал, запнувшись о чьи-то ноги. Человек хрипло и жалобно вскрикнул. — Минхо? — тихо спросил Есан. — Это... ты? — Я, — слабо ответил омега и робко улыбнулся ему, глядя снизу вверх. — Ты... наплакался? — Я не плакал, — сглотнув горечь, покачал головой Есан. — С чего вдруг? — Ты боишься, да? — шёпотом спросил Минхо. И вдруг схватил его руку и потянул вниз. Есан нехотя присел рядом. Разговаривать не хотелось совершенно, но оттолкнуть омегу он не мог: это ведь был Минхо... Его малыш Минхо. Вот только сейчас, — наверно, впервые за всё время с того проклятого дня, когда Ли помог ему, изнасилованному и жестоко мучимому течкой, — Есану не хотелось говорить с ним. Если бы раньше... Если бы Минхо пришёл к нему в сарай, чтобы успокоить, чтобы подбодрить, чтобы обнять и приласкать — как сделал бы для него сам Есан — то да, а сейчас... — Я никого к тебе не пустил, Санни, — тихо и чуть виновато сказал омега. — Ты такой сюда зашёл, у тебя лицо такое было... Тебе нужно было побыть без нас, да? Одному? Тебе ведь тоже, наверно, страшно? А сегодня, когда волк забрал Минги, а ты сделать ничего не смог для него — что же... Санни, никто ведь не винит тебя! Да и Минги, по-моему, был ужасно как счастлив! Почему же ты... Почему ты такой? — И Минхо заглянул ему в лицо. Есан смотрел в его наполненные нежной жалостью глаза и мог думать только о том, что не для Минги — для Минхо он не сможет ничего сделать! Что этот омега совершенно не способен его понять, но как никто нуждается в его защите. Такого наивного и милого, его обидят! Его уничтожат здесь! Альфа... Пусть и Обещанный, но разве сможет он оценить этого чудесного омегу? Ведь Минхо сейчас так больно, у него ломит тело и, кажется, внутри всё крутит от боли, потому что его "тень" так и вспыхивает красным по краю, и не помогают быстро те травы, которые они с Джисоном смогли найти поблизости, чтобы сделать отвары. Но вот он — здесь, сидит и стережёт слёзы Есана от чужих глаз. И пусть Есану вовсе не это нужно, но разве можно не оценить то, что пытается сделать для него этот милый малыш? Такой малыш... Неужели же Есан отдаст его тому, кто сломает его? Точно ведь сломает! Нет, нет! Он должен спасти Минхо! Пусть себя он, наверно, не спасёт уже — Минхо спасти обязан. Любой ценой. — Послушай, — тихо начал он, напряжённо глядя в тут же немного проясневшие глаза милого своего омеги. — Ты должен меня послушать внимательно и решить... Волки заберут нас. Они разделят нас, как добычу, потому что именно добычей мы и являемся. — Минхо горько вздохнул и прикрыл глаза, а потом медленно кивнул. Есан немного растерянно продолжил: — Да, да, понимаю, ты мог догадаться и сам... Но вот только... Понимаешь, ты не должен переживать: у омег... У наших, очень у многих, здесь есть истинные, понимаешь? Глаза Минхо широко раскрылись, и он в изумлении прошептал: — Что? Как это?.. — Да, да, — торопливо продолжил Есан, — очень у многих! И поэтому за них не стоит переживать, понимаешь? Они... Они будут счастливы! Пусть не все, пусть не сразу, но будут. Они принесут волчат своим альфам — и будут прекрасными папами для них, они... — Волчат? — с ужасом переспросил Минхо. — Их... Волки будут их... насиловать?.. — Волки будут их трахать так, что они будут орать от наслаждения! — вырвалось у Есана с неожиданной для него самого горечью. — Ты себе и не представляешь... — А мои... А... Ликси... — Минхо туго сглотнул и умоляюще уставился на Есана. И не выдержал: отвёл глаза. Врать под взглядом, зажёгшимся светом отчаянной, безумной надежды, — взглядом того, кого он так... кем он так дорожил, он не мог. Надо было, конечно, но... — У Джисона есть здесь истинный, — ломко откликнулся он. — И они будут очень громко счастливы. Если, конечно... мхм... всё срастётся и его альфа придёт вовремя и не отдаст его никому... — А Ликси? — уже настойчивей и чуть хмурясь, спросил Минхо. — Что с ним? — Ликси... Есан прикрыл глаза. И снова перед его мысленным взором предстала жуткая картина: истерзанный Ликс пытается прикрыть лицо от жестоких ударов, которые сыплются на него, а потом криком кричит, извиваясь под насилующим его альфачом, кричащим, что ненавидит своего... — Что будет с моим малышом? — тихо и безжизненно спросил Минхо. — Что... — У него будет хороший альфа, — едва слышно ответил Есан. — Просто пообещай мне, что ты меня послушаешься и сделаешь, как я велю, и тогда... Тогда у твоего брата будет отличный альфа. Я... уверен. Он не будет его истинным, но он будет... самым лучшим. Минхо удивлённо заглянул ему в глаза и спросил: — А что я должен... что ты мне велишь? — Минхо... — Есан взял омегу за плечи и требовательно заглянул ему в глаза. — Тебя вряд ли... Понимаешь... Тебя вряд ли выберут... Понимаешь? Ты... Ты прекрасен, но... — Я понимаю, — горько усмехнулся Минхо, — ты это видел? — Нет, нет, — не стал врать Есан, — ничего я не видел! Ладно, пусть даже и... Обещай мне, что уйдёшь отсюда туда, куда я скажу! Если тебя не выберут, если вдруг выберет кто, но станет обижать, понимаешь? Ты просто послушаешься меня — и уйдёшь. — Куда? — отрешённо шепнул Минхо. — Всюду — смерть... Только смерть меня ждёт... — Нет, нет, обещаю! — чуть возвысил голос Есан. — Клянусь тебе! Я не могу сейчас сказать, но если ты меня послушаешься, ты сможешь найти покой и счастье! Поверь! А ещё лучше... — Он прижал безвольное тело Минхо к себе и прошептал ему на ухо: — Хочешь, могу сделать так, что ты уйдёшь сразу, как мы узнаем, что волки решили разобрать наших омег. Хочешь? Чтобы не испытывать... — Нет, — безжизненно, но твёрдо прозвучало ему в ответ. — Я не оставлю омег. И братьев... Пока не увижу, что у них всё хорошо, я не уйду никуда. Есан прикрыл глаза и сжал зубы. Что же. Справедливо. Он, конечно, попытается ещё раз чуть позже, но уже неплохо, что Минхо ему верит и не хочет противиться в главном. А значит... Значит, прости, прости меня, милый альфа с печальными, тёмными, глубокими глазами, пухлыми, немного потерянно приоткрытыми губами и копной растрёпанных волос. Не обнять мне твоих широких плеч и не уснуть на крепкой груди... Есан с горькой улыбкой прикрыл глаза — и снова увидел... Это альфа шёл вчера мимо их забора, глядя себе под ноги и не обращая внимания ни на кого вокруг, будто в полусне. И свернул к небольшому дому, что стоял наискось от их времянки. И на застывшего омегу, который схватился за колья забора и провожал его испуганно-радостным взглядом, не обратил никакого внимания. И только фиолетовая нить, что тянулась от этого омеги прямо ему в грудь, заинтересованно дрогнула, вытянулась и будто потянула омегу за собой... Будто почувствовала, что она так и не станет Обещанием счастья, пока есть на свете милые тоскующие кошачьи глаза и боль в тёмных, живых и яростных глазах волка, чья такая же нить была порвана Есаном. Никогда то есть не станет. Что же... Так тому и быть. Кто сказал, что можно в жизни получить всё? Бред это. Не. Льзя.