Проклятье шамана (18+)

План был простым до ужаса и почти невыполнимым: всего-то надо было в срочном порядке научиться проникать в мысли волков. Отводить им глаза. Настраиваться на запах. И убивать любопытство. Последнее вроде как было легче всего, по крайней мере, с Джуном получилось уже несколько раз. Да и с Югёмом, и с Юто — омегами-волками, которые приходили помогать пленным кочевникам, приносили еду, кое-какую одёжку и предметы нехитрого омежьего обихода — тоже. Они были очень милыми, и омежки, которые сначала боялись и глаза на них поднять, быстро привыкли к ним, застенчиво улыбались им и почти не прятались. Но и вопросов у этих добровольных помощников было много. На них Есан и тренировался, иногда гася голубой в их "тенях" исключительно ради вот этой самой тренировки. Неплохо получалось и глаза отводить, хотя и не сразу приладился он к вязкому и текучему сознанию волков. И с тревогой и тоской обнаружил, что у каждого волка оно совершенно разное — сознание. С Югёмом и Юто получалось достаточно просто: они были как на ладони с их нехитрыми желаниями, добрым нравом и горькой болью от недавних потерь. А вот с Хонджуном было всё гораздо сложнее. Омега никак не желал даваться Есану: только тому казалось, что получилось, что сейчас Джун скажет то, что он хочет услышать, как понимал, что вроде как омега и соглашался что-то " не заметить", но только если на самом деле и не был в этом заинтересован. А с остальным... Джун, сам того не осознавая, строил сильные "стены", противясь желаниям Есана, и шаман подозревал, что это — проделки его волка, который был гораздо более своенравным, гордым и независимым существом, чем возможно, омега сам по себе. И поэтому у Джуна было как будто двойное сознание, он невольно противился всем обычным для такого дела уловкам Есана, мог несколько минут спокойно выдерживать пытливый взгляд синих глаз Кана, а потом просто пожать плечами, улыбнуться — и уйти непобеждённым. Два раза пробовал Есан пройти по его алой нити к "тени" вожака, который был его Обещанным, чтобы узнать планы Сонхва и то, как долго им ещё ждать решения своей участи. Однако если сознание Джуна было чистой холодной водой, которая лишь на какие-то мгновения пускала Есана к себе, а потом с силой выталкивала, заставляя прилагать жуткие усилия, чтобы удержаться на глубине, то сознание Сонхва было твердыней изо льда и холода. Лишь какие-то смутные тени желаний, сомнений и печалей видел Есан, пытаясь осознать, что сделать, чтобы хоть что-то понять здесь. Понял лишь одно: Сонхва безумно, искренне, страстно влюблён в Хонджуна. И при этом он не желает ни в чём уступить омеге — просто потому, что ужасно боится, что тот перестанет его уважать, не увидит в нём достаточно сильного альфу для себя и оттолкнёт. Поэтому на каждом шагу в его сознании Есан видел застывшие во льдах взгляды Джуна, его приоткрытые губы, его тонкие сильные пальцы, держащие нож или лук. А когда Есан попытался пройти чуть дальше — невольно застыл перед румяно-розовой глыбой льда: это было жаркое дыхание Джуна, лелеемое вожаком, как самое сладкое воспоминание. Это было безумно красиво, но как только Есан попробовал осторожно прикоснуться к этому дыханию, дикий рёв потряс твердыню сознания Сонхва, и возник перед омегой жуткий окровавленный оскал чёрной пасти. — Вон! — рявкнул на него огромный лохматый волк. — Вон! И не смей здесь являться! Это — моё! Джун — мой! Тронешь — сдохнешь! Есан очнулся в своей постели в поту и увидел над собой обеспокоенное лицо Минхо. — Ты кричал, — тихо прошептал он. — Санни... Что ты видел? — Ничего, — одними губами ответил Есан. — Прости, Хо... Всё... хорошо. Больше к Сонхва он не совался. Зато стал — мягко и ненавязчиво — "оглаживать" воду в сознании Джуна, нашёптывая ей: — Он любит... Любит тебя больше всех на свете... Ну же... тише... всё будет... хорошо. Он на твоей стороне, слышишь? Рядом... Он всегда рядом. Он и сам не понимал, зачем делает это. Помочь омеге? Помочь Сонхва? Потешить себя тем, что — может? Не понимал он. Впрочем большого успеха не достиг, но не мог не заметить, что Джун стал немного как будто мягче и теплее. И чаще стала на его губах появляться лёгкая растерянная улыбка. Однако, кроме подготовки, Есану надо было продолжать наставлять совершенно пошедших вразнос после ухода Минги омег. Кто-то отчаянно злословил о Соне, завидуя ему или ужасаясь его судьбе, а кто-то просто хотел позлить Джисона, задевая его "милого". Однако тот почти не обращал на них внимания, после того как Есан и Минхо попросили его не отвечать на эти выпады и держать лицо. Неудовлетворённая злость сплетников и завистников росла вместе с тем, как рос в их душах страх перед будущим и тоска из-за неизвестности. Особенно страдал этим всё тот же Мо Енджун, который, казалось, злился больше всех. Как будто чувствовал: судьба припасла для него много тяжёлых испытаний. И, увы, был прав. Его Обещанного среди волков не было, а в редких сейчас, обрывочных снах Есан видел его избитым и измученным, плачущим... Хотя вот в последнем сне Енджун стоял посреди какой-то небольшой кухни с выпирающим животом, и тот альфа, что до этого бил Мо по лицу за непослушание, стоял перед ним на коленях и, страстно оглаживая этот самый живот, целовал руки Енджуна и плакал. Искренне плакал! То есть да, если и ждала радость какая-то этого капризного и озлобленного омежку, то нескоро. Вот и бесился, исходя бессильной яростью Енджун, подстрекая ещё пару таких же напуганных, как он, на злословие и ненависть. И Есан чувствовал, что такие настроения, конечно, разрушали хрупкое равновесие внутри их небольшой общины, но зато... То, что эти омеги были настроены против Минги, давало ему ощущение какой-то мстительной удовлетворённости. Потому что думать о том, чем занимались там, в доме альфы, прямо сейчас Минги и его — Есан был почти уверен — Обещанный, шаману и думать было страшно. Угрызения совести его за это не мучили: сам он эти разговоры никогда не поддерживал, наоборот, громко делал замечания. Не особо стараясь, впрочем. Большая же часть юных омег просто выла от безнадёжности или шепталась о своих несчастьях или о побеге. Но эти дерзкие разговоры заканчивались признанием очевидного: такая попытка была бы смерти подобна. Тот же Ли Джисон, конечно, выживет в лесу, а вот они, такие слабые, такие зависимые... Увы. Это нытьё, эти вечные жалобы и попытки прижаться к нему, чтобы забрать у него тепло, которого ему с той ночи в сарае ужасно не хватало самому, — всё это жутко выматывало Есана. Благо, рядом теперь был Минхо, которому стало чуть легче, и он, ощущая какую-то странную, остервенелую ответственность за юных, совался всюду, постоянно был занят тем, что кого-то утешал, за кем-то ухаживал, приводил омежек в порядок и внешне, настаивая на помывках-постирушках, и внутренне — лаская словами и поглаживая по головам и плечам, одаривая своим нежным, болезненно-горьковатым, но всё равно таким сладостным запахом... Иногда, когда было совсем тяжело, Есан и сам не выдерживал. Он молча брал Минхо за руку и уводил в тот самый сарай, где пережил своё отчаяние после ухода Минги. Там он прижимал несопротивляющегося омегу к стене и тяжко дышал у его шеи. И Минхо лишь молча поглаживал его по спине, перебирал его волосы и тихонько вздыхал, когда Есан чуть прикусывал его кожу на шее — не от желания, а лишь чтобы скрыть свою усталость. Нет, нет... Конечно, он уже понимал, что Минхо никогда не будет принадлежать ему. Даже когда... то есть... даже если Есан правдами-неправдами сможет затащить его в долину и вырваться туда сам. Даже если поселится там рядом и будет хоть каждый день приходить к нему со своими мольбами о взаимности... Что-то внутри — большое, грубое, сильное — с издёвкой показывало ему всё очевиднее: Минхо не для него. Минхо — не его. Да, он стал ласковее и мягче, да, он смотрит теперь на Есана почти без упрёка, да, он даётся в руки и даёт вдыхать свой аромат, но... Но стоит Есану чуть крепче сжать его — и он, как и раньше, застывает, напряжённо и болезненно щурясь, а в запахе его горчит неприязнь. Стоит Есану склониться к его губам — даже просто, чтобы... Минхо поджимает их и осторожно выдирается из его объятий, не давая и возможности, и тени надежды. Да, он молчит — Минхо. Но его тело, его взгляд и светлое и чистое лицо — они кричат о том, что омега не любит Есана. И до сих пор ему ничего не простил и не забыл. Увы... Кан был так слеп, что не видел этого раньше, он был так глуп, что не понял этого сразу. Он сам разрушил всё, что мог с Минхо. Но как же нежна и свежа сирень, если вдохнуть глубже у сгиба, если нырнуть носом в ямку под ключицей, если... — Там Джун, Санни... Кажется, он пришёл, чтобы наших за дровами в лес отвести, завтра купаться будем... Подожди, Сани... Пусти меня... Давай... Прости, там Джисон, я боюсь, как бы он не надумал чего... Пойду я... Прости... Есан отступал. Всегда отступал. И в тот раз тоже. Он опёрся спиной о стену и пристально проследил за тонкой певучей фигурой Минхо, который стремительно, слишком торопливо и со слишком искренним облегчением оставил его здесь. Не любит... Есан прикрыл глаза. А я? Я люблю? Или... Перед глазами возник другой образ. Он точно не его звал, он точно хотел увидеть другое — невысокого крепкого альфу с пухлыми губами и тоской в глазах, но... Но перед ним снова возник волк, тот самый... Тот самый... Именно он, а вовсе не этот альфа с фиолетовой нитью в груди, станет для Есана первым настоящим альфой в жизни. Должен стать. Должен забрать Есана себе и утешиться им, чтобы Есана не мучила больше совесть, чтобы... Он даст этому альфе всё, что тот потребует, и только одно попросит взамен... Отдаст всё... Отдаст... и всего себя тоже... тоже?! Эта мысль так поразила его, что он замер от ужаса и сжался, обхватывая себя руками. Нет! О, Звёзды... Только не это! Он быстро опустился на земляной пол и сжался в комок. Почему он не подумал об этом раньше?! Как мог упустить? Ведь он столько раз уже вдохновенно говорил омегам, что они должны по первому требованию дать волкам то, что они потребуют, что на самом деле и нужно этим обиженным морвой альфам, — себя! Только вот то, что это коснётся и его тоже, он только что осознал впервые. И его чуть не вывернуло. Нет! Опять... Опять грубое лицо, жестокие зубы — в этот раз волчьи зубы! — которые будут впиваться в него, в страсти терзая его шею и плечи? Опять эта дикая боль, что разорвёт его, наполнит — и опустошит до звенящей, беззвучной и беззвёздной тьмы! И ведь это будет без течки! О течке своей он позаботился: не будет её в ближайшее время вовсе... Но ведь тогда, в шестнадцать, он пережил насилие проклятого Махо относительно легко именно из-за текущей задницы, а тут... О, Ветер... Только не это... Он зажмурился — и снова увидел волка. Его живые умные глаза пристально разглядывали Есана, и омега вдруг почувствовал себя обнажённым под этим взглядом. У него всё внутри затряслось, застучали зубы, а воздух внезапно куда-то исчез из груди, оставив там только колючую, давящую пустоту. Он сжал голову руками и попытался начать дышать заново, но у него не получалось. Задыхаясь, он заставил себя бросить тело вперед, ко входу, едва дополз до него, вцепился в косяк двери, сел на пороге и стал потихоньку снова пытаться дышать. Внезапно рядом с ним кто-то опустился, и его накрыло приятным мягким тёплым ароматом хлебов. — Тише, тише, — мягко сказал звонкий резковатый голос. — Ты чего, шаман? Ну-ка... Дыши... Тёплые руки обняли его, и он, продолжая отчаянно жмуриться, вцепился в ткань на плечах — сильных, хотя и нешироких. — Джун, — выдавил он, — я... я ничего... Мхм... Бл... Мхм... — Дыши, — твёрдо приказал Хонджун, начиная мягко поглаживать его по плечам. — Ну-ка, давай, чего ты? Всё хорошо, слышишь? Всё будет хорошо. — Джун... Мне так... Но последнее слово ему пришлось проглотить: справа послышались весёлые юные голоса. Это возвращались омежки, что ходили в лес. И показывать им, насколько ему плохо и страшно, он не собирался. Наоборот, он попытался мягко оттолкнуть Хонджуна, но тот лишь сильнее прижал его и прошептал: — Всё будет хорошо с ними, шаман, слышишь? Ничего не бойтесь. Я... Пока я жив, никто не обидит вас. Никто больше не обидит невинных, пока я... Пока... — Спасибо, — сквозь зубы, с силой толкая воздух, чтобы говорить, выдохнул Есан. — Пусти теперь. Мне надо... Не надо, ч-чтоб-бы... — Тшш... — И снова объятия Хонджуна стали крепче. — Ты не один больше, слышишь? Они теперь будут не только под твоей рукой. Не бойся, слышишь? Здесь... Мы будем рядом с тобой. Вы пострадали от рук тех же, кто... кто лишил и нас родных и любимых. А значит, вы — братья, слышишь? Не бойся ничего... брат... Есан замер в его руках. Сердце его запрыгало в груди, пытаясь справиться с бурей чувств, обрушившихся на него после этих странных и сначала показавшихся ему такими нелепыми слов волка. Братья? Какие нахер... Как такое может быть?.. Они — кочевье, а волки — жертвы... Только вот Джун не выглядел как жертва. И в этом своём порыве, которого он и сам, казалось, тут же смутился, он выглядел до странности величественно и... — Подожди, — сжал его плечи Есан, почувствовав, что Джун отстранился, не увидев ответа. — Подожди... — Он прикрыл глаза и сглотнул, пытаясь смочить внезапно ставшее очень сухим горло. — Прости нас... Джун, прости нас... Мы — морва, и я... Я не знаю, как можно нас простить... — Никак, — тихо ответил Джун. — Мы никогда не сможем простить морву, Есан. И никогда не станем сожалеть о том, что сделали с вашим станом и вашими альфами. И... — Он тяжко и порывисто вздохнул. — И ваше счастье, что Сонхва потребовал вас не трогать, потому что там, тогда... Мы могли многое сделать с вами. Но сейчас нет. — Он твёрдо посмотрел Есану в глаза и чуть нахмурился. — Я слишком много увидел здесь, шаман. Рубцы, шрамы... Я вижу, как смотрят эти омеги на наших альф, которые трутся и трутся рядом, облизываясь на них. Они боятся. И этот страх нельзя объяснить только нашим звериным началом. Всё, что вы могли бы рассказать, ни в какое сравнение не идёт с тем, что мы с Юто и Югёмом увидели здесь. Мы, волки, не привыкли к тому, что альфы могут вот так поступать. Среди нас тоже есть уроды, и я лично знаю как минимум пятерых, кому точно нельзя давать в руки власть над омегой, но... Но в основном омеги у нас не боятся альф, привыкли полагаться на их честность и бережное отношение. Хорошие родители именно так воспитывают наших альф. Поэтому я спрошу тебя: скажи, как нам поступить с вами? Что сделать? Есан потрясённо посмотрел на него и приоткрыл рот, но сказать ничего не смог. Они глядели друг на друга какое-то время, а потом Кан тихо и неуверенно сказал: — Разве, есть какие-то сомнения в том, что... что надо с нами делать? — Есть, — кивнул Джун и снова нахмурился. — Есть те, кто просто хочет растащить вас по праву силы и... — О, нет, — в ужасе прошептал Есан, — ты же сказал, что вы другие! — Именно! — резко ответил Джун. — Мы другие. Так я и сказал Сонхва. Но если... Как нам сделать так, чтобы омежки пошли нам навстречу? Как сделать так, чтобы не стали кричать и плакать, чтобы не вздумали сбегать? Есан мгновенно напрягся. Что-то внутри него плеснуло горячим, словно кровью по душе. "Вот оно, — шепнул знакомый голос внутри, вызывав мучительную дрожь. — Это возможность, да? Да-а... Это возможность..." Он чуть двинул бровью, вглядываясь в глаза Джуна. А потом сказал тише, глуше, ниже: — Может, показать им пример того, что это может быть чем-то... хорошим? Есть ли те... тот... кто может показать это? Кто может им сказать, что с волком можно быть... счастливым?.. Я не знаю, но если вдруг... Джун, не отрывая взгляда от Есана, как-то до странности медленно кивнул. Потом ещё раз. Его "тень" двинулась и замерла под осторожно протянутой к ней "рукой" Есана. — Я подумаю, — тихо сказал Джун, и "тень" ушла из-под касания. — Хорошо... — Ты ведь забудешь о том, что это... я сказал? — тихо, почти шёпотом спросил Есан и дунул на огоньки на воде. И они погасли. Джун моргнул несколько раз, вдохнул, выдохнул и вдруг робко улыбнулся. — Прости, Есан, кажется, меня повело. Что-то я не выспался. Что ты говоришь? — Я сказал, что то, как с нами поступить, должен решить ваш вожак, — смиренно ответил Есан и опустил глаза, чтобы не увидел в них омега искры бурной радости. Получилось. Получилось! Кажется, Джун и впрямь забыл! Забыл о том, кто подал мысль, хотя саму мысль вряд ли забудет. А значит... А значит, надо просто немного раздуть алое пламя по краям "тени" Енджуна, Манчона, Хардо и Миджуна... "И случайно забыть на столе тот нож, который ты припрятал после готовки, — снова шепнул ему голос, — помнишь? Когда вам помогал Юто..." Есан дрогнул и сжал кулаки. Нет. Нет! Сволочь... Нет же! Совсем не это... не так! Ведь тогда эти четверо жестоко пострадают, волки их накажут, а альфа Минги потребует... Он может потребовать их убить! "Но ведь шаман должен уметь..." Нет! От самой этой подлой, поганой мысли Есана продрало дикой дрожью. И хорошо, что Джун уже отошёл от него, потому что его позвал Минхо, и не увидел, как побледнел шаман. Он вовсе не этого хотел. Главное для него было, чтобы альфа, который наверняка придёт вместе с Минги, увидел, что его омегу ненавидят, и захотел узнать почему. Впрочем... Есан прищурился и сложил дрожащие губы в злую усмешку. Просто добраться бы до этого альфы да поговорить... Он и сам расскажет этому волку о пригретом им омеге такое, чего ни один альфа не стерпит от своего... да даже и Обещанного наверняка! Главное сделать это правильно, чтобы тот не понял, насколько Есан хочет, чтобы он отказался от Минги, бросил его, оставил его на милость судьбы. И если всё получится... Одинокий, брошенный альфой, униженный и никем не поддерживаемый, этот омега, конечно, придёт в руки Есана сам. А тогда уже может с ним случиться всё, что угодно. В конце концов, они в лесу... Лес — опасное место. Есан горько улыбнулся и вдруг вспомнил — так не к месту! — тоскливую улыбку и ласковые глаза Минги. — Я так благодарен тебе, Есан, — сказал ему тогда омега. — Что не прогнал, что позвал, что принял... Куда бы я без этого?.. Есан зажмурился и стиснул зубы. "Я просто хочу жить! Жить хочу спокойно! Хочу! Хочу!" — Но сколько бы ни твердил он себе это, легче не становилось. И что ему делать с этим, он совершенно не знал.