Проклятье шамана (18+)

Что помешало? Тогда... Нет, ну, он же попробовал, вот честно... Просто этот альфа — альфа Сон Минги, которого звали Юнхо, — оказался крайне странным. Вообще, наверно, Есан просто был пока не в силах даже немного понять волков-альф. Опыта ему не хватало страшно — опыта общения с ними. Странными на самом деле были они все. И вожак Сонхва, который охранял ревнивым лешим своё сокровище — Джуна, — а в жизни скалился и рычал на него часто и до ужаса нелепо (Есан видел пару раз их разговор около времянок, а потом и во сне увидел, как они сначала трахались, как звери, дико и страстно, а потом поругались, даже не успев разомкнуть объятия). Ни один потерпеть, ни другой — удержаться. И при этом в "тенях" у обоих такая страстная, свежая зелень, которая как раз и обозначала, видимо, сильные чувства, что Есана невольно брала тоскливая зависть: вот, надо же, любят же кого-то — так! Был ещё его Обещанный. Есан, как мог, откладывал это "путешествие" на другой конец собственной фиолетовой нити, томясь душевно от того, что именно ему надо было сделать в конце этого пути, но время пришло, так что... Альфа был окутан путаными огненными росчерками, его тень не пылала, как у других, алым или красным, но отсвечивала блёклым, мутно-молочным, словно гной на открытой ране. Он совсем запутался — Есанов Обещанный. И душа у него была словно в пыли — глубокая, тёплая, но пустая, словно оставленная хозяевами недавно пещера в горах: и скарб у стен, и холод от простывшего очага. И всего-то и надо было поселить сюда лёгкий аромат. Этот аромат, пленительный и нежный, свежий, весенний, должен был направить альфу в нужном направлении. Но Есан медлил, не решаясь. Это было больно. И очень-очень страшно. Потянувшись за нитью этого нового, чужого аромата, его Обещанный отвернётся от своего омеги — и пойдёт к тому, кому он по-настоящему нужен, к тому, чья жизнь зависит от того, что за альфа выберет его. Надо будет лишь чуть-чуть отвести его глаза от себя и других омег. Как это точно сделать, Есан не совсем понимал: слишком осознанным должно быть действие, слишком точным для такого непонятного и мутного явления, как "тень". Но ему нужно было это сделать. Очень нужно. И он чётко представил себе аромат Ликса. Присел на край каменного уступа в этой пещере и осмотрелся. Странно... Ему на самом деле здесь, даже в этом неприветливом гулком холоде, было будто тепло. Есан укутался во тьму и прислушался. Невольно его мысли отвлеклись от поиска возможностей сделать то, за чем он пришёл. Он невольно думал о том, что может сниться его Обещанному гулкими зимними и беспокойными летними ночами? Что любит он? Какие песни поёт, когда работает? Не его ли вой слышал Есан не раз, когда не мог глаз сомкнуть здесь, в своей времянке под высоким звёздным небом этой жуткой и тревожной весны? И если его... Как может утешить его Есан? Что может сделать для него — того, кто должен был подарить ему счастье? Ведь оно же должно было быть где-то, счастье шамана Кан Есана? Не здесь ли? В этой пустой душе с нагарью по стенам — может, оно сгорело здесь вместе со всем остальным? Есан в глухой печали нежно огладил рукой "камень" на который присел. И вдруг почувствовал, как холодная твердь стала теплеть под его рукой. Есан невольно замер, пытаясь вчувствоваться в то, что говорил ему камень, и понял, что не ошибся: под его рукой тот действительно потеплел. А потом... Потом у него на глазах в трещине камня показался тонкий, вьющийся зелёный росточек. Робкий, словно удивлённый тем, что смог прорваться, вылезти из непробиваемой глыбы. Есан смотрел на него во все глаза. И росточек поднял свою голову, заветвился, а потом на нём появились небольшие жёлтенькие пуховочки. Есан боязливо тронул одну — и она словно прильнула к его пальцам, а потом качнулась и рассыпалась в прах, покрывая жёлтой пыльцой его ладонь. И аромат весеннего, нежного цветка стал настойчиво заполонять всё внутри Есана. Он набрал полную грудь этого аромата и почувствовал, как льются из его глаз горячие слёзы. Вот и всё. Дело сделано. Здесь больше нет ему места. Главное — не касаться этих цветов, не трогать их, не смотреть, не слушать, не дать почуять себя... Но с этим он справится: скрывать свой аромат и выпускать его лишь в нужном случае — первое, чему научил его отец, утверждавший, что запах делает их слабыми, а вот его отсутствие дарит много благ. Мог омега также и выпускать ложный аромат, чуть кисловатый, острый, сочный, на любителя. Но делать это ему приходилось лишь пару раз, чтобы отбить интерес к себе у пьяных альф, ещё в морве. Природный же аромат... Есану порой казалось, что он и сам его забыл. А вот сейчас вспомнил: интересно, как связан этот аромат с жизнью этого альфы... Должен же быть связан как-то, да? Неважно. Уже неважно. Есан пошёл к выходу из "пещеры", оглаживая её стены и чувствуя, как отзывается камень на его прикосновения. Да... Этот альфа вряд ли бы согрел его, но был бы милым, покорным и искренним. Есану не пришлось бы и думать, как завоевать его. Он бы был просто поласковей, поумнее и похитрее — и обвести этого отзывчивого и чувствительного милаху вокруг пальца не составило бы труда. И дал бы этот сладкий альфа ему дитя — причём так и тогда, как и когда бы захотел Есан. Такой послушный... Ни в чём бы не смог ни отказать, ни противостоять он измученному жизнью, но зато умному, злому и хитрому Кан Есану. И так же покорно потом лёг бы под его нож... О, нет, нет, Звёзды! Когда уже отступит от него призрак отца?! Ни за что! Он давно послал план отца к лешему, ещё до того, как сорвалась "жертва" Минхо. Никогда Есан не смог бы убить своего сломленного, умирающего в безнадёжной тоске, но такого милого Обещанного! Окрутил бы, помог бы снова найти себя, привязал бы крепче крепкого к себе — и утащил бы за собой в долину! Может, именно Обещанный научил бы его не бояться своих прикосновений. Может, был бы не очень груб, умел бы привлечь, был бы нежен и страстен, как и надо было до смерти боящемуся близости с альфой Есану. Может быть, и был бы, да только не судьба. Есан обещал Минхо, что Ликсу достанется чудесный альфа — именно этот альфа, чью душу он сейчас так нежно оглаживал, прощаясь с ней. Да и потом, он должен искупить свою самую страшную вину, иначе не будет ему ни в чём удачи. Что там говорил отец? Страдания... Да, страдания. Боль, горечь, одиночество... Вот, что пробуждает силы. Он не сможет убить Обещанного, у него никогда не будет от него ребёнка, а силы нужны будут, ещё и какие. Так что он отдаст себя тому, другому волку, который уж точно не станет с ним нежничать. С чего бы? От одной мысли о том, что ему предстоит вытерпеть, Есану становилось дурно, он снова и снова пытается смириться с этим — но не мог, раз за разом проигрывая своему ужасу. Он гнал, гнал прочь от себя мысли об этом своём самом страшном и самом необходимом испытании — как он окажется под альфой. Есан был уверен, что тот альфа должен будет выместить на нём свою боль: он хорошо помнил алый огонь в ярких волчьих глазах и яростный рык о том, что идёт волк, чтобы убить его. Убить — не убьёт, но ведь мучить можно по-разному, как и мстить. Да и к тому же он ведь альфа, стоит ли вообще хоть чего-то хорошего от него ждать? Да, именно этот альфа помогал Есану, и не раз, давал возможность опереться на себя и снова встать на ноги, редко — но в самые трудные моменты. Но ведь это было до гибели волчьей деревни. Это было до... всего. А сейчас... Есану точно придётся пострадать. Это даст ему возможность напитаться горькой силой боли. Он справится. Справится! И хотя сейчас от одной мысли о ложе с тем волком Есан чуть не сознание от ужаса терял — он сможет. Он выдержит: у него есть, за что бороться и ради чего терпеть. И чтобы не вздумалось отступить, он и сошёл по собственной нити сюда, в "тень" своего Обещанного — единственного, из-за которого он мог бы передумать, поддаться слабости, пойти на поводу у своих желаний. На самом деле, можно ведь было ограничиться и простым отводом глаз в нужную сторону. Но, увы, Есан сомневался в себе. Он слаб... О, Звезды, как же он слаб! Он не спал толком столько ночей, что, кажется, и забыл, что значит — выспаться. Он постоянно был в напряжении, он следил за всеми и вся — и чувствовал, что слишком часто проигрывает! О, да, в нужный момент он мог сдаться. И — отдать себя в руки Обещанного. А не должен был. Нет, не должен. Жертва... Ему нужна была эта жертва. И в этот раз жертвой будет он сам — тот, кто так и не научился правильно и разумно жертвовать другими. И поэтому получается, что все его жертвы случайны и неразумны. Но с этой жертвой он не мог позволить себе ошибиться. Он и так нарушил столько всего, столько всего переврал в планах, столь многое испортил, что другой возможности хоть как-то что-то исправить Ветер пути может ему и не дать. Он ведь даже не за себя переживал: были омеги в долине, которые должны были дождаться его, а вместе с ним — мира и покоя. Но сначала он должен пристроить юных. И для всего этого ему нужно было отказаться от своего Обещанного и... уничтожить одного чудесного омегу. Чужими руками. Но и тут — вот беда — всё сразу пошло не так, как надо. В глазах Минги, когда он пришёл вместе со своим альфой и Джуном на двор времянки, были безнадежность и тоска. Рыжий омега быстро рассказал Есану, чего они хотят, и тот тут же согласился объяснить всё Минги. Ещё бы... План начал работать. Вроде... — Скажи Юнхо всё, шаман, — тихо сказал Минги, почти равнодушно согласившись на разговор с омегами. — Расскажи ему, пожалуйста, всё обо мне. Пусть... Он должен знать. Всё равно ведь... узнает. Пусть от тебя, а не от... них. Прошу! Не скрывай ничего, слышишь? Есан стоял в ступоре и пытался понять: что? Что... Что?! Минги сам этого хочет? Леший его побери, но тогда... Тогда он, значит, готов расстаться со своим альфой? Что там у них стряслось? Это было ударом, но не таким сильным, как следующий: в глазах альфы, которому Есан начал рассказывать о судьбе Минги, выбирая выражения, делая вид, что пытается всё смягчить, никак не загоралась столь нужное Есану презрение. Там полыхала ненависть. Там зацвела пышным цветом злоба, но не на продажного омегу, чья стыдная жизнь была позором и для него, и для его будущего альфы, а лишь на поганого Хирона. А ещё... Есан даже говорить стал медленнее и, кажется, сбился, когда понял: болезненно-розовым, словно шрам, ободом сжало "тень" альфы искреннее и чистое сострадание: этому огромному детине было до слёз, до воя жаль своего Минги! И его глаза невольно искали омегу, его пальцы сжимались в стремлении сжать хрупкие плечи Обещанного — и прижать к своей груди! И это после того, как Есан в отчаянии напрямую всё, без утайки рассказал, а где совсем было совестно говорить, так откровенно намекнул, что невозможно, никак невозможно было не понять! Но альфа... Бычился, косил покрасневшим глазом, скалился, обнажая невольно лезущие от бешенства клыки — но всё мимо! "Он не бросит его! — с ужасом понял Есан. — Всё напрасно! Всё..." Именно в этот момент они услышали вопль, что раздался из времянки, куда ушёл на разговор в омегами Минги. Он должен был рассказать им о том, что среди волков обрёл Обещанного и что волки — парни хорошие, незлые, с ними многое можно построить. В общем, всё, как и думал Есан: нужная мысль проросла в Джуне — и он всё сделал, умница... А вот сам Есан оплошал. Причём прежестоко. Его понесло. Когда он увидел побитого Минги с истерзанным лицом и в порванной одежде, он безумно испугался, что сейчас этот дурацкий альфа, который с какого-то перепуга настолько успел возжелать своего омегу, что готов было простить ему распутную жизнь и всё на свете, кинется на омег, обидевших Минги, и порвёт их всех! И по лицу этого самого Юнхо было видно, что он готов именно так и сделать, но сначала должен успокоить своего милого. А милый был почти в бессознании от страха и горя, хотя непонятно было — а чего он ожидал, с такими-то речами приходя туда, где его искренне презирали и ненавидели? Конечно, его приняли за предателя, который должен сдать их волкам! Конечно, Есан же старался не зря... Только вот того, что они всё-таки начнут бить Минги, да ещё и, кажется, царапать, шаман всё же не рассчитывал. И его понесло: он разразился гневной речью, полной страха и рассчитанной на то, чтобы отвлечь внимание не столько омег, сколько альфы, который, рыча, сжимал в руках своего Обещанного и смотрел вокруг алыми от бешенства глазами. Но на самом деле отвлекло внимание другое: сначала прибежал этот бешеный Ли Джисон и Минги, как дурак, кинулся к нему в руки, чем ввёл своего альфу в дикий ступор. А потом Енджун начал оскорблять Минги, и Джисон кинулся на него с кулаками! Прямо при альфе! Вопли, визг и крики на мгновение оглушили Есана, он потерялся и поэтому не сразу понял, кто пришёл на этот шум в их времянки. А зря. Потому что это был вожак. Сонхва. Как же он был красив и величественно страшен в своём праведном гневе! Есан невольно засмотрелся на него — и чуть не пропустил начало его речи, обращённой к пленным. Как он говорил... Столько страсти, столько горечи и боли в его словах! Он призывал омег понять своё положение! Он взывал к их разуму, он требовал их смирения! Может, его слова были не совсем такими, как должны были бы быть, чтобы дойти до сознания каждого омежки, но в этом Есан вожаку помог: при переводе он ясно и чётко разложил для этих дерзких мальчишек важные мысли о том, что волки ждут от них покорности, беспрекословного послушания, верности традициям и душевного тепла. Что если омеги будут строптивы и жестоки, их ждёт кара, что выбора у них нет — и думать не о чем. Что принести волчат — главное, на чём они должны сосредоточиться! Последнее было специально сказано Есаном для Минхо, стоявшего в стороне, прижимающего к себе Джисона, которого только что оторвал от Енджуна. Да, да! На все уговоры уйти под руку Есана, доверившись ему, на все убедительные слова Кана, на все его нежности Минхо отвечал по-прежнему тупым упрямством, как будто не понимал, насколько печальной будет его судьба в волчьем племени, когда от него откажется... А ведь откажется же! Есан точно знал: волкам нужны дети! Им стаю возрождать надо! Так надо, что они готовы взять в свои дома ненавистных перелётчиковых омег! И омеги эти нужны не только как утешение волкам на их ложах, не только как возмещение для них потерь, принесённых морвой, хотя Сонхва, как ни странно, упирал именно на это, а не на детей. Но Есан слегка подправил речь вожака, чтобы омеги поняли всё именно так, как надо, без прикрас, и не рассчитывали на что-то иное! И чтобы Минхо, глупенький Минхо всё понял! Но, кажется, и здесь всё было напрасно. На лице Минхо было по-прежнему лишь беспокойство за брата — и никакого осознания. Это разозлило Есана. Как можно быть таким?! Да, любит он братьев, ну так ведь Есан и сделает всё для них! И Джисону даст величие шамана, и для Ликса уже всё подготовил — тому вообще своего альфу "подарит"! И уже знает, как поганого Обещанного самого Ликса притравить во сне головным недугом, чтобы он не проснулся в нужный день вовремя, чтобы опоздал туда, где будут волкам передавать пленных омежек! Да, всех подробностей он Минхо не говорил, но ведь дал своё слово! Поклялся, что с ними будет всё хорошо! А этот упрямец в последний раз так от его рук шуганулся, что упал и повредил бок о лавку! Как будто Есан собирался его насиловать! А он... Ну, зачем так?.. Это было обидно и больно до слёз. Так что и Есан не пощадил чувства Минхо и всё, что думал, чего боялся, вложил "в речь" Сонхва. И даже то, чего там не было, но должно было быть, — всё высказал, чтобы дошло до каждого! И тем не менее — Минхо остался глух и в этот раз. И Есан сорвался. Всё, что было у него на душе, всю печаль и горечь, всю свою дикую усталость от последних бессонных ночей выплеснул он в разговоре с Минги после того, как ушёл вожак, который, благодаря просьбам Джуна и Юнхо не стал наказывать виноватых в драке омег, проявив, на взгляд Есана, неуместное и крайне непонятное добродушие. Будь они в морве... Но они были у волков. И здесь всё было совершенно иначе. Взбешённый тем, что у него мало что получилось, Есан попросил Минги задержаться без его тупого и упрямого альфы. И сказал ему всё-всё, что пришло в туманную от злобы голову. Что теперь, когда его Юнхо всё знает, бесполезно держаться за него: всё равно выгонит он Минги, не стерпит! Потому что альфа! Потому что все они одинаковы! А может, ещё и прибьёт, и изнасилует напоследок, чтобы выместить обиду за то, что Обещанный не дождался его в чистоте и продал себя за тряпки и кусок лепёшки. Сказал, что понятно это было всем и с самого начала, но Есан дал возможность Минги попробовать, однако сегодня, когда он говорил с Юнхо, понял: альфе было очень больно! И, конечно, что делает альфа, когда ему больно? Он делает больно омеге! Так что ты, конечно, смотри, Минги, но, может, лучше самому уйти? Просто бросить всё прямо сейчас и отдаться в руки кому другому на общем выборе? На этом месте Минги, который уже давно глотал рыдания, раскис окончательно и прошептал, что никогда и никому не сможет больше принадлежать. Что умрёт — а никому себя не позволит больше тронуть! Есан прикрыл глаза и жадно облизал губы. Синее пламя, которое мозолило ему глаза, казалось, притухло, перестало мучительно слепить взгляд. — Я всего лишь предупреждаю, милый, — вкрадчиво сказал он, стараясь, сжав пальцы, ничем не выдать своего раздражения. — Если вдруг что, ты же знаешь, что я всегда приму тебя! Сонхва должен был пообещать нам укрытие от обидчиков, он обязательно скажет и это, я видел, так что... Если только этот Юнхо поднимет на тебя руку, ты помни: ты не один, просто приди — и я укрою тебя, где бы ни был! В конце концов, лес нас никогда не подводил, пристанище найдём... — Он не станет бить, — жмуря мокрые глаза, сквозь всхлипы выговорил Минги. — Он никогда меня... не ударит. — Это альфа, милый, — со вполне искренней горечью ответил Есан. — И твоя привязанность понятна, но ведь ты добр и прекрасен, а он — зверь, пойми, я... — Нет, нет, — помотал головой Минги, — точно нет. Только, может, нарычит или... А так нет. Но я не стану ему обузой. Я... Я уйду. Сегодня же уйду, шаман. Он заслуживает кого-то лучше меня! Он счастья заслуживает, потому что лучше его нет на свете никого! Это я сегодня понял, когда... — Минги спрятал лицо в ладонях, задышал рвано, сдерживаясь, а потом глухо договорил сквозь рыдания: — Я уйду, уйду, уйду... Просто мне ещё бы раз... Сказаться ему, понимаешь? Спасибо сказать. Потому что всё это время я счастлив был с ним, так счастлив... У Есана судорогой свело что-то внутри, он зажмурился, пытаясь снова вдохнуть, и стиснул до ноющей боли кулаки. Нет... нет, нет, нет, так не должно быть, точно не должно быть! Не может, нет, не может он сейчас отступить, не может! "Дави! — орало внутри чёрным от бешенства голосом нечто тёмное. — Дави сейчас! Не дай ему уйти! Пусть откажется от альфы прямо сейчас, через чёртова рыжего передадите, что он больше не вернётся, не отпускай! Нет! Дави сейчас — и сможешь спровадить его в лапы и пасти волков-граничников уже завтра!" — Иди, — сквозь зубы процедил Есан. — Иди к нему. Возьми только своё в доме и скажи спасибо, раз был... счастлив. Я буду ждать. Если что — беги, не дай себя обидеть. Мы что-нибудь придумаем. Он проводил сгорбленную понурую фигуру Минги взглядом до ворот и без сил опустился у стены прямо на землю. То, что Минги не вернётся, он уже знал в тот момент. Или не знал? Да нет, знал, конечно... И иначе, чем полным дураком, назвать его было никак нельзя. Он едва заставил себя подняться, шатаясь, подошёл к кадке с водой и, жадно отпив из ковша, плеснул несколько раз на лицо. Как же глупо... слабый, никчёмный, тупой тупорог... Он поднял глаза — и крупно вздрогнул, упёршись взглядом в лёгкую насмешливую улыбку на красивом лице с живыми, умными, тёмными глазами. Они смотрели пристально, не оценивающе, а изучающе, как будто альфа, что вот так оглядывал Есана, с восхищением рассматривал то, что ему досталось, как будто... как будто... И под взглядом этих глаз Есан почувствовал себя обнажённым и... полностью беззащитным, открытым, словно на ладони, со всеми своими страхами, болью и стыдом. Это было так неожиданно, и неправильно, и непривычно, что он отступил на несколько шагов назад спиной, а потом развернулся и опрометью кинулся во времянку.