Проклятье шамана (18+)

Есан так часто говорил это другим, что должен был и сам поверить, но не получалось. Особенно после всего вот этого вот. Смирение. Терпение. Покорность. Надо быть или хотя бы показаться милым. Надо оценить благородство и послушно принять свою судьбу. Они с Минхо старательно доносили это до каждого: от до странности взбудораженного малыша Сонхуна, который, как увидел за забором облизывающегося на него Обещанного, огромного детину, который мог омежку на одной руке унести, с жутковатым шрамом через щёку, так и пропал, светясь зеленью пугливого счастья на всю "тень", — до озлобленно-хмурого Енджуна, который на самом деле, видимо, что-то чуял и остался непримиримо настроенным против всего того, что ждало их. А вот остальные омеги, которые были ему близки по духу, один за другим сдавались. И первым был, к вящему изумлению Есана, грубиян и насильник До Манчон. Он пришёл к шаману в его угол накануне Выбора и, смущённо помявшись, робко спросил, не видел ли Есан чего о его судьбе. И хотелось, очень хотелось Есану из чистой вредности ответить, что нет, мол, не видел да и не хотел видеть, так как вымотал их с Минхо этот противный омега по самое не балуй. Однако стоило ему взглянуть в глаза Манчона, полные скрытой тоски и страха, как мысль эта испарилась сама собой. — Ты будешь счастлив с альфой, что выберет тебя, Манчон, — тихо сказал он и мягко положил руку на плечо юноше. Тот слегка дрогнул под этой рукой и невольно прикрыл глаза, наслаждаясь тем теплом, что послал ему через свои пальцы Есан. И Кан продолжил: — Только помни, что гордость — это хорошо, а вот гордыня ненавидима всеми. И иногда... Иногда можно сделать первый шаг и самому, если не получается дождаться его от того, кто рядом. Есан прикрыл глаза и слабо улыбнулся: перед глазами мелькнуло запрокинутое к небу и искажённое страстью лицо Манчона, а в ушах раздался отголосок его стона. Он почувствовал, как краснеет, и добавил чуть тише: — А ещё помни, что ночная кукушка всегда перекукует дневную, Чони. Манчон вскинулся и с изумлением посмотрел на Кана, а потом до него дошло, и он внезапно густо покраснел, чуть оскалился в диковатой улыбке и, кивнув, быстро ушёл. "Ты сам-то помнишь ли об этом, шаман?" — подумал Есан, с тоской глядя ему вслед. Как и всё время после того столкновения у забора со странным альфой, чей пронзительный взгляд теперь просто преследовал его, Есан задавал этот вопрос себе после каждого подобного разговора. В голове у него был сумбур, мысли носились, сменяя друг друга: от отчаянного "Убью, если попробует силой..." до жертвенного "Просто встать на четвереньки, прогнуться и принять... Всего-то... всего-то... Ты потребуешь от него большего, так что разве не заслуживает он... О, нет, нет, нет! Не думать сейчас!" Ночью накануне Выбора почти никто и не спал. Сам Есан не просто не хотел — боялся уснуть и увидеть что-то, что измучает его и не даст сосредоточиться на том, что он должен провернуть. Он узнал, как зовут его Обещанного. Чанбин. Хороший альфа. Красивый, милый... Нет, нет, не думать... Чанбин... Могло ли бы у нас с тобой что-то получиться, Чанбин? Как бы ты пытался узнать меня? Хватило бы запаха, который теперь я навсегда скрою от тебя? Или надо бы было укусить, чтобы попробовать крови? А может, когда ты взял бы меня... Говорят, что такое тоже бывает, и Откровение может быть дано, как угодно, хотя, конечно, по большей части это запах. Чанбин... Простишь ли ты меня, Чанбин? Прощу ли я себя? Прощение того альфы, к которому я ухожу, я не надеюсь получить: он слишком зол на нас и слишком... слишком умён, судя по взгляду. Он, кажется, всё обо мне знает... Он будет меня мучить, Чанбин? Насколько больно он сможет мне сделать, если — когда? — узнает, что это я виноват в смерти его Обещанного? Ты мог бы мне рассказать о нём, но ты даже ни разу не посмотрел в мою сторону, хотя ведь наверняка видел, что я смотрю на тебя... Чанбин... Наша с тобой нить стала отчаяннее мигать и гаснуть на мгновения... Только ведь это невозможно! Она дана Звёздами навсегда, ведь хотя бы это Обещание — должно же быть твёрдым? Или нет ничего совсем настоящего и конечного в этом мире? Прости меня, альфа Чанбин. Береги Ликси: не удержишь, и его Обещанный доберётся до него. Правда, эта тварь пытался лапать любого, кто близко к забору подходил, а если бы не Юто, так и утащил бы Чондо, гиена болотная. Ему, очевидно, просто нужна задница, и ему наплевать, какая именно. Но ведь ты не такой?.. Мне, такому злобному и жестокому, не мог, не должен был достаться плохой альфа, он должен был вытащить меня из того чёрного омута, в который меня толкали — и столкнули... Чанбин... Как хорошо, что ты будешь вдали от меня, что ты будешь в безопасности... И я буду счастлив — я смогу, я постараюсь быть счастлив, когда — если? — узнаю, что у вас с Ликсом всё хорошо. Чанбин... забери меня, пожалуйста... Прощай.

***

Есан стоял на Широкой поляне и смотрел на волков. Омег-кочевников поставили на небольшом возвышении — словно на ярмарке товар, — и он видел заинтересованные, пристальные, а то и откровенно-жадные взгляды, которые бросали волки на юношей, дрожащих друг у друга в объятиях, льнущих один к другому в тщетной попытке оказаться дальше от своих будущих хозяев. Волки слушали Сонхва: вождь стоял перед омегами и был будто их единственной защитой от тех, кто уже через несколько минут выберет себе жертву — и утащит к себе. Хорошо, если на доброе дело, а если как с Чиа... Его имя слышал Есан слишком часто в последние три дня, и каждый раз болью отзывалось оно в измученном его сердце. И сейчас все его страхи как будто снова обострились, обрели пугающую правдивость. Он с болезненным вниманием всматривался в этих суровых, немного как будто уставших и от этого мрачных молодых мужчин. Они и впрямь были почти все достаточно молоды. Гордо расправляя свои сильные плечи, они встряхивали густыми, в основном тёмными волосами и поглядывали, чуть скалясь, на трусливо жмурящихся под этими взглядами омежек. Одежда на всех волках была добротная, где со снурком, а где и с отделкой и вышивкой, они пахли тяжело и душновато, но лишь потому, что было их здесь слишком много для такой небольшой поляны. Они не выглядели злыми и жестокими, но и добродушными и мягкими тоже было их не назвать. Им тоже явно было нелегко. И они тоже пришли сюда со своими бедами, печалями, а может, и с надеждами, с маетной тоской от одиночества. Есану хотелось в это верить. До боли хотелось. Как хотелось ему верить и словам Сонхва, который, как Есан и думал, пообещал омегам защиту, а волков попросил быть добрее и милосерднее к мальчикам, которых они заберут к себе в дом. И он ни словом не обмолвился о детях. Есана это озадачило, так как он был уверен, что Сонхва обязан напомнить волкам о главной цели всего того, что затевал. Однако — нет. Подумать об этом дольше у Есана не вышло: Сонхва умолк и сделал несколько шагов в сторону, открывая омег, убирая свою "тень", что немного нависала над ними, укрывая и даря хрупкую защиту. И омеги будто дрогнули в едином порыве, отстраняясь от замерших альф, которые глазели на них уже совсем открыто, скользили взглядами по их залитым слезами лицам и щуплым фигуркам. Есан почти сразу, как пришёл, увидел Чанбина: тот стоял справа от возвышенности, на которую поставили омег, и мрачно глядел в землю, даже не пытаясь осмотреть юношей, выбрать. А потом, чуть позже, подошёл и тот, другой. Они встали далеко друг от друга, и это было ужасно неудобно. Есан заволновался, что не успеет, однако сжал зубы и ждал. И когда Сонхва отошёл, Чанбин впервые поднял глаза. И впервые их взгляды встретились. Лицо альфы дрогнуло, на губах мелькнула странная удивлённая улыбка, а в глазах засветилось восхищение. О, да... Есан понравился своему Обещанному. И Чанбин сделал шаг к нему, его правая рука приподнялась, словно он хотел потянуться — и тронуть чудного омегу, что прожигал его взглядом синих глаз. "Не смей! — кинул ему Есан и плеснул тьмой на лёгкий зажёгшийся зелёный в его "тени". — Не я. Ищи! Ты знаешь, кого искать! Прощай". И он быстро перевёл взгляд, выискивая в уже начавшей двигаться толпе альф другие глаза — тёмные, жаркие, пристально на него глядящие. Он снова вздрогнул под взглядом этих глаз. "Он погубит меня! Слишком! Я не справлюсь! — плеснуло кипятком ему по сердцу, но Есан лишь стиснул зубы и, прикрыв глаза, позвал: — Иди ко мне! Слышишь? Я — твой!" На лице того альфы отразилось удивление и как будто даже недоверие, но он уже сделал первый шаг к Есану. Потом ещё и ещё... Есан смотрел на него, не отрываясь, одновременно ограждая взгляд Чанбина мельтешением "снежной крупки", отвлекающей его от других омег и направляющей его взор только в одну, нужную, сторону. И краем глаза он увидел, как быстро пошёл Чанбин к Минхо, который прижимал к себе Ликса и Джисона. А потом тяжёлая рука опустилась на плечо Есана и горячий шёпот, словно острая ласка, прошёлся дрожью по его душе: — Ты звал? Я пришёл. Вот мы и встретились, омега. Теперь ты мой. Есан невольно прикрыл глаза, с томительным изумлением ощущая, как его окутывает тепло. Словно на него накинули меховой плащ, лёгкий, но упоительно тёплый. Словно укрыл его собой этот альфа — невысокий, очень крепкий, с мощной шеей, широкими плечами, хитрым прищуром тёмно-ореховых глаз и безумно пленительным ароматом одинокого костра из еловых ветвей на берегу волнуемой ветром реки. Омега невольно повёл плечами и неожиданно для себя прильнул к волку, который, поняв его порыв, скользнул рукой ниже и прижал его к себе за талию, а потом и обнял — прямо вот так, там, при всех. И, уткнувшись в его плечо от неожиданности, Есан застыл, не в силах оторваться: он будто попал домой... Дикое, жутко непривычное ощущение... То есть... Было такое с ним, было точно: когда он в детстве прибегал, запыхавшись, в их шатёр и кидался в папины объятия, а тот, смеясь, прятал его в них. Тогда Есану казалось, что прятал его папа от всех бед. Крепче любых стен, прочнее любых щитов были эти объятия — и легко верилось малышу Есани, что никогда мир его не обидит, пока он может прятаться в этих добрых руках. Может, так оно и было. Только быстро всё кончилось, и Кан был уверен, что — навсегда. Был так уверен, а тут... Есан прильнул к крепкой альфьей груди всего-то на несколько мгновений, сделал лишь несколько глубоких, до стонов приятных вдохов — маленькая, простительная слабость, разве нет?.. А потом отпрянул от мужчины, пытаясь заглянуть ему в глаза и понять, что это было, но тот не дал. Мягко и уверенно он удержал омегу прижатым и отвёрнутым от того, что творилось на поляне. Есан лишь слышал вскрики, плач, гул недовольных голосов, резкие окрики — всё это говорило о том, что ничего весёлого не происходило там, где альфы растаскивали омег, отрывая их друг от друга. Есану надо — надо! — было посмотреть, ему нужно было знать, что с Ликсом! Он должен был увидеть, пересилил ли себя альфа Джисона, тот самый светловолосый волк, которого видел Есан в своих снах трахающим его братишку. Просто этот альфа часто маялся волчьим воем в лесу от тоски и боли, прознав, что его Обещанный — проклятый кочевник, как выяснил Есан, а значит будущее Джисона было под большим вопросом. Кан тихо порадовался, когда увидел это в мутном тревожном быстром сне: его задачу по отвращению Джисона от его альфы это облегчало. Но самое-самое главное: что с Минхо?! Что... — Тише, омега, — мягко прошептали ему в ухо. — Не надо... Все твои омеги будут пристроены, слышишь? И наши альфы... Справятся. Мы поможем. И не дадим обижать. Голос был низким, тягучим, он как будто звал, манил куда-то... Есан пытался осознать, что происходит, но голова туманилась. Вся тяжесть последних недель, все беды и печали, что возлагали на него эти омеги, вся его внутренняя борьба с самим собой — всё это как-то одномоментно рухнуло на его плечи. И он ослабел, почти упал на руки альфе, который подхватил его — и понёс. Есан сразу понял: вырваться он не сможет. Потому что, кажется... Нет, нет! Так не должно быть, он должен! Ему надо! Проклятый, отпусти... пусти... пусти же... Напрасно: ни сил, ни мужества — ничего внутри своей души он не мог обнаружить, как ни искал. Через силу он сжал зубы и прикрыл глаза, пытаясь хотя бы внутренним зрением увидеть то, на что не было у него возможности посмотреть наяву. И увидел... Окрепла в едином тугом порыве натянутая с двух сторон золотая нить. Джисон... Не надо... Всё-таки успел, дрянь белобрысая, ещё и почти силой... Ладно, разберёмся. Тонко заплелись голубоватые, розоватые, нежно-сиреневые нити... Но серебристо-голубая вдруг дёрнулась и выгнулась, словно от боли... Соён! Где? Где он? Где твой Обещанный?! Почему же... — Чш-ш... Тише, омега, тише, не дрожи... Мы уже почти пришли, малыш... Ты такой холодный... Замёрз? Тоненький... Такой тоненький... Прости меня, слышишь? Я не хотел... Не хотел тебя пугать... Ни тогда, в лесу, ни сейчас... Не обижу, слышишь?.. Минхо, Минхо! Покажи мне Минхо! Мятная ниточка дрожала — робкая, боязливая — но натянутая с двух сторон... Обещанный нашёл его. О, Звёзды, прошу! Только пусть не лезет со своим благородством и не говорит сразу этому альфе, что пустой! Пожалуйста, Минхо! Хотя бы немного — ты же можешь получить от него хотя бы немного! Может, он даже привяжется к тебе, ведь разве можно не полюбить тебя! Мне будет больно, но... Но ведь ты так и не смог полюбить меня, а этот чёрный... Может, сможешь дать ему что-то иное, и он простит... Даст возможность... Минхо, Минхо... Разве можно отказаться от тебя?! Только не делай глупостей, малыш, прошу... — Не плачь, омежка, что ты... Есан крупно вздрогнул, когда почувствовал, что падает, но на самом деле альфа просто опустил его на мягкое ложе — и он проснулся. Что... Он уснул?.. Что?! Есан резко распахнул глаза и уставился на альфу. Тот склонился над ним, его густые чёрные брови были нахмурены, а в глаза мутнела тревога. — Почему ты плачешь даже во сне, шаман? — тихо спросил он. — Я не плачу, — глухим и хриплым, каким-то чужим голосом ответил Есан. — Это неправда, я... Я не сплю... — А ты поспи, — вдруг мягко улыбнулся альфа, и от этой улыбки лицо его сказочно преобразилось: лукавством блеснул острый взгляд, острее обозначились скулы, и румяно надулись губы. Альфа был прекрасен... Это было плохо, это было опасно. Есан попытался подняться, только сейчас до конца осознав, что он лежит на спине, а волк нависает над ним, присев на край ложа. Но ему не дали этого сделать: альфа скользнул горячим взглядом по лицу, шее и плечам Есана, легко нажал твёрдой ладонью ему на грудь — и он без сил упал обратно на мягкую и очень удобную подушку. Растерянно заморгав, Кан испуганно поднял глаза на альфу, а тот снова улыбнулся, словно довольный кот, и вдруг провёл рукой по его щеке, а потом поднял ладонь к его глазам — и омега невольно прикрыл их. Стоило ему это сделать, как шёпот — густой, сладкий, словно горячий мёд, накрыл его: — Ты так измучен, малыш... Поспи, слышишь? Теперь ты со мной. А значит... в безопасности. И каждое слово, что должно было вызывать недоверие, — ведь Есан не знал даже имени этого альфы — словно выбивало опоры, на которых крепились выдержка, смелость и твёрдость Кана. Спать... Он так давно не спал... Просто — спать... Мягко здесь, так мягко... И запах... спать на одеялах у костра, и чтобы река плескалась и чуть наносило влагой и свежестью... Мечта... Спать... Так... Хорошо...