Проклятье шамана (18+)

Чонхо швырнул его на ложе, и только тогда, ощутив под собой относительную опору, Есан смог выдавить из себя крик, потому что до этого, кажется, потерял на миг от ужаса сознание. Перед его воспалённым взором мелькнуло другое лицо — злобное, оскаленное, с бешеными красивыми глазами — с глазами, которые раньше так ласково щурились, когда Есан робко касался смуглой щеки альфы и смущённо улыбался. А потом, там, в лесу, эти глаза горели таким огнём и столько в них было мрачного, дикого желания, что они иногда виделись Есану в самых мучительных снах. Он старательно забывал потом об этих снах, так как они были, наверно, тем единственным, чего он не смог бы вынести, приходи они чаще и оставайся с ним. Вскрикнув, Есан сжал зубы и застонал, понимая, что сейчас всё повторится, что сейчас этот альфа, который казался таким добрым, таким... так жестоко его обманул! Этот альфа... этот... Но ничего не происходило. Сжавшись и обняв себя руками, он лежал на ложе, рядом сквозило ставшее уже знакомым тепло — но оно не касалось Есана. И он распахнул от изумления глаза, нашёл тревожным, полным тоски взглядом Чонхо и сжался ещё больше: альфа сидел на краю ложа, спустив ноги на пол и откинувшись на руки. Он пристально смотрел на Кана, склонив голову набок. В глазах его сквозило насмешливое удивление и острый интерес. Есан заморгал, пытаясь понять, что происходит, тогда Чонхо закатил глаза и цокнул: — Ну? Давай. — Ч... Что? — сухо прошептал Есан, выпрямился и быстро отполз подальше, в угол ложа, прижимаясь к стене. — Ты сказал, насколько я помню, что дашь мне то, что мне нужно как альфе, — приподнял бровь Чонхо. — Показывай, шаман, что умеешь. Я весь твой. Есан сглотнул и невольно скользнул взглядом по Чонхо. Тёмные глаза альфы блестели из-под полуопущенных ресниц, а губы кривились в насмешливой ухмылке, на шее сверкало несколько капель пота, мускулы на руках были напряжены и явно обозначались под тканью рубахи, которая на груди немного разошлась в шнуровке и показала смуглую кожу. Ноги были расставлены и чуть ниже пояса выступал вполне себе явственный бугор. Наткнувшись на него взглядом, Есан мгновенно облился горячим, запылали, казалось, даже его уши, пальцы, судорожно сжимавшие полосы обмотов на руках, ощутимо задрожали, а губы затряслись. — Что... как п-показать? — замирая от страха и стыда выговорил он едва слышно. — Малы-ыш, — протянул насмешливо Чонхо, — ну же, не тупи. Видишь, я почти готов. Давай, приласкай получше — и посмотрим, чем ты там собрался оплатить свою... свободу. Последнее слово прозвучало иначе, чем остальная речь: с горечью, внезапной и странной, какой-то... нелепой. Но Есан отметил это лишь краем сходящего с ума сознания, в котором дрожало листом на ветру одно: "Накинется, изомнёт, порвёт! Растопчет... растопчет... не смогу..." Привычка требовала немедленно ударить внутренним хлыстом, чтобы не посмел и дохнуть в его сторону, чтобы, сука, даже не думал в следующий раз... Но другое — тёмное, строгое, холодом наносящее — перебивало этот порыв: что дальше? Ударит, остановит, оттолкнёт так, что альфа запомнит надолго, — и... что? Тем более, нападать Чонхо вроде как не спешил. Откровенно медленно, прикусывая губу, он водил тёмным, тяжёлым взглядом по телу Есана, останавливаясь на его дрожащих губах, на длинной шее с судорожно ходящим в попытке проглотить горький ком в горле кадыком, на вздымающейся от рваного дыхания груди, на бёдрах, с которых кое-где отошло полотно обмотов, обнажая нежную кожу. На них Чонхо откровенно задержал взгляд дольше и, быстро и хищно усмехнувшись, облизнулся. Потом альфа снова посмотрел Есану в лицо и лениво потянулся, прогибаясь в сильной спине. А после ловко, двумя точными движениями сбросил с ног короткие сапоги и быстро взобрался на ложе. Есан в своём углу сжался сильнее и низко опустил голову. Он всей кожей почувствовал, как придвинулся к нему Чонхо, а от горячего дыхания альфы, снова опалившего ему шею и плечо, проглядывающее из-под размотавшегося верхнего полотна, Есану захотелось испуганно заскулить и исчезнуть — из этой комнаты, из этого дома, из этого мира — такого неправильного, такого обжигающего... Ему надо было, срочно надо было оказаться как можно дальше от этого альфы. Потому что тот шептал странное, нелепое, невозможное: — Эй, омежка... Что же ты так испугался? Таким смелым, таким уверенным, таким охотником-охотником был ещё так недавно... Загнал меня, к стеночке прижал, в голову, в душу забрался, возбуждая и соблазняя сладкими прикосновениями... О чем там ты шептал? Что обещал, а? Ты же хотел, чтобы я вспомнил? Давай вспомним?.. М?.. Что же сейчас жмёшься, будто боишься, что я тебя насиловать стану? — А ты не станешь? — с мукой выкрикнул Есан, который от этого жуткого, томного тяжкого страха, что оковывал его, истончая выдержку, уже не смог сдержаться. Он плеснул отчаянным взглядом на альфу — и замер от того, каким... каким был рядом с ним Чонхо. То, что альфа возбуждён, было видно по всему: по позе, по прикрытым глазам, сбитому дыханию. Но и то, что кидаться на омегу и брать его силой он не станет, тоже вдруг стало Есану вполне очевидно. В подтверждение этого его ощущения Чонхо чуть отстранился и нахмурился: — Зачем мне? — В голосе у него была досада. А потом он снова ухмыльнулся: — Разве ты не предложил мне себя сам? Я просто готов подумать над твоей сделкой — если ты сейчас покажешь "товар" лицом. Ну же, омега, чем ты там предлагаешь мне загладить мой будущий несмываемый позор перед моей стаей? — Позор? — боязливо покосился на него Есан, внутренне содрогнувшись от язвительной горечи, которая послышалась ему в этих словах Чонхо. — Почему это позор? Чонхо хмыкнул и медленно провёл ладонью по плечу Есана, а потом, ухватившись за него, вдруг дёрнул омегу сначала на, а потом мимо себя, вбок, а сам переместился за его спину и вдруг крепко прижал к себе за пояс, заставляя опереться на свою грудь. И снова в ушах растерянно ахнувшего и коротко проскулившего от страха Есана затрепыхался его негромкий голос: — Волки никогда не отпускают свою добычу, омежка... Ммм... Как же ты пахнешь, малыш... Так вот. Я пошёл на твой зов и на глазах стаи взял тебя под свою руку. Отвечаю я теперь за тебя, понимаешь? И если ты уйдёшь, что я скажу стае? Что сказать мне Сонхва? Ты ведь трофей, понимаешь? Ты — добыча самая настоящая... Его нос прошёлся по затылку хрипло и порывисто дышащего Есана, который судорожно цеплялся за руки альфы, крепко скрещенные на его поясе. А потом Чонхо осторожно коснулся мягкими прохладными губами его шеи — и Есан чуть не застонал от мучительно-томного, какого-то непонятного и неправильного страха, что сковывал его. Чонхо же начал говорить снова: — Так что — да, придётся сказать, что ты был так ловок и хитёр, что сбежал от меня, такого неловкого... — Одна рука альфы скользнула наверх, обхватывая крупно задрожавшего Есана поперёк груди. — ...такого неумелого хозяина и... охотника... — Вторая рука коварной змеёй скользнула вниз и накрыла естество омеги. Есан вскрикнул и дёрнулся в безумной попытке вырваться — и внезапно Чонхо его отпустил. Омега чуть не кувыркнулся от неожиданности и вмиг оказался на другом краю ложа. Лишь оттуда, снова почувствовав себя в относительной безопасности, он глянул на Чонхо. И судорожно глотнул: альфа выглядел озадаченным, он хмурился, поджимал губы и явно был ужасно недоволен чем-то. Есан прикрыл глаза, пытаясь привести в порядок дыхание. О, Звёзды, да помогите же... — Я понял, — смог выдавить он из себя. — Прости, что так... Я сейчас... Я... Хорошо, хорошо... — Он задышал часто, внезапно ощущая, что на него накатывает тошнота, и пытаясь её прогнать. — У меня просто не было... Почти не было альфы... Но я пост... — Он поперхнулся сухостью, продравшей его горло, судорожно кашлянул и прохрипел: — Я постараюсь сделать всё правильно... То есть ты можешь сделать, что... хочешь. От мысли о том, что ему сейчас предстояло, Есану было дурно, но он силой сжал трясущиеся губы, зажмурился и потянул с себя нижние обмоты. Они не поддавались, так как были крепко увязаны, но он упрямо дёргал узлы — и, наконец, освободился, оставаясь лишь в тельнике, прикрывавшем задницу. Снять его он уже не смог себя заставить. — Это можешь содрать сам, — едва слышно прошептал он, не открывая зажмуренных глаз, развернулся к альфе спиной и встал на четвереньки, а потом лёг грудью на ложе, откровенно выпячивая задницу, и вцепился пальцами в тёплое от его возни покрывало. — Возьми, альфа, — бесцветно прошептал он и снова прикусил губу. Сухо глотнул — и почувствовал солонь на языке: кажется, он прокусил губу до крови. Какое-то время — может, лишь мгновение, может, вечность, — не было позади него никакого движения. А потом Есан вдруг ощутил аромат... Тот самый — свежеструганное дерево, чистое, со слезой... Прижаться бы к нему, вдохнуть этот аромат, впиться пальцами, чтобы до заноз, до боли — только бы не чувствовать того, что сейчас... Горячая рука прошлась по задней части его правого бедра, а потом ладонь мягко огладила половинки — сначала одну, потом другую. Пальцы пробежали по обнажённой пояснице, вызывая внезапную дрожь, а потом снова погладили Есана по заднице, прикрытой ненадёжным тонким тельником. — Ты красивый, — услышал он хриплый голос. — Везде такой красивый, омежка... Есан снова прикусил губу, сдерживая слёзы и впиваясь пальцами в покрывало. Сейчас... — Кто это был? Расскажешь? — тихо спросил Чонхо. Есан распахнул глаза. — Кто тебя так жестоко обидел, Есани? Всё внутри Кана поднялось алой, кровавой волной, укутывая душу маревом боли. Нет! Хватит! — Как давно это с тобой... сделали? — Голос Чонхо был полон тоски. — Зачем же ты тогда мне... Ты ведь... — Что тебе нужно? — мучительно выдавил Есан в ответ, ощущая, что если альфа немедленно не прекратит эту пытку, он не выдержит, подхватится и попробует бежать прямо сейчас, потому что невозможно! — Бери же, прок... мхм... альфа! Чего ты медлишь?! Какое тебе дело... Что... Ну же! Я обещал — я... Сильные руки, словно былинку, приподняли его, развернули и усадили на твёрдые бёдра, прижали боком к груди и обвили, укрывая в кокон, окутывая запахом — костёр... Опять тот самый костёр... Есан всхлипнул, вцепился в мучительной попытке оттолкнуть, не дать сделать с ним это снова — но не успел. Чонхо прихватил его подбородок и почти силой направил его лицо себе в шею — а там... там был родной шатёр... И вечер у костра на берегу... И мягкое папино: "Всё будет хорошо, омежка, слышишь? Санни мой, Санни..." Тепло, нежность... И такая невозможная, такая дикая и нелепая — безопасность... — Чшш... Поплачь... Вот так... Прости меня, Есани... Прости меня, старого похотливого дурака... Я никак не думал, что ты так ранен... Ты вёл себя так смело, будто... Прости меня, малыш, каюсь: напугать только хотел, чтобы ты не капризничал, но повело... Давно не было никого... Прости, что не стал смотреть глубоко... Прости... Вот так... Вот так... Ммм... Чшш... Чуть тише... Прошу... Боль... Ладно... Ладно... Кусай, малыш... Только прости, ладно? Прости... Есан рыдал. Мучительно содрогаясь всем телом, он цеплялся пальцами за мускулистые руки, а зубами впивался в солоноватую кожу, под которой было так упруго, что хотелось вытерзать из неё всё, что только можно. Он понимал, осознавал остатками расплывающегося разума, что Чонхо травит его, что бесчестно использует свой запах, чтобы опьянить, лишить воли, подчинить... Он понимал, насколько это опасно, он чуял, что альфа давит его не только ароматом, но и внутри, чуть не тенью своей наплывает, заставляя сжаться, уступить место, дать прикрыть себя, дать налечь сверху. И это было жутко неправильно, что-то внутри металось и выло, пытаясь пробиться и остановить, не дать, воспротивиться, но... Но ведь Чонхо и не пытался сделать то, ради чего обычно "притравливают" омег альфы... Он лишь обнимал и давал кусать свою шею. Почему-то именно это — то, что волк подставил ему своё горло — было для Есана самым важным. Он мучительно боролся с желанием вгрызться в это горло по-настоящему, чтобы альфе было на самом деле больно, чтобы не только своей солонью упиться сегодня, но... О, это "но"... Чонхо всё шептал и шептал что-то несвязное, невнятное, ненужное — но такое успокаивающее, что Есан раскисал всё сильнее, чувствуя глупое желание спрятаться внутри груди альфы, чтобы никто его больше не нашёл. Он не понимал сам себя. Что происходит с ним в этом доме?! А ещё он совершенно точно больше никогда не сможет смотреть в глаза Чонхо, потому что это было так тупо и стыдно — реветь и ныть на груди у незнакомого альфы, тыкаясь мокрым носом в его кадык и кусая обиженным котёнком его шею... Стыдно, и томно, и сладко... И так хорошо... Засыпая, он всё же услышал то, что на миг всколыхнуло его душу болезненным раздражением: — Я никуда тебя не отпущу, слышишь? Никаких сделок, Есани. Я приручу тебя... Поймаю и приручу... Я отличный охотник, омега... — Не сможешь, — кажется, успел выговорить Кан, проваливаясь в сон. — Не посмеешь... — Ещё как посмею, малыш... И всё смогу... Мы ещё поборемся...