***
Есан рассматривал лицо Чонхо, пытаясь понять, почему оно его так... настораживает что ли. Он проснулся раньше альфы, как всегда — с первыми лучами солнца — и теперь внимательно рассматривал его, лежащего рядом и обнявшего его твёрдой рукой, которая, впрочем, свободно поддалась, когда смущённый этим странным и нелепым своим положением — почти замятым под альфу — Есан попробовал высвободиться. И он хотел тут же вскочить и уйти, но... Не ушёл. Альфа бормотнул что-то мягко и ласково и улёгся на спину, закидывая одну руку за голову, а вторую, быстро поведя по постели, уложил на ногу Есана, который в растерянности замер рядом. Сжались и разжались на его бедре длинные сильные пальцы — и альфа снова замер, дыша глубоко и спокойно. То, что он страшно ошибся, Есан уже понял. Этот альфа был ой как не прост. И то, на что рассчитывал, Есан точно не получит. По крайней мере, так легко и просто, как ему надо. И первый признак того, что всё пошло не так, как Есан хотел, — это вот этот самый сон. Он явно был ложным. Его альфа... Чанбин... Он точно не был таким, как показал ему этот жуткий сон. А ложные сны — настолько явно ложные и страшные — снились Есану крайне редко. Да, возможно повлияло то, что вчера ему устроил, этот ужасный альфа. От воспоминаний о собственном поведении, о том, как он дрожал жалкой сукой, подставляя свой зад и будучи не в силах справиться с собственной трусостью, как потом ревел и метался в руках этого волка, как терзал его шею (на алые рассветы на его шее Есан старательно не смотрел) — от всего этого Есану стало мерзко на душе и так дурно, что он сжал лицо ладонями и снова глухо простонал. Острый стыд и злоба на себя, на альфу, на весь мир охватила его и стон перешёл в тихий рык, полный отчаяния. Слабак! Какой же он жалкий и ничтожный слабак! Глупый малыш, да? Так, кажется, говорил альфа? Ну что же: он прав! Дерзко заявил, что может что-то ему дать — а сам затрясся от первого же его прикосновения! На что он рассчитывал, когда гордо решил страдать и этими страданиями себе силы добавить? Тело — жалкое трусливое тело — оказалось предательски слабым и неспособным терпеть даже слова альфы, не то что прикосновения! Только вот если не это поганое тело — что он может предложить ещё?! Альфа оказался не просто взрослым — умным, твёрдым и невероятно сильным, умеющим держать себя в руках! А ещё — ни на одну попытку Есана дотянуться до него он не поддался! Это было просто невероятно, потому что раньше Есан с таким никогда не сталкивался, так что представления не имел, что ему теперь делать с этим альфой, которому он навязался сам! Не Чонхо выбрал его — он сам позвал этого лешьего альфу, чтобы тот вот так легко сломал к ебеням всё, что так долго выстраивал у себя в голове гордый и коварный шаман Кан Есан! Нет, он должен, он срочно должен понять, что происходит. Этот альфа его невероятно пугал. Есан ничего не знал о том, какие силы даёт волкам их Луна — мати Луна, как они с благоговением и восторгом её называют, — но Чонхо явно получил этих сил сверх всякой меры. И всё же там, в том краешке тени, на которую Есан всё же смог взглянуть, не было серебристого блеска, которым наделяет "тени" своих сыновей Горный Барс. Так что крови шаманов-людей в жилах альфы не было. Но что-то же было! Не просто же так этот Чонхо так легко отбил все его нападения, а потом ещё и сам придушил запахом, умиротворил, овладел сознанием — чтобы успокоить — и не дал ни одной возможности для сопротивления. Слова... Шёпот... Запах... Крепкие руки... Снова слова — и обещание... "Я никуда тебя не отпущу"... При воспоминании о них у Есана слегка помутнело в глазах, и он быстро сглотнул, чтобы прогнать истому, мягко огладившую вдруг низ его живота. С этим альфой точно было что-то не так. Впрочем — Есан горько усмехнулся и прикрыл глаза, признавая свою глупость, — как могло быть иначе: разве мог быть обычным альфа, чья тень дотянулась до него сквозь расстояние, чтобы успокоить когда-то так давно! Разве мог быть самым простым тот, что своей волей приходил и поглаживал словами растерянную и тянущуюся от боли душу Есана — находя его, где бы тот ни был? Как он упустил, что с таким альфой никогда не будет просто?! Что такой альфа станет невыносимой помехой на пути, которому должен посвятить Есан всего себя, все свои силы?! Как он мог вот так облажаться и выбрать этого альфу? Как позволил нелепому чувству вины завладеть собой настолько, что отказался от Обещанного, чтобы только заслужить прощение этого альфы? Что с ним вообще было всё это время?! Есан снова мучительно простонал, упираясь лбом в ладони. Потом рвано вздохнул и попытался осторожно убрать руку Чонхо со своего бедра, чтобы всё же встать. Но альфа вдруг нахмурился и заурчал, чуть оскалив зубы. Есан испуганно замер, ощущая как занялось диким стуком его сердце: он боялся разбудить альфу! Он на самом деле его боялся! Есан! Шаман Кан Есан боялся этого странного альфу, который его... не тронул... Поэтому и боялся! Трахнул бы, порвал бы, причинил бы боль — всё было бы правильно и ожидаемо! А тут... и что с этим делать? Как смотреть в глаза Чонхо, который наверняка теперь считает Есана сопливым малышом, который ни на что не способен, кроме как ныть на его груди! И — да — будь у Есана иные цели, желай он простой и милой жизни с этим альфой, это было бы только на руку: альфа бы холил его и лелеял, Есан был бы за ним как за каменной стеной и даже мог бы попробовать его покорить и сделать послушным. Ведь пока Чонхо думал бы, что рядом с ним нежный и ранимый омежка, был бы у этого омежки в руках и вертеть им можно было бы, как угодно! Это Есан наблюдал в отношениях своего папы и отца, когда порой старший омега капризничал, а альфа готов был выполнить любое желание, умиляясь надутым губками и нахмуренным бровкам. Правда, больше ни у кого Есан не видел таких отношений в морве. Однако именно в Чонхо была та же внутренняя сила и желание защищать своего омегу, что была в отце до смерти папы, а значит... Да и всё, что шептал ему отчаянно альфа в эту ночь, говорило о том, что он именно такой: дай ему нежного и капризного малыша — и он с наслаждением, самозабвенно будет его баловать и нежить, вылизывать и обхаживать... Нельзя думать так, нельзя... Потому что Есан-то не был таким. А Чонхо был слишком умным. И обман, подделку сразу увидит. Есану нужен понимающий и спокойный альфа, с которым можно договариваться на равных. А о каком "на равных" могло быть после этой ночи? Так что Есану срочно надо было понять, как сладить с Чонхо, как заставить его забыть о том, насколько глупо и жалко вёл себя омега, каким невыносимо слабым показал себя. И для этого — увы — у него был только один знакомый путь. Почему-то вчера — кстати, Есан так и не понял почему — у него не получилось подобраться к "тени" Чонхо. Более того, кажется — и это было до ужаса странно — все его попытки вроде как альфу... возбуждали? Такого ответа на свои "прикосновения" Есан никогда не встречал, и что делать с этим — не знал. А должен узнать. Слишком многое зависело от этого, чтобы у него было время на выбор средств. Так что... Прости, волк. Он быстро сел ближе к Чонхо, который тут же повёл носом, завозился и крепко обнял его колено, по-хозяйски прижимая его к боку. Есан склонился над ним и осторожно положил ладонь на висок альфы. Прикрыл глаза. Сосредоточился. Это требовало полной отдачи, поэтому он на несколько мгновений как будто лишился и слуха, и всех ощущений, кроме одного — острой иглы в своём пальце. Больно... Это было больно... Такое вмешательство требовало личного участия, прикосновения и было очень болезненно для того, кто это делал, поэтому до этого Есан применял его только раз — когда ему надо было не дать отцу участвовать в одной из Ночей добычи, потому что там его должны были тяжко ранить из-за пьяного спора. Перед Есаном было серое, волнуемое каким-то розовым маревом море — телесное сознание Чонхо. Оно было открыто и откровенно выставлено, в отличие от его "тени". Но помочь Есану оно мало чем могло. Однако, сам того не желая, Кан отметил, как дрожит в отдалении, наливаясь маковым цветом, возбуждение Чонхо... Альфа, утро, всё понятно... Есан быстро отвёл взгляд и тихо застонал от боли. Мерцающая молочным, желтоватым светом игла саднила, внутри всё наливалось мутью, и Есан, прикусив до крови губу, вырвал её из пальца и швырнул в серое море, вбок, туда, где грелось мягким розовым сиянием тепло его ладони. Нельзя было промахнуться. Это было опасно, так как могло повредить Чонхо сверх меры. Отец его предупреждал, что это вмешательство никогда не проходит бесследно, однако с ним самим всё получилось: он и не понял ничего. Так что, за неимением иного, Есану надо было сделать именно это. Игла попала, куда надо. Прямо в центр розоватого и пульсирующего участка. Отлично... Он вынырнул, чуть задыхаясь, и устало опустил голову. Это отнимало слишком много сил... Слишком... Больше он не позволит себе то, что было с ним вчера. Он сначала всё выяснит, а потом сделает так, чтобы Чонхо признал в нём сильного и согласился на сделку. Есан поймёт, что именно надо альфе, — и сможет ему это дать. А если нет — возьмёт этого альфу под контроль силой. Потому что иначе всё будет разрушено. И допустить этого он никак не мог.***
Чонхо молчал. Это изумляло Есана, заставляло его мучительно пытаться понять, что происходит, и осознавать: не понимает! Нет, по альфе было видно, что что-то не так: он чуть морщился, у него прикрывались — казалось, поневоле — глаза, но он ни словом не обмолвился о том, что ему больно. А ведь ему должно было быть до лешего больно! Но он улыбнулся, когда вошёл в кухню, где Есан быстро помешивал жидкую кашу на огне. Он спросил, как Есан себя чувствует, и ни единым словом не обмолвился о том, что было ночью, хотя Кан уже и слова придумал, как извиниться и солидно попросить снова дать ему возможность... Но Чонхо молчал. И на Есана почти не смотрел. В задумчивости ел кашу, очевидно, даже не замечая, что она малость пересолена. Сжевал большой кус хлеба с молоком, которое нашёл в леднике у него Есан, коротко поблагодарил и встал к лохани, собираясь, видимо, вымыть миски. Есан торопливо отстранил его и буркнул, что он сам, и Чонхо не стал возражать, кивнул и ушёл из кухни. И — ни слова о головной боли, которая должна была терзать его. "Так не пойдёт, — злился Есан, понимая, что альфа просто не хочет признаваться и показывать себя перед ним слабым. — Я не могу снова проиграть". Он вытер руки о кусок чистой ветоши, прикрыв глаза, выпустил мягкий ненавязчивый запах и решительно пошёл к альфе. Странно... Теперь ему было не страшно. Теперь его одолевало какое-то злобно-азартное чувство: игра началась. Чонхо стоял в большой комнате и перебирал какие-то травы, которые были разложены у него по небольшому столу в углу. Откуда он их достал, Есан не понял, но это было и неважно. Корень василиска, чёрная огневица, сушёные цветы сорянки... Да, всё было так, как надо: голова у альфы явно раскалывалась, раз он собирался делать сбор из этих сильных болеутоляющих. — Я могу тебе помочь, — тихо сказал Есан. Чонхо обернулся и бледно улыбнулся, приподнимая брови. — Голова? — Есан кивнул на травы. — Не могу понять, — улыбка Чонхо была болезненной, он смотрел на омегу слишком пристально, как-то даже тревожно. Есан встретил этот взгляд прямо, поджал в сожалении губы, и Чонхо отвернулся, бормоча: — Не волнуйся, всё будет... А, вот ты где... Всё будет хорошо. Сейчас... Только вот это... — Я могу помочь, — твёрже и чуть громче повторил Есан. — С болью твоей. — Чонхо снова повернулся, нахмурился, и тогда омега пояснил, настороженно глядя ему в лицо: — Я могу немного... лечить. Понимаешь? — Ты можешь что-то другое посоветовать? — прищурился Чонхо, и тут же прикусил губу: боль явно плеснула сильнее. — Иди сюда, — повелительно сказал Есан, — сядь. — Он почти силой потянул альфу на лавку у стены, усадил и повернул его лицом себе в живот. — Просто тебе надо расслабиться, понимаешь? — Он все усилия кинул на то, чтобы голос его был спокойным и доброжелательным, и никак не отразилось в нём жадное любопытство, подгоняемое хищным желанием охотника, загоняющего свою добычу. — Сможешь поверить мне так, что расслабишься? Чонхо промычал что-то, больше похожее на согласие, чем на отказ, и, привалившись к стене плечом, закрыл глаза. Его голова в руках Есана стала тяжелой, и омега сосредоточился. Вынуть иглу было гораздо легче, чем её засадить, так что на это ушло лишь несколько мгновений. А потом, когда альфа глубоко задышал и чуть застонал от наслаждения — исчезновение боли было крайне приятным ощущением — Есан мягко огладил его по волосам и заглянул в "тень". Она была блаженно мягкой, туман лишь слегка прикрывал её — и вся она переливалась... словно небесное коромысло. Есан замер от изумления: такого он никогда в жизни не видел. Такое богатство чувств, переживаний, сомнений и печалей, такое сплетение тьмы и света, мягкая подрагивающая зелень с краёв — и переливы от бледно-жёлтого, болезненного, до ярко-алого, гневного, бешеного... И всё менялось, всё плыло, всё таяло под пальцами уже вовсю гладящего "тень" Есана... Ему безумно нравилось касаться: Чонхо делился с ним силой, радостью и печалью — и это было сродни тому, как поил иногда в лесу Есана ручей: чисто, холодно до дрожи и сведённых от боли зубов — и сладко до судороги удовольствия по всему телу. — Что ты делаешь?.. Есан вынырнул из этого марева счастья... Вернее, его словно вытащили оттуда за шкирку и швырнули на солнце, чтобы был виден со всех сторон. Он беспомощно заморгал, не сразу осознав, что смотрит Чонхо прямо в глаза. — Ты в порядке, Есани? — Голос альфы был обеспокоенным и полным силы. — Мой мал... Есан, ты... Ты на самом деле убрал её, мою боль? Но как у тебя это получается? — Я ум... Меня отец научил, — еле выговорил Есан, стараясь утихомирить своё расходившееся от желания немедленно вернуться в яркое и сладкое сознание альфы, познать его, рассмотреть ближе, ощупать всей своей душой... Он сжал пальцы в кулак и чуть принуждённо улыбнулся альфе. — Тебе ведь лучше? — Да ты у меня просто волшебник из сказа, да? — Чонхо смотрел на него с восхищением и странно улыбался. — Никогда бы не подумал, что заполучу волшебника... — Если мы поладим, я смогу вот так помогать тебе, — тихо сказал Есан, отводя глаза. — О, нам точно надо поладить, — откровенно широко улыбнулся Чонхо. — До этого дня у меня ни разу в жизни не болела голова, Есани — ни одного раза. А тут... Просто на удивление! Заболела в первый раз — а у меня как раз под боком волшебный омега, который умеет заговаривать такую боль. Чудеса, верно? — Удача на твоей стороне... Есан смог это выговорить, хотя всё внутри у него сжалось от какого-то тревожного предчувствия. Он постепенно пришёл в себя, и осознание хлынуло на него холодной волной. Получилось ли у него задуманное? По ощущениям — да, ведь он проник в "тень", он увидел Чонхо по-настоящему, как и хотел. Но на самом деле... Он ни разу в жизни не имел дела с таким путаным, сложным сознанием! Все "тени" всегда были тёмными, и в этой тьме всегда легко читались переживания и чаяния человека, горевшие самым ярким и очень заметным светом. Да, он видел и раньше, как окрашивались "тени" многоцветьем — когда человек был сильно возбуждён или откровенно счастлив. Но вот так, чтобы вся "тень"... И что теперь с этим делать было, Есан не знал. Только одно было понятно: он знатно ошибся, когда позвал к себе Чонхо в надежде, что сможет с ним легко сладить, дав ему желаемое. Потому что понять, чего желает этот альфа, оказалось для шамана Кан Есана совершенно непосильной задачей. — Не думай много, милый Есани, — прервал его пугливые размышления Чонхо, и Кан понял, что уже какое-то время тупо пялится на него, не в силах отвести взгляд. А альфа между тем продолжил, задорно улыбаясь: — Я иду в мастерскую к Чанбину, надо кое-что заказать. Хочешь со мной? Покажу тебе слободу, познакомишься с нашими, если встретим. Хочешь? Услышав имя Обещанного, Есан тут же кивнул и лишь потом вдруг вспомнил сон. Он поёжился и нахмурился. — Тебе холодно, ма... Есани? — спросил Чонхо который не переставал на него внимательно смотреть. — Вот... — Он быстро подошёл к сундуку, что стоял у стены, достал оттуда тёплый на вид странного вида балахон, к верху которого будто была приделана накидка для головы. — Надевай. Хороший плащ, плотный. Точно не замёрзнешь. У нас такие почти не носят, но раньше в деревне такое люди любили. Он мой, раньше я часто его надевал, так что он не новый, но крепкий. — Спасибо, — тихо ответил Есан, принимая подарок. Он невольно сжал в пальцах приятную на ощупь ткань и вдохнул. Пахло горячей сосновой смолой... Остро, пронзительно и солнечно... И он не удержался: поднёс одёжку к лицу и вдохнул глубже. — Не могу понять, Есани, — весело сказал Чонхо, который пристально за ним наблюдал, — так какой же из моих запахов нравится тебе больше всех. Каждому я дарю аромат, который ему больше всего приятен из древесных, а вот ты и выбрать никак не можешь. — Он вдруг неуловимо быстро оказался рядом, совсем близко, приподнял голову замершего с широко открытыми глазами Есана за подбородок и заглянул омеге прямо в душу, смущённую странными словами. — Ты — самый загадочный омега из всех, кого я знал, — прошептал Чонхо, а потом добавил тоном ниже, глубже и глуше: — И самый красивый... Мой хитрый шаман-волшебник… Мой омега… — Его губы оказались поверх губ Есана всего на мгновение, и он тут же отстранился, снова глядя внимательно и заинтересованно, очевидно, пытаясь понять, что чувствует Есан. А Есан был растерян так, как никогда в жизни. Слова о «запахах», это дико подозрительное «хитрый волшебник», этот поцелуй… Чонхо же, видимо, остался доволен тем, что увидел, так как быстро отстранился, посмеиваясь, накинул Есану на плечи плащ, который на самом деле был ужасно тёплым, и поманил омегу за собой: — Пошли, Есани. Я же сказал: не думай много. А то — надумаешь себе на беду. И Есан, словно послушный барашек на поводу, пошёл за альфой.