Проклятье шамана (18+)

Тепло... С самого первого прикосновения, когда Чонхо только взял Есана за руку там, на Широкой поляне, тот почувствовал, что от альфы исходит это самое тепло. Никогда и ничьи руки так не согревали Кана, не дарили ему такой уют и спокойствие. Может, папины в детстве, но это всё равно было как-то иначе. А сейчас... Отчего-то как только он вошёл в спальню вслед за Чонхо, ему стало жарко. А когда альфа внезапно повернулся к нему — растерянному, плохо понимающему, что с ним будет, с единственной предательской мыслью в голове: "Развернись и беги, беги, пока он не сделал тебе больно!" — тогда Есана словно опалило до костей жаром от костра. Но не того мирного, зовущего к себе приветливым весенним вечером на берегу реки, нет. Сейчас яростные языки пламени танцевали по ткани шатра, сверкали устремляющимися к небу искрами, но отчего-то не смели лизнуть кожу на дрожащих от сдерживаемого плача плечах и волосы на склонённой на грудь голове. Горели вокруг деревянные подставки и опоры ложа, дерево, облизываемое огнём, трещало и стонало — но было лишь жарко, ужасно жарко. Не больно. Не больно... О, этот запах... Есан никогда бы в жизни не подумал, что можно вот так, всей кожей ощущать аромат — и гореть вместе с ним. Он едва успел поднять глаза, как Чонхо, развернувшись, подхватил его и понёс к небольшому столику, что стоял у окна. На нём стояли у Чонхо обычно два кузовка с душистыми травами, поившими воздух в спальне успокаивающим нежным ароматом. Но сейчас эти кузовки полетели на пол, скинутые бестрепетной рукой альфы, а на их место Чонхо усадил вскрикнувшего от страха и дико вцепившегося ему в плечи Есана, заполошно пытающегося продохнуть сквозь дымный и мучительно-приятный аромат яростно горящего дерева. — Как люблю? — прошептал прямо в губы Есану Чонхо. — Хочешь узнать, как люблю? О, малыш, тогда не жалуйся. Потому что я люблю… всерьёз. — И он, обхватив испуганно вскрикнувшего омегу за плечи, притянул его к себе и приник к его губам. Именно... приник. Есан зажмурился, так как за миг до прикосновения подумал, что сейчас Чонхо нападёт, что его зубы, как зубы Махо когда-то, изорвут ему рот и шею, но... Губы у Чонхо были плотными, твёрдыми, уверенными — и очень горячими. Они жадно мяли дрожащие губы омеги, всасывались в них, оставляли влажные следы, когда на миг отрывались, чтобы снова страстно и нежно терзать и терзать. И в ответ на эти сладкие поцелуи всё внутри Есана, к его изумлению и ужасу, медленно, но верно начало заниматься томным, алым желанием, чтобы его губы горели под этими губами всегда. У него закружилась голова, и он растерянно поддался, когда Чонхо заставил его откинуть голову в свою подставленную под затылок омеги ладонь. И когда альфа требовательно раздвинул его ноги, становясь ближе и прижимаясь вплотную, он покорно развёл их, лишь крепче вцепился в плечи Чонхо и зажмурился сильнее, потому что альфа нежно прикусил его губу, оттянул и полностью забрал её в горячий рот. А потом Чонхо дёрнул шнурок, подвязывающий штаны Есана, освободил рубаху и тут же нырнул ладонью под ткань, огладил по дороге дрогнувший живот омеги — и поднялся к тяжко вздымающейся груди. Его твёрдые горячие пальцы стали выглаживать чувствительный сосок омеги, а потом зажали горошинку и придавили. Есан задрожал всем телом, вскрикнул прямо в поцелуй и попытался отстраниться, потому что ощущения были слишком стыдными, незнакомыми и острыми, но Чонхо лишь плотнее прижался к его губам и, пройдя ногтями по соскам, опустил руку на пояс и нырнул в штаны, к половинкам, поджатым от страха и возбуждения. Для Есана это стало тем самым "слишком": слишком быстро, слишком откровенно, слишком стыдно! Никто так не касался его там, никто так не ласкал шелковистую мокрую кожу, никто не приближался настолько к заветному так... так... мучительно сладко, так завораживающе — и так страшно! Страшно от того, что будет больно, больно, больно, снова — так больно и унизительно, когда альфа повалит его, перевернёт и пронзит острой, выламывающей нутро болью! Ведь это, именно это его ждёт после всех этих лживых ласк! И снова душа Есана, обманутая ими, будет растоптана, снова её исполощут в грязном, жестоком желании альфы, которому он поверил, который казался таким... таким... таким, каким точно не мог быть! И Есан не выдержал, не смог. Он замычал, замотал головой, застонал и забарахтался в руках Чонхо, пытаясь вырваться, царапая его плечи. Альфа оторвался от его губ, тяжело дыша и быстро облизываясь, а потом шепнул: — Ну, что же ты?.. Так не пойдёт, Есани. Ты должен быть послушным, разве нет? — Под... подожди, — задыхаясь, жалобно выговорил Есан. — Прошу... Я... Мне... Мне страшно... — Разве я делаю что-то неприятное? — Чонхо снова облизнулся и прикрыл глаза. — Ммм... Ты такой вкусный, омега... Я едва держался и раньше-то... Зря мы это затеяли... — И он вдруг отпустил Есана, делая шаг назад. Сердце Есана взметнулось, опожаренное страхом: опять! Опять отступил, опять не смог дать альфе! Что он за омега! Почему не может переступить через себя, когда все — вот все уже, с кем бы он ни говорил, — сделали это! Он вцепился в руку Чонхо и умоляюще выговорил срывающимся голосом: — Сделай силой, слышишь?.. Не смотри, что я... Прошу... Не уходи... Я боюсь, я ужасно боюсь, но ты — ты же альфа, Чонхо, ты можешь взять своё, не спрашивая! Возьми! — Силой? — Глаза Чонхо округлились, а губы приоткрылись от изумления. — Ты хочешь, чтобы я тебя изнасиловал, омега? Спятил?! — Нет, нет, нет, — перепуганно зашептал срывающимся голосом Есан, — не насиловать... Я же сам не против? Я прошу: не останавливайся, если даже я... Можешь, а? Просто сам сдержаться не смогу!.. — Он почувствовал, как закипают под его веками слёзы, потому что в глазах Чонхо он не видел понимания — только напряженное желание прекратить всё и уйти, убежать, оставить сумасшедшего омегу его судьбе. И Есан, пересилив рвущееся из груди отчаяние, снова заговорил: — Я не хочу снова, как тогда! Тебе ведь надо это, ты же альфа! Без этого не получится же!.. Я понимаю, что больно будет, всегда, всегда больно! Ты же альфа, я омега, это суждено Звёздами! Я принимаю это! Я смирюсь — просто позволь мне сделать всё правильно! Я и так столько всего нарушил! И всё слабеет, Звёзды наказывают меня! Я теряю себя! Так хотя бы ты возьми, что хочешь! — Его жаркий шёпот сорвался в жалобный, умоляющий крик. — Какая тебе разница, леший альфа?! Какая, а?! Никогда это альфе неважно, никому из вас было не важно! Я видел, столько раз видел это! Я всё знаю! Счастья мне не суждено! Так чего же ты так боишься?! Дай хотя бы честным быть! Сам я ведь... может... и не смогу дать тебе!.. — У него перехватило горло, и он, опустив голову, стиснул зубы, чтобы не зарыдать. И дохнуло на него древесное тепло, а нежные объятия утянули его в блаженную пропасть. — Чшш... Мой глупый омега... Не понимаю, ничего не понимаю... Но ты расскажешь мне всё, слышишь? Пообещай, что, когда я закончу, ты расскажешь мне всё. Ну? — Упругие губы едва касались, сцеловывая со щёк солёные капли и даря нежность. — Обещай, омега... — Осторожные руки стали гладить его спину, касаясь лишь подушечками пальцев и даря дрожь истомы. — Скажи, что обещаешь рассказать, кто тебя... Кто с тобой... Всё расскажешь, да омега? Есани? — Обещаю, — шепнул, наконец, омега, обезволенный и растворённый в этой нежности, которая полностью поглощала его, не способного противиться после пережитого. — Я... только... Я обещаю... — Я совсем тебя не понимаю, — опалил его ухо шёпот, — но если тебе так надо... Мы попробуем иначе... И он почувствовал, как ставшие вдруг ужасно горячими губы нежно поцеловали его висок, щеку, шею... Они чуть спустились — и нырнули в ямочку под ключицей, а потом повели мокрую дорожку под челюстью, по кадыку и ниже, на другую сторону. Есан невольно прикрыл глаза и тихо ахнул, когда зубы прикусили ему кожу у основания шеи, и тут же почувствовал, как горячие ладони стали нежно оглаживать его половинки, снова забравшись в штаны, но не тиская, не сжимая. Не больно. Не страшно. Немного стыдно и очень странно... В том, что делал Чонхо, будто и не было вовсе страсти, он, казалось, лишь успокаивал, убеждал не бояться, показывал, что может сделать приятно — что только этого и хочет. И тяжесть, которая мучила Есана, вдруг стала меняться, обретая сладость. Она растекалась по всему телу, а когда Чонхо, не отрываясь от его губ, которыми завладел несколько мгновений назад, скользнул рукой по талии и опустился на его естество, Есана пробило такой острой и пугливой дрожью наслаждения, что он вытянулся, вскрикнул и застонал: — Чон... хо-о-о!.. Не на!.. О... Да-а-а... Сопротивление было бесполезным, да и не хотелось ему сопротивляться. Это Есан ещё уловил своим мутнеющим сознанием, когда Чонхо огладил его естество и сжал его, а омега лишь тогда понял, что ласкает его альфа уже не через ткань. — Х-хо... н-нет... — выстонал он, пытаясь ухватить его руку, которая бестрепетно двигалась, даря острое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Тогда... Тогда, с Минхо... Всё не так совсем!.. Не так должно было... Это не Чонхо должен... Нет, что же... что же ты делаешь, альфа... — Тише, малыш, тиш-ше... Иди ко мне... Есан вздрогнул всем телом, когда Чонхо поднял его на руки, а потом опустил на постель и тут же навалился сверху, не давая противиться. Но Есан уже бы и не смог, потому что единственное, о чём он мог думать, единственное, чего хотел, — чтобы альфа снова начал его ласкать. Однако тот вдруг потянул его рубаху вверх, стянул её с вытянувшегося в струнку тела омеги, а потом снова приник к его шее губами. — О, Есани, — глухо и низко прорычал Чонхо, — прекрати, прошу, иначе я и впрямь тебя трахну жёстко, как хочу... Твой запах... Затуши свой запах, Сани, ну же... Ммм... Мой мальчик, вкусный мой... Не надо так со мной шутить... Нельзя так с альфой, слышишь, глупый... Я же не железный... Есан хотел было удивиться, но почувствовал под пальцами руку Чонхо и, всхлипывая от избытка желания, потянул её тут же к своему измученному без внимания естеству, мгновенно забывая о словах альфы. — Прошу... прошу... ещё... ещё... ты... так... — Он и сам не сразу понял, что это его высокий, срывающийся в жалобный хрип голос твердит эти жалкие просьбы, пока тело изгибается под горячими губами и пальцами альфы. Чонхо снова зарычал — грубо и сладострастно — и до Есана дошло: — Убери запах, омега! Слишком, слышишь? Он слишком сильн... ммм... как же это вкусно... — Не могу... — всхлипнул Есан. — Не понимаю, нет... Прошу, потрогай меня там ещё... ещё... ещё... Умоляю, альфа... Чонхо ответил яростным всхрипом и вдруг стал опускаться вниз по телу Есана влажными губами, присасываясь к коже на груди, животе, бёдрах — сначала одном, потом другом, от чего омега застонал громче и откровеннее, — и накрыл своим горячим ртом его член. Есан закричал, выгнулся, дёрнулся от острой до боли судороги и вцепился альфе в волосы. Чонхо уркнул недовольно и стал быстро насаживаться, вцепившись в половинки омеги и приподнимая его за них ближе к своему лицу. Есана словно выкрутило: дикое, невероятное наслаждение пробивало от низа живота до колен и горла, между половинками было горячо и до ужаса мокро, словно на пике течки. Течек у него было всего-ничего, но вместо боли, жуткой, мерзкой и уничтожающей всё светлое в душе, сейчас было такое же — сметающее всё человеческое — наслаждение. Есан чувствовал себя и впрямь животным, которому надо было одно: кусать, цепляться и тянуть на себя, в себя, к себе — чтобы овладеть, присвоить и не дать больше никому получить то, что сейчас имел он. И он яростно выгнулся, проникая глубоко в рот альфы и забился на пике удовольствия с хриплым и яростным: — Мой! Мой, мой! Мой альфа! — И откуда-то снизу ему ответило громкое и сладкое урчание, хриплое, жадное — и столь же звериное.

***

Обманул... Чонхо его обманул... Вовсе не этого хотел Есан! То, что сделал с ним альфа, было самым прекрасным из всего, что он когда-либо чувствовал, ощущал, пробовал — и это было совершенно не то, что ему было надо! И, конечно, Чонхо это прекрасно понимал. Поэтому он и прошептал, перед тем как выпустить изнеженного, с плывущими от удовольствия глазами и приоткрытыми в жарком дыхании губами омегу из своих рук: — Вот так я люблю, омега. Когда ты вот так же сможешь сделать со мной — чтобы я себя терял от того, что ты делаешь на ложе, тогда и можно будет что-то говорить о сделке. А пока... — Он крепко поцеловал мокрые безвольные губы медленно моргающего Есана и легко усмехнулся. — А пока ты мой, малыш. И я буду брать тебя вот так столько, сколько захочу, и противиться ты мне теперь не сможешь, уж я знаю. Утром ты мне расскажешь всё: почему так дрожал в моих руках, кто обидел тебя, что сделало с тобой поганое кочевье — всё. Мне многое надо знать о тебе, таинственный мой шаман. — Он склонился прямо к уху Есана и жарко выдохнул: — Потому что я никогда и никуда тебя не отпущу. Понял? Есан, плохо понимая, что делает, кивнул — просто потому, что услышал вопрос. Слова он понимал очень смутно. Это сейчас, когда прошла уже пара часов и он успел заснуть и проснуться в руках альфы, сопевшего ему в шею, до него начало доходить, что именно произошло. А произошло то, что Чонхо его обманул — и прежестоко. Не поимел, не трахнул, не удовлетворился его телом — наоборот! Зато стало предельно ясно: никакой сделки не будет, её с самого начала и не могло быть. И только самоуверенность и совершенное непонимание Есаном того, что за альфу он, на свою беду, позвал к себе, могло объяснить то, что он вообще предложил эту сделку Чонхо. На самом деле никогда Кан Есану, который умеет очень многое, не дать этому волку то, что ему надо на ложе: такого наслаждения Есан вообще никогда и никому не сможет доставить. О каком равенстве можно говорить? Этот альфа... "А сам ого-го какой до сладкого охотник, — вспомнил Есан пьяные слова Хёнджина. — Умеет обхаживать вашего брата!.." "Умеет, — растерянно думал Есан, косясь на тёмную голову у себя на груди и пытаясь понять, что ему делать дальше. — Ещё и как... И хуже всего то, что — проснись он сейчас и начни снова то... самое... — я бы не смог противиться!" А, нет... Самым ужасным было то, что от этой мысли Есан не ощутил ужаса. Это было словно... забавно? Приятно, словно щекотка. И томное, игривое что-то неприлично ткнулось внизу, в живот... Есан прикрыл глаза. Нет. Нет, нет. Так не пойдёт. Он не может утонуть в этом альфе, в этих сильных и слишком приятных ощущениях, в этих неправильных и нелепых нежных чувствах, робко стучавших сейчас в его сердце и заставлявших медленно и ласково перебирать тёмные, густые и мягкие пряди волос на голове волка. Волка, на которого он должен был злиться! Очень злиться! Потому что ему не до этого! У него пока всё неясно с Джисоном, который уж как-то слишком радостным выглядел там, у дома альфы, который, к слову, собирался его бить. Есан никак не мог связаться с Юнги и понять, дошли ли до долины омеги. Да, ему снились о долине сны, да, он вроде как видел усталые, но довольные лица старших омег, слышал их хриплые, но весёлые голоса, однако никак не мог понять: видит он то, что хочет видеть, или то, что есть на самом деле. И вот такой сумятицы со своими снами у Есана не было, до того как он попал в дом к этому неугомонному альфе и стал теряться в его присутствии, сомневаясь в своих силах! И времени-то прошло всего-ничего, а Есан уже начал бояться того, что его сны путаны и невнятны. Он был уверен, что чётко рассказал Юнги, как двигаться и куда вести омег, но это ведь... омеги... И один был выход: дойти до той долины и посмотреть самому, но... "Я никуда и никогда тебя не отпущу!" — огненной вязью под веками и мёдом в ушах... Но даже не это было сейчас самой страшной бедой Есана. Не все омеги, отданные волкам, находили с ними общий язык. И если альфа Енджуна хоть как-то старался, вон, пришёл, чтобы выяснить, как начать разговор с тем, кого так сильно обижал, то вот с Соёном было всё совсем плохо. По какой-то страшной случайности взял этого омегу не его Обещанный — тот самый чёрно-рыжий волк, что спас жизнь Есану и Юнги, — а страшный, вечно полупьяный мерзавец по имени Хогё. И за несколько дней он успел превратить тело юноши в сплошной синяк, не говоря уже... обо всём остальном. Есан, увидев Соёна избитым, сразу начал уговаривать его пойти к Сонхва и воспользоваться правом отказаться от насильника-альфы. Он был уверен, что там, в том доме, который обещал им вожак, Соёна и найдёт его Обещанный, которого, кстати, звали Субин. Однако позавчера... Позавчера этот самый Субин пришёл в дом Хогё, бывшего, оказывается, его близким другом, они много выпили и изнасиловали несчастного Соёна. Вдвоём. Есан в горе метался по своему дому, приходя в отчаяние от того, что так ошибся в Обещанном милого и незлобивого омеги! А ведь он уже успел шепнуть ему, рыдавшему у него как-то во дворе, что его судьба близко, что он есть среди волков, что заберёт его... А теперь Соён смотрел мимо Есана, не желая его слушать, лишь кривил истерзанные губы, которые трескались и прокрывались кровью от каждой такой усмешки, и молчал. Да, Чонхо сказал, что ошибаются все, что Есан имел право на такую ошибку, а потом жёстко поговорил с Субином, вернувшись со сбитыми костяшками на правом кулаке, но разве это что-то меняло? Есан ошибся там, где не должен был! Как он не увидел тьму в сердце альфы?! Как пропустил это?! Думал, что Соёну повезло, а оказалось, что его альфа — мерзкая тварь, такая же, как... как морва, да! Морва! И Есан за малым удержался и не высказал этого Чонхо. Тот ведь был не виноват... не виноват... Он ни в чём не был виноват — Чонхо. Кроме одного: он обманул Есана. Обвёл вокруг пальца, показал небо в сиянии Звёзд так близко, что, казалось, было оно под пальцами, — и сказал, что не отпустит... Никуда не отпустит. Но хуже всего — и Есан только сейчас смог до конца себе в этом признаться — что первым порывом омеги на эти слова, когда они дошли до истерзанного наслаждением сознания, было: — Не отпускай! Да, да, мой альфа! Не отпускай! Вспомнив об этом, Есан мучительно сглотнул и прикрыл глаза. Он должен победить этого альфу. Должен. Иначе победят его. Захомутают, привяжут к этому тёплому дому, к этой жаркой и сладкой постели, на которую он так надеялся: именно она должна была стать источником лёгкой, но ощутимой неприязни к альфе-партнёру. А что получилось? Но ведь были ещё тёмные ласковые глаза, низкий завораживающий голос, эти волосы... Зароешься в них пальцами — и так тепло, так... уютно... Есан невольно улыбнулся и тут же наказал себя, прикусывая до крови губу. Нельзя. Ему нельзя привязываться к альфе. Он и не думал, что это будет так трудно! Он был таким наивным, таким глупым, думая, что может победить альфу вот так — выложив перед ним честно все свои намерения. Правда, он собирался вовсю пользоваться при этом своими способностями, чтобы смирить и успокоить альфу. Но кто же знал, что с Чонхо это окажется просто-напросто опасным?! Он ничего не знал... Ничего... Но должен, должен победить! Потому... Внезапно он почувствовал чьё-то присутствие... Знакомое... Странно знакомое... "Тень"... Чья-то тень вдруг мягко тронула его руку, что была в волосах Чонхо. Есан напрягся и попробовал заглянуть в эту "тень": она была странно и жутко пустой! — Эй! Ты кто?! — прошипел Кан, и вдруг дико забилось его сердце: "тень" всё сильнее окутывала Чонхо! — Ты... ты что ещё такое? — почти в голос сквозь зубы выговорил Есан и, скользнув выше по постели, прикрыл голову альфы и его плечи собой, стараясь "оттолкнуть тень". — Убирайся! Убирайся! Не смей его трогать! Он мой! Убирайся! И "тень" растаяла... Ушла сквозь его пальцы, не оставив и следа... Лишь лёгкий аромат дерева, смешанного с чем-то невнятно-цветочным ещё какое-то время витал в воздухе, беспокоя изрядно напуганного Есана. Такого не могло быть! Просто не могло быть! Вот так отделять свою "тень" от себя могли только Сыны Горного барса! И умел это делать здесь только Есан! Да, были ещё Джисон и Минхо, но их способности крепко спали, так что эту возможность Есан сразу отмёл. А потом почувствовал, как наваливается на него дикая усталость. "Завтра, — вяло подумал он, прикрывая глаза, — я подумаю об этом завтра... И всё решу..."