Проклятье шамана (18+)

Есан явно переборщил со снотворным. И когда Чонхо не проснулся ни рано утром, как обычно, ни позже, когда за ним уже пришли двое молодых альф звать его на учения, Есан не на шутку перепугался. Что-то было не так! После этой чудной смеси альфа должен был встать бодрым и полным сил, однако он продолжал спокойно и глубоко дышать, раскинувшись на постели, и, кажется, не собираясь открывать плотно сомкнутые веки. Молодые волки, в изумлении раскрыв рты, крайне озадаченно захлопали глазами: Чонхо ещё спит? Чхве Чонхо? Ты уверен, омега? А как же... Есан, хмурясь, снова быстро прошёл в спальню и склонился над распростёртым на ложе и безмятежно сопящим альфой, а потом растерянно потряс его за плечо: — Эй, альфа! Эй! Ты чего? Ну же... Хо-я... Прошу, проснись... Никакого ответа не было. Лишь мягкая и сладкая улыбка появилась на губах Чонхо да ноздри его затрепетали, втягивая аромат... Аромат Есана? Кан недоверчиво заморгал и холодеющими от страха губами повторил: — Чон... Хо-я... Ты спишь?.. В ответ альфа лишь совершенно по-детски зачмокал, перевернулся набок и стал чуть похрапывать. Спал... Чонхо спал крепким здоровым сном. А вот что делать с этим Есану, было непонятно. — Он спит, — твёрдо сказал он двум с подозрением глядящим на него юношам. — Можете зайти и посмотреть. Они прошли в спальню, кидая на Есана косые взгляды и хмурясь. Но "тени" у обоих были скорее именно растерянными, помигивали беспомощными голубоватыми огоньками, и не было там ни злобы, ни желания причинить вред. Помявшись у ложа и вернувшись к двери, они неуверенно переглядывались. — Что же, — сказал один, — наверно, просто вчера мы вымотали его. Он был такой странный, всё на небо поглядывал. Кажется, домой спешил. Устал. — Ага, — озорно улыбнулся вдруг второй и игриво прищурился на Есана. — А может, и не мы вымотали его, да, омежка? Но первый, будучи вроде как постарше, тут же смущённо зашипел, дёрнул откровенно разглядывающего Есана младшего за руку и, торопливо поклонившись омеге, потянул товарища за руку. — Спятил с омегой Чонхо заигрывать? — услышал Есан его злой шёпот, когда закрывал дверь. — Хочешь проснуться с откушенной головой? Это же... ну... Чонхо! Видел, что он с Чонвоном сделал? А этот шакал только и сказал, что... Дальше Есан слушать не стал. Тревожно усмехнувшись, он запер дверь и прислонился к ней спиной, закрывая глаза. Да... Он знал, что Чонхо уже дрался с кем-то там из-за него. С каким-то тупым альфачом, который что-то там сказал по поводу задницы Есана, сделавшей из Чонхо тупого омежника. И ещё раз — когда кто-то там сказал, что в их дом приходят альфы теперь вовсе не за советом. Чонхо не распространялся о подробностях, лишь просил не волноваться и забыть всё, когда Есан осторожно обрабатывал ему разбитые костяшки на руке. Есана просветил Манчон, который — успел, сука, везде — стал свидетелем обеих драк. Как он уверял, сначала Чонхо просто оттащил этого поганого вонючего альфу от самого Манчона, которого тот в наглую зажал у своего забора. Ну, а потом в отместку тупой альфач ляпнул о Есане. Во второй же раз альфа сразу начал задирать Чонхо. Ну, вот и драка. Хотя, по словам Манчона, не драка это была, а избиение, потому что тупой альфач даже близко не был равен Чонхо в силе и ловкости. Кан вспомнил презрительно поджатые губы Манчона, когда тот говорил об этом самом горе-сопернике Чонхо, и горестно усмехнулся. Он и в глаза этого альфу не видел, а судьба уже сделал их врагами. В том, что гнев его выльется именно на Есана, он не сомневался. К Чонхо эта дрянь вряд ли снова сунется теперь, уж двух-то раз должно было хватить. А вот Кану теперь надо будет ходить и оглядываться. Волки же не прощают обид. Кажется... Хотя теперь-то Есан не был уверен вообще ни в чём, что вроде как знал о волках. Нет, нет... Надо бежать отсюда к тем, кого он понимает легко и просто, кто поддаётся ему, кто нуждается в нём... "Не уходи... Вкусный мой мальчик, ну же, дайся в руки... Ты сводишь меня с ума..." Есан тоскливо вздохнул, всхлипнул и ринулся в кухню. Он быстро развёл тёртый корень разрывки и замешал на основе этой мятки и пасты из ореха густую смесь. Помялся и торопливо, чтобы не передумать, и, стараясь не вдумываться в то, что делает, добавил в эту жутко горькую смесь несколько капель драгоценного мёда, разведённого водой. Зачем? Зачем-то... Потом быстро скатал несколько шариков и пошёл в спальню. Губы Чонхо безвольно открылись, принимая пальцы Есана с шариком. Дико смущаясь от странности своих действий, Есан всё же решительно размазал шарик по боку десны Чонхо и уже хотел было вынуть пальцы, как вдруг альфа заворочался и ухватил его руку за кисть своими крепкими пальцами, не давая сделать это. Он повернулся набок, утягивая ахнувшего Есана на ложе, ближе к себе, и внезапно зачмокал, посасывая пальцы омеги с явным наслаждением. Кан в растерянности дико покраснел и попытался вынуть пальцы изо рта этого невозможного альфы, но тот сам вынул их и... уложил ладонь Есана себе под щёку. — Есани... — прошептал Чонхо, обдав кисть омеги горячим дыханием. — Мой Есани... Я нашёл... нашёл тебя... Не бросай меня... своего... альфу... — Нашёл... — шепнул в ответ Есан. — Нашёл, альфа... Только вот как ты меня узнал?.. Ты же... Не должен был меня видеть... Кто ты, м? Как это всё у тебя получается... Мой альфа... — Есан замер на мгновение, всматриваясь в безмятежное, румяное и такое простодушное сейчас лицо Чонхо. — Мой альфа... Лжец... Какой же ты лжец... Даже сейчас врёшь мне, да? Такой невинный... Но я уже понял тебя, альфа, понял... Только вот откуда ты взялся — мой альфа... Мой альфа... — Он почувствовал, как сладко и гулко забилось сердце в его груди, отзываясь на эти глупые, лишённые правильного смысла слова. — Ты не мог, слышишь? Не мог увидеть меня. Никто никогда не видит, так почему же в твоей душе... я? М? Он осторожно прикоснулся свободной рукой к чуть влажным волосам Чонхо на лбу, убрал прядку, а потом, повинуясь какому-то странному щемящему желанию склонился ниже и оставил на чистом высоком лбу альфы лёгкий поцелуй. После мягко провёл несколько раз по его щеке. Кожа Чонхо была тёплой, жара у него не было. Значит, всё хорошо было с ним. И скоро... совсем скоро он проснётся. Любой проснётся от такой густоты пасты из разрывки. Есан слегка покачивался, продолжая нежно гладить лицо Чонхо и пристально вглядываться в него. А когда заметил, что на него набежала тень, а ресницы задрожали, осторожно вынул свою руку из захвата альфьих пальцев, быстро встал и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Проснуться Чонхо должен был в одиночестве. А Есан... Есан добился своего: никто его не ласкал, не лез к нему, не пытался добраться до того, что он так трепетно хранил в своей душе. А то, что на этой самой душе было невыносимо тяжко, так ведь он к такому привык.

***

День был странным. Тихим. Проснувшись, Чонхо ничего ни о мне спросил у Есана, и от этого на сердце у омеги стало муторно. Но Чонхо был таким мирным, таким... мягким что ли, что постепенно Есан стал успокаиваться. Грел его речной костёр, расцветающий уютным ароматом в кухне, где они с Чонхо на пару готовили новые отвары и снадобья для лечения и разбирали старые запасы альфы. Поначалу, когда Чонхо, задумчиво глядя в окно на высоко стоящее солнце, сказал, что не пойдёт сегодня никуда со двора, Есан досадливо поморщился: он планировал привести в порядок всё, что хранил в нательной сумке и небольшом сундучке, который прятал в углу сарая. Но потом, когда ему пришлось рассказать об этом Чонхо, тот с таким воодушевлением принял эту мысль, что Есан выдохнул с облегчением. А к вечеру и вообще уверился в том, что это было прекрасной мыслью — разбираться со всеми припасами вместе с таким знающим человеком, как Чонхо. Да, знал его альфа просто ужас как много: складывалось такое ощущение, что весь лес был к его услугам и даже вполне себе обычные растения, грибы, ягоды, корни и стебли самых немудрящих цветов и кустов открыли ему все свои тайны. Есан только и успевал, что ловить его слова и наматывать на ус. Но и сам смог кое-чему научить Чонхо: показал, как делать перемотки для сломанных костей, показал несколько мазей против синяков, а потом показал, как делать "сонные шарики". И вот в этот момент он впервые подумал о Минги: на ум пришла первая неудачная попытка убить омегу. Мгновенно вспомнился страшный сон, а также пришло осознание, что через пару дней надо будет как-то намекать волкам, что надо идти искать Минги и его волка... В том, что Юнхо вряд ли сможет спокойно пережить гибель своего омеги от собственных когтей и зубов, Есан не верил. А значит... Сердце забилось острым ежом в горле, Есан быстро вытер тут же заслезившиеся глаза и отвернулся от Чонхо, чтобы тот ничего не заметил. Ему страшно хотелось всё бросить сейчас, убежать в лес, найти тёмный угол и сгинуть в нём. Ну, хотя бы повыть... волком повыть от снова спустившейся в сердце беспросветной тоски. Крепкие руки Чонхо были такими добрыми, такими тёплыми... Они обняли Есана так бережно, так нежно, что, казалось, будь даже омега сделан из пуха одуванчика — и то не разлетелся бы в них, остался бы целым. — Не грусти, — шепнул ему в ухо Чонхо. — Что бы там ни было, омега, не грусти. Горечь в твоём запахе... Скажи мне, что у тебя на сердце — и я помогу тебе... Есани? Есан порывисто вздохнул, развернулся в руках Чонхо и трепетно и неуверенно приник к его плечу. А потом, стыдливо краснея, робко приблизился носом к его шее и замер, стараясь как можно тише дышать, хотя хотелось вдыхать жадно, а ещё лучше — просто вдавиться в альфу, вцепиться в его плечи и дышать, дышать, дышать... Но он лишь прикрыл глаза и затрепетал ноздрями, втягивая мирный и ласковый запах вечера на реке около приветливого огня. А когда твёрдая рука Чонхо бережно, но настойчиво толкнула его голову к ароматному месту, а вторая обвилась вокруг талии и прижала к телу альфы сильнее, Есан не стал сопротивляться. Запах нежил... запах грел и успокаивал. "Почему я так его боюсь? — подумалось Есану. — Почему не спросить? Не поймёт — так и ладно. Не ответит — и пусть... Соврет — я ведь пойму..." — Почему ты согласился пойти на мой зов, Чонхо? — тихо спросил он. — Мы оба знаем, что заставить тебя я не смог бы. Тогда почему? Чонхо молчал какое-то время, а потом мягко поцеловал омегу в висок и прижал чуть крепче. — Ты всё и так знаешь, не так ли? — тихо ответил он. — Мы с тобой слишком долго знакомы, чтобы ты этого не знал. Он замер, словно прислушиваясь, а Есан закрыл глаза. О, да. Слишком долго. Значит, всё правильно. Не только Есан видел волка, но и тот каким-то невероятным образом видел его во время их первой встречи. Вот только что знал этот альфа о нём? И словно отвечая на его незаданные вопросы, Чонхо начал: — Ты уже понял, что я немного не похож на остальных наших. Мой отец... Он мне почти ничего не рассказывал. Ни о том, кто мой настоящий папа, ни о том, откуда он принёс меня однажды зимой в свой одинокий дом. Просто — принёс. Так мне говорили старики Га, у которых я учился лекарскому делу. Я их, правда, подпоил и слегка подтравил запахом, чтобы они хоть что-то мне рассказали, но да что уж теперь... Да и они не то чтобы обиделись. Есан слушал, затаив дыхание, он уложил руки на пояс Чонхо и чуть прихватил его рубаху, рассеянно сминая её пальцами. Он был немного растерян: не ожидал, что альфа вот так просто начнёт рассказывать о себе, да ещё и так подробно. Не об этом ведь просил его Есан! Да и как можно вот так просто — ему, чужаку... Но Чонхо лишь ласково поглаживал его спину и перебирал волосы у него на затылке и продолжал говорить — глухо, неторопливо, словно с трудом припоминая: — Зато почти перед самой смертью отец напомнил мне сказ о волках Золотого племени. У нас все знают этот сказ — о них. Мало кто его любит, но его рассказывают как назидание всем юным волчатам. Волки Золотого племени... Единственного племени, поклоняющегося Солнцу. — Есан изумлённо затрепетал ресницами, задевая шею Чонхо, тот легко усмехнулся: — Щекотно, омежка. Кто бы мог продумать, да? Волки испокон веку покорны воле Мати Луны, поклоняются ей, поминают её в своих мольбах, раньше даже жертвы приносили ей. А те... Золотое племя дерзко отказалось от покровительства Мати Луны и обратило свой взгляд к Солнцу. Жаркое, золотое, дарящее жизнь — оно привлекало их больше, потому что сулило яркие дни и горячее, не окованное холодом ночи сердце... Чонхо печально усмехнулся и вдруг снова поцеловал Есана в висок, словно набираясь силы. А тот, неожиданно для самого себя, скользнул руками по поясу альфы и обнял его сам, положил голову ему на плечо и прикрыл глаза. Хорошо... Как же спокойно и хорошо было... И глубокий, чуть хрипловатый голос Чонхо оглаживал и ласкал так же приятно, как и его ладони: — Только вот не стерпела Мати Луна такой волчьей измены. Плакала она росой, не видя среди своих сынов это гордое племя. Звала назад, тянула к ним серебряные нити своих лучей — но никто не откликался ей, все спали и не выходили отдать ей ночные дани: берегли гордые волки себя для дневных забот, для Солнца. И прокляла Золотое племя Мати Луна. — Есан дрогнул от искренней горечи в голосе альфы. Но Чонхо прижал крепче. — Чш... Постой ещё... — Прокляла? — тихо спросил Есан, послушно прикрывая глаза. — Почему... То есть — как? — О, вот это самое интересное. — Есан почувствовал в голосе Чонхо улыбку. Он снова сжал Есана в объятиях и несколько раз нежно поцеловал щёку, висок и шею омеги, словно пытаясь оттянуть неизбежное. — Что же сделала Мати Луна? — прикрыв глаза от наслаждения, всё же спросил Есан. — Хо... Прошу... Чонхо напоследок лизнул ему шею и ответил: — Она больше не крепила горячие сердца волков Золотого племени серебром разума, Есани... И альфы и омеги, поддаваясь своим желаниям, губили друг друга. Особенно, если испытывали друг к другу сильную л... страсть. — Губили? — растерянно повторил Есан. — Почему? Как? — Хотели всего и сразу, — печально ответил Чонхо. — Не имели терпения, предавались друг другу без остатка — и терялись друг в друге. Стали жадными, стали ревнивыми... Как только загоралась в их сердцах страсть, они начинали свой путь, который неизменно приводил их к печальному финалу: один убивал другого. Телом. Сердцем. Душой. А потом и сам умирал. Потому что любить могли лишь раз в жизни. Есан потрясённо молчал, пытаясь понять, что он чувствует, но ощущал только растерянность и... страх. Смутный, пока невнятный, но угрожающе близкий... — И что с ними стало? — едва слышно спросил он. — Говорят, что просто исчезли, — так же тихо ответил Чонхо. — Растворились в лесах, преследуя друг друга и не в силах остановиться в своей страсти. Неспособные мирно уживаться друг с другом, они все приходили к одному и тому же концу. Пока не стали легендой... — Но эта легенда... Она как-то относится к тебе? — с трепещущим сердцем спросил Есан. — Мой отец сказал, что встретил в лесу двух омег, — чуть помедлив, сказал Чонхо. — Братьев. Откуда они пришли, как оказались рядом с волчьей слободой, никто не мог ему сказать. Жили в лесной глуши, питались дарами леса. И были оба... потрясающе красивыми. И не признавали власть Мати Луны. — Есан вскинул голову, отстраняясь. На губах Чонхо блуждала едва заметная улыбка. — Да, да... Верили, что все их способности даровало им Светлое Солнце. А умели многое. Отец тогда уже медленно задыхался, его съедала нутрянка, но его глаза горели, когда он говорил о том, что омегам нельзя было ни в чём отказать, что они знали всё о его настроении, что они могли наслать ему сладкий сон, что лечили своим прикосновением... Я не знаю, что было на самом деле, а что — лишь плодом смущённого болезнью отцова разума. — Чонхо печально покачал головой и снова мягко, но настойчиво привлёк к себе Есана. — Прошу, омега... Постоим ещё вот так? Они помолчали. Есан пытался осознать то, что узнал. Да, конечно, он понял, что этот альфа — кто-то совершенно непохожий на то, что он видел и знал раньше, хотя его опыт и ограничивался только альфами морвы и другими волками. Однако в то, на что так явно намекал рассказ Чонхо, поверить было ужасно трудно. Да, самому Есану было даровано очень многое, и почище того, о чём сказал Чонхо, но всё же... Поклонение иному божеству? Пошли против волчьей породы? Проклятье Луны? — Что же с ними стало? — тихо спросил он. — С этими... — Не знаю, — ответил Чонхо и тяжело вздохнул. — Только вот он — я. И никто, кроме отца и стариков Га, никогда об этих омегах не слышал. Даже отчим... Хороший и тихий был омега... Только вот умер через год после отца. Словно сгорел от горя. И он иногда меня к себе прижимал и жалел. Жалел, и жалел, и плакал часто. Я малой был, успокаивать пытался, лечить хотел его, умолял пить отвары, что старики Га давали, но даже те лишь головами качали, как смотрели на его. Пытались помочь, а только всё без толку. Я сразу знал, что он не мой настоящий папа. Но он ничего не знал о том, как я появился у отца. А только в глуши леса я однажды нашёл заброшенную избушку. А рядом, почти под окнами — две могилы. Огороженные по волчьим обычаям. Есан ахнул, на глазах у него выступили слёзы, и он, почему-то начав дрожать, прижался к Чонхо. — Про... прости... — пролепетал он. — Я ведь... — Ты не об этом спросил, я помню, — ответил Чонхо, снова начиная перебирать в пальцах волосы омеги. — Помню... А вот когда у меня начались видения, я не помню. Кажется, они были у меня всегда. Отец называл их дурными снами и каждый раз становился мрачен и зол, как я о них ему рассказывал. И я перестал. А когда он умер, так и вовсе некому стало рассказывать: отчима я жалел, он пугливый был. Не хотел его тревожить. Да и чем бы он мне помог? Уж точно не советом. Впрочем, я привык к ним — к своим снам. — Чонхо вздохнул и поцеловал Есана в шею, начиная дышать медленнее и глубже. — Омега, ты так пахнешь... Ты... Мхм... Так вот. Постепенно я стал находить в своих снах утешение. Там я мог быть любым: слабым, злым и жестоким. А ещё я мог доверять тем, кто приходил ко мне в них, — в этих снах. Они, эти гости, были разными. Иногда я потом встречал их в настоящей жизни и понимал, что видел сны о грядущем. Иногда я искал тех, кого терял в жизни, — и мог их найти в своих снах. Я был в них хозяином, я мог ими управлять... Они делали меня сильнее, иногда подсказывая, как быть. Правда, всегда приходилось платить: в жизни всё было жёстче, всегда дары сопровождались потерями. И я научился с осторожностью относиться к тому искушению, что предлагали мне сны. — Искушение? — заворожённо повторил Есан. — И чем тебя... заманивали? — Подсказывали, как добиться омежки, что понравился, — усмехнулся Чонхо. — Где найти самые поздние ягоды, которые просили нужные люди. Как варится сильное зелье от болезненного гона. Куда больнее ударить в драке. У меня иногда было ощущение, что я просто касаюсь огромного клада, который собирали до меня — и для меня. Но в жизни... Омежка, которого я ласкал, пугался того, что я так много знаю о нём, — и уходил к другому. В драке противник мог применить совсем не те приёмы, что я думал, — и мои удары приходились мимо, заставляя меня постыдно валиться на землю. Гон, отступив один раз, ударял скорее и больнее в следующий. И в конце концов всё так или иначе возвращалось на круги своя: я был одинок, побеждал лишь своей силой и умом, а в гон приходилось терпеть, чтобы не было потом хуже. Потому что за всё надо платить, Есани... За всё... — Я знаю, — прошептал Есан. — О, как хорошо я это знаю... — Я отказался от помощи этих снов, — чуть помолчав, сказал Чонхо. — Ну, то есть я теперь с большой осторожностью беру то, что они дают. А чаще и не беру вовсе. Только то, что понял, увидел, почувствовал, узнал сам. Только такое даёт настоящие силы. И возможности. Чонхо порывисто вздохнул и вдруг поднял лицо Есана за подбородок и стал нежно целовать губы омеги. Сладко, медленно, тягуче, сочно... У Есана невольно закатились глаза, и он и сам не понял, как начал отвечать альфе — отвечать на его нежность, отвечать на его страсть. Чонхо отстранился так же неожиданно, как и напал. Потом снова легко коснулся приоткрытых влажных губ омеги и снова прижал его лицом к своей шее. — Омежка мой... Есани... — Альфа говорил тихо, и такое отчаяние слышалось в его голосе, что Есан невольно сжал его крепче в ответ, пытаясь успокоить. — А вот от тебя не смог отказаться, Есани. Понимал, что должен. Понимал, что погибну или погублю, потому что слишком было сладко, слишком... А расплаты всё не было. — Какой расплаты? — дрогнувшим голосом спросил Есан и впервые с начала разговора всерьёз попытался отстраниться. — Что... О чём ты? Но Чонхо лишь прижал его к себе сильнее. — Подожди, — проговорил он, — подожди. Не знаю, помнишь ли ты, но я впервые нашёл тебя, когда даже не спал. Так, между тренировками перед охотой прилёг в тень отдохнуть, прикрыл глаза... Твоя душа плакала так горько, Есани... Тебе было так больно! Я пошёл на запах твоего горя тогда. Потянулся, коснулся — и вдруг увидел тебя... Такой красивый, такой неземной... Лунный мой... Ты так плакал. А потом увидел меня — и замер. У тебя на ресницах слёзы повисли, мне так хотелось их слизнуть... — Чонхо порывисто выдохнул и вдруг заговорил быстрее, словно торопясь сказать всё: — Ты попросил меня убить тебя. Помнишь ли? Глупый мой омега. Я разозлился. Ты говорил, что тебе плохо, а я тогда потерял уже всех, был один на свете — и всё равно не думал о смерти! Кажется, я был даже груб с тобой. Но твои глаза... В них сияли Звёзды, стоило мне немного погладить тебя мысленно... И эти глаза меня погубили. Я начал тебя искать. Настойчиво, раз за разом уходил в сон — и искал. Ты прятался, ты исчезал, едва явив свою пугливую душу. Ты постоянно чего-то боялся, ты был так ужасно несчастен, что я боялся, что ты руки на себя наложишь. Боялся — и, как только находил, ругал тебя, чуть не пинал, чтобы ты вставал. И ты... Ты как будто меня слышал! И иногда мне казалось, что ты меня даже видишь... Лисёнок мой... Омежка мой... Чонхо снова крепче прижал к себе Есана, а тот стоял ни жив ни мёртв, в ужасе пытаясь понять, знает ли Чонхо о самом главном его секрете... О двух самых главных его секретах. Волк же снова задышал ему в шею, шепча: — Я ведь понимал, что добром не кончится, что расплата будет страшной, но не мог остановиться. Я отчаянно, жадно, страстно хотел тебя себе. Во сне это желание становилось чистым безумием! А наяву я пытался успокоиться и честно найти себе хоть кого-то, кто сможет тебя заменить. И каждый раз отдалялся ото всех ещё дальше, понимая, что бесполезно. — Чонхо горько усмехнулся. — Что же. Как всегда, оказался прав. И расплата была жестокой. Да, Есани? — Какая... расплата? — едва дыша, спросил Есан, понимая, что сейчас услышит главное и самое страшное. — Мне дали возможности получить тебя, Есани... Только вот для этого сломали всё остальное в моей жизни. Я тянулся к тебе так отчаянно, так громко тебя звал, что на мой зов откликнулся не только ты. На него пришло в жизнь всех, кто был мне дорог, всё твоё племя. Есан мелко задрожал и попробовал вырваться из рук Чонхо, но тот не дал. — Не надо, Есани, — попросил он с тоской в голосе. — Не беги. Ты ведь и так это знал. Не мог не знать. С твоими-то способностями. Поэтому и не любишь меня так сильно, да, омега? Не можешь переступить через себя и отдаться мне? Хочешь сбежать? Туда, где прячутся остальные оставшиеся в живых омеги твоего племени, да? — Он внезапно отстранился от Есана, продолжая крепко держать его за плечи, и заглянул в бледное от страха и тоски лицо омеги. — Мог ли я тебе отказать? Я никогда не откажусь от тебя. И никуда не отпущу. Я виноват — да, виноват. Больше перед своим племенем, перед ними, теми, кто ни в чём не был виноват. Но и перед тобой. Так что я никому не отдам тебя. Ни за что. Нет. Просто скажи мне, зачем ты меня позвал? Чего ты хочешь от волка, виновного в том, что на пути к тебе своей настойчивостью навлёк страшную беду на целое племя людей и безумно любимую им стаю волков?