Проклятье шамана (18+)

— Но как?! Как ты смог?! Течка! Откуда, сука, у тебя могла быть течка?! Ты... О, нет, нет, нет!.. Силы оставили Есана внезапно, резко, он опустился на землю, понимая, что, если сам не поддастся этой своей слабости, то его сознание просто выкинет его и он рухнет без сил. Беременный! Джисон носил двойню! Те серебряные ураганы — это они давали ему силы! То есть... Видимо, силы начали прорываться раньше, что вообще можно было, конечно, понять: столько всего пережил в последнее время Джисон, столько раз должен был делать трудный выбор, за стольких чувствовал ответственность... Сыны Горного барса являют себя не на пустом месте, но если внутри бушует огонь, то силы их рвутся наружу, не спрашивая разрешения. Просто чтобы этого не случилось, их вовремя "вводят" в силу старшие, уловив начало этих изменений. А вот Есан эту ступень в собственном братце проспал... Увлёкся, понадеялся по неопытности на то, что слишком много надо сделать, чтобы разумно и правильно отделить его тень от сознания и познакомить Джисона с его природой. И вот — пожалуйста! Поздно! Теперь есть лишь два пути: полностью открыть Джисону всё и дать в руки эти силы. Но вот ведь беда: семейному, мирному, домашнему омеге эти силы будут ни к чему! Они будут мешать ему, они будут тревожить и без того беспокойное сознание Джисона, они потребуют жертв, потому что ничего не даётся в этом мире просто так! И Сонни придётся платить! А он... Он, видимо, нуждается в своём сильном альфе, он будет носить двоих его волчат — и должен быть рядом с ними долгое время, пока они не встанут на ноги, и давать ему в руки тревожную и грозную силу в таком его положении не просто опасно — жестоко. Он и так не похож на послушного и правильного омегу, а уж если у него появятся возможности, о которых он точно не сможет уже забыть, как и быстро научиться не обращать на них внимание... Нет, нет, сделать это — значит разрушить сейчас Джисона, а ведь он вроде как только начал хоть немного более уверенно себя чувствовать в той жизни, на которую обрекли его и других омег его родной отец и — сам Есан. И сквозь все эти правильные мысли слишком явного и уже, откровенно говоря, созревшего решения, не оставляла, светила, назойливо била в глаза, заставляя мучительно щуриться, и совсем другая мысль: откуда?! Вот откуда у Джисона могла быть течка? Травы, которыми пичкал его старший шаман Кан через лекарей и под видом помощи от болей этой самой течки, должны были запечатать в нём омежье нутро. Не так жестоко, как с Минхо, не выжечь напрочь, покрыв жестокими шрамами от ожогов, нет. Запечатать так, чтобы Сонни смог найти путь к своему нутру, только войдя в полную силу, то есть тогда, когда он сам уже будет понимать, что оно, это ноющее и свербящее в самый неподходящий момент, мешающее всему большому и сложному в жизни нутро — оно нужно, только чтобы выносить себе сына, который станет его наследником на пути служения своему несчастному племени. Это должно было стать осознанным решением на пути к одной большой цели человека, который всё знает, всё понял и готов нему — к этому решению. А что сейчас?! На что будет способен шаман, озабоченный своим потомством и удовлетворением потребностей своего крепостного альфы?! Был бы рядом с ним шаман-альфа — да, они делили бы бремя на двоих, а вот так... Но откуда? Откуда всё-таки?! И что — вот что теперь делать, если проклятый братец своё нутро пробудил сам, отяготился — и бросил его! Бросил на этом пути, где был для него незаменимым?! Что делать теперь несчастному Кан Есану?! — Есан... Что, блять, происходит, а? Ты чего, а?— подал голос Джисон, который всё это время, замерев, видимо, стоял и смотрел на него. Есан открыл глаза и поднял их на него. Тупой омега! Действительно, что происходит?! Ты предал меня! Вот, что происходит! Ты предал всё, для чего был предназначен! Вот, что происходит! Ты... Ты... Ты!.. О, Звёзды, вы свидетели, как мне больно! И страшно, мати Луна! Почему так страшно? Ведь что теперь делать — непонятно вообще! То есть... Есан сосредоточился и вовремя отогнал глупые и лишние сейчас слёзы. "Не здесь! Не сейчас! — прикрикнул он на себя. — Не смей! Сначала — он... Злись — не злись, он ведь на самом деле ни в чём не виноват..." Он устремил на Джисона "сонный" взгляд и ударил, потянул и снова ударил хлыстом силы, заставляя омегу отяжелеть и застыть. Затем медленно поднялся и, медленно подойдя к замершему в пустым взглядом брату, положил руку ему на плечо, проникая тут же в его тень — открытую, живую, переливающуюся серебром, перехваченным чёрными "нитями" Есановой силы. Джисон пытался воспротивиться воле Есана, даже что-то смог пробормотать, но это было уже неважно. Есан всё решил, так что дело будет закончено. И пока он увязывал серебряные ручьи силы Джисона, пока прокладывал для них пути обратно, в глубь "тени" в обход волчками вертевшихся ураганчиков, которые мягко мерцали один белым, а второй голубоватым светом, он говорил. Вообще слова "заговора" были неважны, просто нужен был тон — особый, связывающий волю того, кому проникали в тень "на живую", без усыпления, но всё же в эти слова Есан вложил всю свою тоску и боль. — Я недооценил тебя... Недооценил твоего Обещанного, силу его отчаяния и силу вашей Связи. И Звёзды наказывают меня... Опять наказывают. Если бы ты знал... Если бы только знал, Сонни, как я устал отвечать за выбор, который не делал. Ты забудешь всё, что я скажу, всё, что услышишь, поэтому... Прости меня, ладно? За друга своего прости, за Минги... Я не смогу оставить его рядом с тобой, но ведь разве он теперь тебе нужен будет? Вот, может, ты бы меня и понял — такой-то смелый. Хотя нет, нет... Забывай... Слышишь? Забывай! Я ещё ничего на самом деле особо страшного и не сделал, а то, с Чиа - это не я! Не я, точно! Я ведь тебе брата спас! Ты ещё и благодарить меня должен, да? Забывай! Слышишь? Забывай! А может, ничего я и не сделаю! Забывай... Слышишь? Забывай! Почему у меня такое чувство, что больше у меня вообще ничего не получится? Решиться — знаешь ли ты, как трудно было решиться? О, Сонни, Сонни! Ты бросил меня! За что?! Забывай... Слышишь? Забывай! Я же ещё ничего не решил! Может, и не получилось ничего, а ты... Забывай... Слышишь? Забывай! Я ведь и не сделал сам ничего твоему... милому омеге... Прости меня, ладно? Джисон вдруг дрогнул и сладко застонал, приникая снова и снова губами к его шее, куда Есан уткнул его, чтобы было легче травить. Ему не должно быть больно, не должно... Он не должен страдать... Но Есан видел, как корчилась в судорогах "тень" брата, не желая терять дары Луны. А только вот придётся. И один за другим Есан запечатывал пути, увязывая в них серебро силы. Слова срывались с его губ уже почти неосознанно, потому что он сосредоточился на двух ураганчиках, которые вдруг закружились совсем рядом, безбоязненно касаясь незваного гостя своими снежистыми краями. И прикосновения эти были щекотными, мягкими, ласковыми. Но Есан испугался их не на шутку. Какая же сила была в этих двух совсем ещё не осознающих себя "тенях" малышей Джисона, если они "увидели" и смогли тронуть его?! И вдруг чёрной молнией мелькнула и тут же надвинулась тёмной тучей мысль о том, что если сейчас резануть по этим завихрениям, которые ещё и людьми-то не были — так, зачатки "теней", то он может вернуть себе Джисона! Без "тени" малыши проживут недолго и выйдут сами, так и не став помехой на пути Есана... Джисону будет больно, возможно, ещё какое-то время он будет носить в себе мёртвые зародыши, но потом, избавившись от них, он же... это... А его сучий альфа, узнав, не простит его, ведь ему-то нужны были именно эти... а значит... Мысль эта, едва трепыхнувшись в нём, заставила его замереть, а потом, накатившись, по ощущениям, утопила его в вонючей болотной жиже жадного и мерзкого предвкушения: главное, что ведь этого никто не узнает!.. Никто! Безнаказанно... Он сможет сделать это безнаказанно! "Шаман должен уметь..." И вдруг резкая тошнота подкатила к горлу, Есана вывернуло, заставив выгнуться в мучительной судороге, грудь ему забило вонью и какой-то склизкой мерзостью — и он с ужасом ринулся вон из Джисоновой "тени", на ходу допутывая вяжущие нити, второпях накладывая последние печати. Как он мог о таком подумать?! Убийца! Неужели он теперь стал таким же, как его отец?! Отец, которого он именно за это и ненавидел! А теперь что же, и сам он точно такой же? И готов для своего удобства уничтожить двух невинных малышей и счастье Джисона? Потому что не будет Джисон без них, без этих двух ураганчиков, счастлив! Почему Есан был так в этом уверен, он и сам не знал — чувствовал! Эти двое уже привязали Сонни к себе, так прочно и свободно обосновавшись в его душе, хотя он о них ещё и не догадывался! Он уже принадлежит им — им, а не омегам морвы! А для шамана Кана он был потерян, совсем потерян... И даже если Есан одним движением своего хлыста сделает его "своим", он получит лишь опустошённого, несчастного, с вечно горьким ароматом омегу. Неужели Есан готов на это, лишь бы... Лишь бы что? Что с него, такого, можно будет взять?! Убийца! Проклятый убийца, прочь! Он не знал, что так получится с Чиа, тогда он лишь спасал любимого — и не только для себя, как выяснилось: вон, как смотрит на него теперь этот мрачный Сынмин, как трепещет при нём! Минги вообще не в счёт: его существование угрожает жизни Есана! Ну, покажите-ка того, кто не будет сражаться за свою жизнь любым способом! Но эти — эти двое — чем они виноваты?! Нет, нет, нет... Не может быть, чтобы он был таким! Нет, нет, он остановился вовремя, а то была всего лишь одна гнилая, подлая мысль. И он никогда больше так не подумает ни о ком! А пока... — Эх, Сонни... Прости, прости меня... Прости, что лишаю тебя всего, что было обещано тебе Луной как сыну Горного барса, но ты сделал свой выбор. Выбор... Увы, мы все на это обречены — делать его, не желая этого. Я думал, что смогу сберечь тебя от этого, я был уверен, что ты сможешь перешагнуть через Обещание, альфу твоего ударили вроде как сильнее всех, а он... Надо же... Сонни, Сонни... Малыш... Ты ведь забудешь все, да? Мы же просто встретились и поговорили о волчьем языке, да?

***

До дома он едва добрался. Никто не встретился ему на пути, чтобы поддержать, когда он, запнувшись, чуть не упал. Никто не спросил его, как он. Некому было подсказать ему, что теперь делать. Он отпустил Джисона с миром. Он не сделал ему ничего плохого — наоборот, дал ему возможность остаться тем, кем он, видимо, хотел быть, и не мучиться выбором. Впрочем... Есан хрипло рассмеялся и опёрся плечом о стену сеней, а потом сполз по ней и сел на начисто выметенный пол, не в силах дойти даже до ложа. Впрочем, о каком вообще выборе можно говорить? Не он ли совсем недавно, пытаясь утешить своего аль... мхм... Чонхо, говорил, что судьба в целом определена и каждый шаг как раз и составляет этот самый путь — каким бы опасным и неправильным он нам ни казался? А вот сейчас — что же? Получается, никто и не собирался давать ему, Кан Есану, возможности разумно и справедливо получить свободу, наладив в качестве оплаты жизнь двух частей разделённого омежьего племени и оставив их Сонни и Юнги? Потому что теперь, когда у него не было надежды обрести помощника, на которого можно будет оставить молодых, ему придётся остаться здесь?.. Навсегда?.. Он хрипло вздохнул, почувствовав страшную жажду. Шатаясь, поднялся и едва дошёл до кухоньки, но тяжёлый ковш в руках не удержал, и тот с глухим стуком упал из дрожащих пальцев Есана, облив его прохладной водой и став последней каплей в чаше его терпения. Есан опустился на колени прямо около кадушки с водой и зарыдал. Глухо, тяжело, подвывая низко и всхлипывая, он выплакивал себя, душу свою, всё, что было, всё, что теперь есть и чего — увы — теперь не будет. Он не хотел ни о чём думать, ему было плохо так плохо. ЕМУ БЫЛО ПЛОХО! Он так старался, он ошибался, падал, он шёл в полной тьме и натыкался на шипы и колья, он так хотел, чтобы было всё правильно, и единственное, что держало его на ногах — мысль о том, что однажды он будет свободен! Свободен от глыбы ответственности, что навалили на его плечи, не спрашивая, а нужна ли она ему! Свободен от постоянной вины за каждый свой шаг, который, принося кому-то облегчение, давил и калечил другого! Свободен от необходимости постоянно думать о том, что он говорит, что делает, чего хочет и как должен поступить, чтобы не навредить и не помочь больше положенного! Он не просил об этом! Ему было это не нужно! Никаким великим вождём, предводителем свободных омег он не хотел становиться! Поэтому сделал всё, чтобы спасти Юнги! Поэтому хотел дать Джисону большую силу, которая должна была извинить отсутствие в его жизни чего-то другого! И когда он наблюдал за братом, за тем, как бегает тот за омегами морвы, как пытается помочь всем и каждому, как вмешивается в любую несправедливость, Есану на самом деле казалось, что отец ошибся, жестоко ошибся, выбрав для своих сумасшедших идей не того сына! Потому что и вполовину Есан не был так искренен в своих попытках помочь окружающим, как Джисон! Это было слишком очевидно. И иногда Есану думалось, что это — наказание Кан Харо за то, что он вообще замахнулся на Звёзды и их Большой млечный! Ведь недостойный последователь большой идеи — самый серьёзный её враг! А Джисон был бы достоин! Был бы... Если бы не два серебристых ураганчика в нём, которые явно показывали, насколько сильно Обещание, связавшее Джисона с его альфой. Иначе, чем магией этой проклятой Связи, течку в теле, "запертом" шаманом, нельзя объяснить. Конечно, Есан многое слышал об этом, но никогда по-настоящему не верил с силу этой тупой Связи. Да и всё, что именно с ним произошло здесь и совсем недавно, окончательно подорвали его веру в Обещание. А тут... Во что теперь верить? Куда идти? И как идти, если снова хочется просто камень на шею — и... — Есани?.. Мальчик мой... О, мати Луна, что случилось?! Есани... Ох... Еса.. — Спаси меня! О, волк, спаси же меня! — Есан вцепился в сильные плечи и прильнул лицом к сильной шее. — Спаси меня! Альфа... Альфа... Мне плохо... Мне так плох... — Так я и думал! Есани, малыш, ну, что ты? Иди ко мне, иди... чшш... Я рядом, ну? Успел... Давай-ка по-другому... Есану на миг показалось, что его сейчас бросят, что альфа отстраняется, что не хочет... И он, задышав хрипло и тяжко, с силой прильнул к горячему — о, всегда такому горячему! — телу и зарыдал сильнее, умоляя не бросать, умоляя — забрать себе. Но альфа только хотел подхватить его за плечи, чтобы помочь встать с пола. А потом обнял так крепко, что у Есана закружилась голова от того, что он оказался в жёстком коконе из рук, губ, скользивших по его виску, щеке, шее, и запаха — упоительно свежего и нежного запаха струганого дерева, ещё влажного от собственных соков и словно пропускающего через себя солнце. И горькая влага Есана как-то сама собой превратилась в чистые, нежные слёзы, которые оставляют первые лучи этого самого солнца на нежных лепестках цветов. Но вместе с тем ему захотелось теснее, ближе, совсем близко прижать это солнце, наглотаться вдоволь его тепла и света, чтобы хоть немного разогнать ту чёрную муть, что плескалась в его собственной душе, чтобы согреться не только внешне, но и внутри. И он стал хватать это солнце губами, целуя, зарываясь пальцами в тёплый шёлк волос, прихватывая зубами, если казалось, что солоноватая кожа слишком скользит и не даётся ему. — Под... Подожди, омеж... Есани? Да что с тобой? О, с-сук... не трогай!.. Какой же ты сладкий! Ты плачешь? Всё ещё плачешь или... О, Еса... ни... Мой омега... Мой омега... Погоди, погоди, что ты... что же ты делаешь? Ах ты... лисёнок мой... Омежка... Сладкий, нежный мой... мой... Голос, который звучал словно в самой глубине Есановой души и был непривычно хриплым, низким, бархатным, вдруг обрёл страстную жадность — как и касания, которые Есан начал с упоением ощущать по всему телу. Его гладили, ощупывали, оценивали пальцами и горячими, мокрыми, страшно приятными губами, которые он только что сам выпустил из плена своего рта... А Есан не сопротивлялся, нет: он хотел этого! Хотел, чтобы этот альфа был ближе к нему! Есан даст ему всё, что он попросит, что захочет взять, лишь бы не уходил, не бросал, не оставлял! Потому что быть одному больше невыносимо! Потому что быть одному страшно и смерти подобно! Потому что чёрная буря, которая постоянно рядом, сейчас так и глядит в глаза, только и ждёт, когда он, Кан Есан, сдастся ей и впустит её в свою душу! А он не станет! Потому что у него есть этот альфа! И он сейчас отдаст всё, чтобы заполнить свою душу этим альфой! И если для этого надо будет заполнить им своё тело — пусть! Этого — Есан тоже страстно хочет! Ведь альфа так целует! Так ласкает Есану грудь и живот, его пальцы такие сильные, такие правильные! И они доставляют томное, горячее и такое стыдное удовольствие — такое необходимое Есану сейчас, чтобы забыть обо всём остальном и закричать, изо всех сил, выпуская из себя всё дурное, чего так много — слишком много! Закричать, чтобы услышали все, кто думал, что он одинок и несчастен: — Возьми! Возьми всё, только не оставляй меня! Чонхо! Чон... хо! — Ты мой, Есани! Я забираю тебя! И это было именно тем, что надо было услышать Есану, чтобы застонать громко и бесстыдно и потерять себя окончательно, раскрываясь перед альфой, когда тот повалил его на постель — уже почему-то голого, мокрого насквозь от смазки, которая текла по его заднице и ногам, постыдно откровенно обнажая для альфы его желание. Есан уцепился за плечи Чонхо, когда тот опустился на его член ртом и вошёл в омегу пальцами. Вскрикнув от щемящей боли, которая тут же отдалась наслаждением, Есан выгнулся и простонал "Чонхо-о-о!" Альфа зарычал в ответ и начал двигаться так искусно, так равномерно, что каждый раз страх боли не успевал настигнуть сознание Есана, опережаемый сладкими звёздочками удовольствия от живота до горла. Он сжал в руках волосы Чонхо и заахал высоко и сладко. Он и сам не знал, что может так выстанывать — пронзительно, срываясь на всхрипы и вскрики. Но в этот раз Чонхо не довёл его до мучительно-острой грани, остановился и резким движением перевернул на живот. Есан тут же приподнялся на руках и выстонал: — Нет, нет!.. Не уходи! Прошу... Горячее тело укрыло его, а в ухо жарко вдохнули: — И не подумаю, лисёнок... Я присвою тебя, я возьму тебя, ты мой, слышишь? Уже не убежишь... Он почувствовал, как входит в него альфа — растягивая, наполняя, делая... целым, по-настоящему законченным теперь. Есан выгнул спину, подставляясь, зашептал коротко и сладко: — Да… да... да... так... — И звонко вскрикнул, когда ощутил, что Чонхо в нём до конца, полностью. Они застыли оба, словно прислушиваясь друг к другу. — Есани... Мой Есани... — прорычал у него прямо над ухом альфа. — Я сдохну, если сейчас не... — Прошу, Хо, — прохрипел Есан, — возьми меня... Хочу... Хочу... Хочу быть твоим... Чонхо сунул руки под него, обнял его крест-накрест, намертво прикипая к нему грудью, и начал двигаться. Мерно, выдыхая на каждый свой толчок Есану в ухо: — Сладкий... Да... Да... Хорошо... Так хорошо... Мой... Ты мой... Есани... Хорошо... Это было горячо и до ужаса правильно, это было возбуждающе до звёзд, это было невероятно до сорванного горла. Есан вытянул руки, пытаясь ухватиться за изголовье ложа, чтобы хоть какую-то опору иметь в этом с ума его сводящем танце из мощных толчков внутри тела, рассыпающихся нитей продёргивающего его от макушки до пят наслаждения и горячего шёпота жадно трахающего его альфы. Но не достал, лишь выстонал, сжимая в пальцах простынь: — Ещё... Ещё, альфа... Ещё... О, да, он не хотел, чтобы Чонхо останавливался, потому что то, что он делал с Есаном, было прекрасно! Есан никогда не верил в то, что это может быть для него хотя бы немного приятно! Но всё его тело в ответ на каждый яростный толчок хрипло стонущего над ним альфы дрожало в болезненно-прекрасной истоме. Ему страстно хотелось не просто ещё, ему хотелось сильнее, жёстче! Чтобы альфа напрочь смял его, утолкал под себя, спрятал в этом безумии полностью, укрыл от боли, заменив её... О, Звёзды! Что... Ах, блядь, что это?! Есан широко раскрыл глаза и сорвался на откровенный визг, когда ему крепко толкнулись во что-то, что отозвалось по всему телу искристой судорогой и заставило прогнуться, накрепко сжимая внутри себя Чонхо. Тот охнул и счастливо зарычал: — Попался, маленький, — проурчал он, — ну, держись... И Есана утопило в наслаждении, захватило таким вихрем ощущений, что он потерял себя. Ни мыслей, ни боли, ни переживаний — ничего! Была только сладкая метель внутри, клеть из крепких рук и обжигающий шёпот: — Попался... Ты только мой... Я забираю тебя, теперь-то... не вырвешься... О, Есани... Ес... Есан... Да, да, да, малыш... Сожми меня ещё... Ещё... вот так! Да! Да! Мо-о-ой!