Проклятье шамана (18+)

Нет, сначала всё было просто идеально. Есан очень вовремя увидел бредущего по улице между домами безумного белого волка, того самого, что чуть было не исполнил желание Есана и не убил Минги когда-то около полусожжённого стана морвы. До этого он ни разу не видел этого волка в деревне, только слышал о нём коротко и разное. Его звали Сан. Как-то Чонхо обмолвился, что с ним всё очень плохо, что он от горя своего обезумел до того, что хотел лишить себя жизни. Он рыскал по лесу и чаще всего лежал или выл где-то около старой волчьей слободы, словно взывая к мати Луне о справедливости — и не находя её. Чонхо говорил о нём с болью: он всё ещё винил себя во всём, и безумие Сана тоже считал своей виной. — Он был одним из лучших среди нас, Санни, — тихо сказал тогда Чонхо. — Добрым, верным, светлым, ласковым и чистым. Таких было всегда немного. Он любил и был любим, познал счастье... А лишившись его, не справился. Счастье делает нас слабыми. И он оказался слабее всех. Если бы я мог... — Он тяжело вздохнул. — Я бы всё сделал, лишь бы вернуть нам нашего Сана. Но сколько бы я ни пытался, он убегает от меня, не желает слушать... Однако Есан не проникся ни этим рассказом, ни даже болью Чонхо. Для него Сан был убийцей милого нежного Чиа, мальчика, которого Есан очень любил. Так что, встретив Сана на пути, когда шёл от Соёна (он снова пытался уговорить омегу пожаловаться после охоты Сонхва на своего сволочного альфу), Есан едва удержался от того, чтобы не хлестнуть мстительно белого зверя своим чёрным хлыстом — просто чтобы причинить боль, чтобы он почувствовал... чтобы... Но потом его кольнула шальная мысль, он остановился и окликнул волка: — Сан! Эй, тебя же зовут... Сан? Тот остановился, но не повернулся. Он стоял, пошатываясь, словно от слабости, однако даже головы не повернул. Есану это было на руку. Он подошёл ближе, настроился — и нырнул. И тут же чуть не задохнулся от едкой гари, что окутывала смертным облаком "тень" белого волка. С ужасом оглядывал шаман полуразрушенную, разломанную до красных срезов, охваченную алым пламенем "тень". Такое он видел впервые, так как до этого не решался нырять в сознание безумных. Да и не видел он настолько сломанных людей до этого. Омеги — изнасилованные, истерзанные, замученные — и то были целее. И только один раз, тогда, после Чёрной ночи добычи, он краем сознания скользнул в "тень" одного из омежек, сошедших с ума от насилия. Но там было просто густое чёрное болото, охваченное мутно-желтоватым туманом, пустое и безнадёжное. Мальчик уже не был человеком, он полностью утонул в себе. А Сан... Нет. Он был на грани. Но всё существо его стремилось к смерти, и он просто проходил последние дни своего Большого млечного. — Ты ведь хочешь умереть, Сан? — мягко спросил Есан, вынырнув. Волк молчал. Ни одна струна его души не шевельнулась, а в сознании было пусто. Его полностью захватило отчаяние, и он словно даже не понимал, что Есан говорит с ним на волчьем. И не пытался ему ответить. — Ты хочешь умереть, Сани, — тихо и уверенно повторил Есан. — Хочешь, я помогу тебе? Волк поднял морду, но так и не обернулся. И лишь где-то внутри, в голове Есана, словно отзвуком ветра в траве, прошелестело: — Как?.. — Говорят, Чёрный обрыв тебе не помог, Сан? — ещё тише спросил Есан. — Не могу... — Тогда кто же тебе может помочь, Сан? Кто в силах... убить тебя? — Никто... — Просто так — конечно. Но если разозлить кого-то сильного... — Есан почти шептал, мягко "проминая" плещущую болью "тень" в попытке найти самое слабое и уязвимое место. Он видел, как вздыбилась шерсть на загривке Сана после его слов, и волк чуть повернул к нему свою морду и скосил мутный алый глаз. — Кого?.. — Не знаю, Сан. Сейчас так много омег в слободе, а сильные, мужественные твои сородичи так ими прониклись... — Предатели! — Впервые голос Сана прозвучал полноценным рычанием. — Мерзкие развратные предатели! Вонючее кочевье!.. Они притащили поганых перелётчиков в свои дома, чтобы трахаться! Дети? Как они забыли, что эти сучьи дети... — И если ты кого-то из этих мерзких сук убьёшь, Сан... — резко оборвал его Есан, сдерживаясь из последних сил, чтобы не оглушить волка ударом по полностью обнажённой перед ним "тени". — Если заберёшь чью-то жизнь? Может, тогда взамен волки захотят забрать твою, раз уж она не нужна тебе самому? Кто из альф сильнее всех в твоей стае? — Чонхо... Чхве Чонхо... Он... твой... — Волк грозно зарычал, "тень" вздыбилась, вырываясь у Есана из рук, и зверь стал медленно оборачиваться к нему. Есан, мгновенно облившийся холодным потом, едва успел накинуть ему на "тень" удавку из обездвиживания и дёрнуть на себя отчаянно в попытке увязать алые потоки злобы. — Чш-ш... Рано, Сан, — чуть дрогнувшим голосом сказал он. — Если я убью тебя... Ты же его омега... — В рычании Сана послышалась уверенность. — Ты прав, проклятый перелётчик, тогда Чонхо... — Ты не вспомнишь об этом, — размеренно вбил клин в зашевелившуюся в "тени" кроваво-красную струю Есан и, сделав над собой усилие, шагнул к волку и положил руку ему на загривок. Сан злобно оскалился, но двинуться не смог, и Есан, выдохнув, продолжил: — Ты пойдёшь на Чёрный обрыв — и снова попытаешься прыгнуть. И снова отступишь, Сан, убедишься в своей слабости. Есан быстро стал заковывать сознание волка, затягивая на сломах "тени" алые язвы, чтобы хотя бы немного восстановить её, подлатать: Сан нужен был Кану понимающим, что делает. И, на удивление, это получалось. Видимо, захваченный новой мыслью о скором избавлении, Сан невольно стал ему помогать: "тень" забурлила, стала медленно округляться, наливаясь новым чёрно-алым огнём, новой силой. К счастью, удавка у Есана получилась хорошая, так что в ближайшее время Сан точно не должен был вспомнить ни о чём. А дальше это будет неважно. Главное, что в его голове останется идея. А когда Есан порвёт удавку, волк осознает, что из его положения есть только один выход. И пойдёт искать свою жертву. Вот только свой образ — смутный и странный — Есан из его "тени" заберёт. Кан напрягся, вспоминая в подробностях запах Сон Минги. Кисловатый, свежий... Кудри дурацкие, худое лицо с огромными глазами, которые вынимали Есану душу. О, когда они навсегда закроются, эти глаза, Есан на самом деле вздохнёт спокойно! И Сан ему в этом поможет. След получился нелепо милым, но Есану было не до этого. — Ночевать будешь под берегом, у Общей Поляны, — медленно и внушительно сказал он, вспоминая разговор с Джуном о том, что после охоты на этой самой Общей Поляне омеги обычно делали заготовки мяса на хранение и в общие закрома. Есан тогда искренне посоветовал омеге обратиться к Минги и Минхо, которые на самом деле были лучшими в выварке мяса. Однако Джун сразу сказал, что за Минхо надо к Сынмину, а тот в последнее время ходит загадочный и странный, так что придётся обойтись своими силами и Минги. Значит, после охоты Минги будет на Общей поляне. Конечно, Сан мог кинуться на кого-то другого из омег, но на кого? Джун не собирался приглашать больше никого из людей, так что если там и будет кто — только волки. На них Сан не полезет. Главное, чтобы никто не успел помешать ему убить Минги. — Жди меня, волк, — шепнул Есан напоследок обмороченному Сану, который едва не падал от слабости. — Иди, поспи. А потом — делай, что должен. — И зверь, опустив голову, пошёл вперёд — так и не посмотрев ни разу на ликующего шамана. О, да, тогда он ликовал. Он был уверен тогда, совершенно уверен, что расправится с Сон Минги и уберёт эту чёрную угрозу из своей и без того ужасно трудной жизни. И если бы кто-то тогда сказал ему, что он сам, своими руками разрушит то, что так удачно свалилось ему с неба прямо в эти самые руки, он бы ни за что не поверил и наказал бы насмешника, жестоко наказал. И тем не менее...

***

Чонхо вернулся с охоты позднее многих: Есан видел, как расходятся альфы по деревне, как лихо перепрыгивают они через заборы прямо волками. И было слышно, как оживает звонкими голосами омег деревня. Чонхо же он пропустил: возился с чугунком, полным запечённых в луковой шелухе овощей. Альфа, видимо, обернулся в человечий облик на пороге и, как был, голым, пошёл в дом. Есан готовился к приходу альфы всё утро, многое успел сделать: и прибрать, и даже чуть принарядиться (за чем застал себя с удивлением и даже разозлился на свою глупость). А ещё он напряжённо обдумывал, как убедить Соёна всё-таки принять помощь Сонхва, как выяснить, что там именно происходит у Джисона и нельзя ли всё-таки хоть как-то использовать омегу, как вырваться из цепких объятий Чонхо, чтобы встретиться с гонцами от омег, что ушли в долину... Ах, да, вчера он поймал связь с Юнги, который взывал к нему, как они и договорились. Послать ему чёткий сигнал Есан не смог: слишком далеко. Но радость в душе испытал огромную, как и облегчение: раз звал Старший омега, значит, дошли и разместились, значит, в безопасности, значит, всё у них хорошо. Вообще-то дойти должны были раньше, но и сейчас позвали — уже отлично. Однако это значило, что Юнги отправил кого-то к ним, чтобы передать Есану точные сведения об омегах, а значит, надо ловить связь и идти навстречу. Только вот как это сделать, будучи под таким томительно-пристальным наблюдением Чонхо, Есан себе даже не представлял. А ещё был Сан и Минги, а ещё... и ещё... В общем, Есан ушёл в свои беспокойные мысли и появление на пороге кухни полуобнажённого Чонхо, небрежно прикрывшего всё самое ценное каким-то нелепым куском ткани, пропустил. И только запах — обволакивающий, мягкий, солнечно-древесный — вывел его из сосредоточенных размышлений. Он невольно повёл носом, встрепенулся, дёрнулся, чуть не обжёгшись чугунком, стремительно обернулся — и замер, мгновенно забывая обо всем и тараща глаза на нахально усмехающегося альфу, который откровенно рассматривал его, явно отдавая предпочтения нижней части его тела. И повязка на бёдрах Чонхо уже почти ничего не скрывала, что, однако, никакого стеснения у него, очевидно, не вызывало. А вот Есан подавился воздухом, вспомнив, что надо дышать, и попытавшись поприветствовать Чонхо приличествующими словами. Альфа, ухмыльнувшись, изогнул бровь, подошёл к кувшину с водой, налил в кружку и протянул Есану. И лишь когда тот выпил и откашлялся, негромко спросил: — Скучал, лисёнок? И невыносимо яркий, счастливый аромат древесины, нагретой медовым весенним солнцем и спрятавшейся в ароматной чаще, захватил Есана, туманя ему голову и опожаривая всё внутри сладкой горячкой. Так что когда Чонхо вдруг оказался совсем рядом, Есан лишь судорожно вздохнул — и забыл себя, потерялся в его руках, под его губами и языком, в его горячем шёпоте: — Омега... мой омега... Хочу тебя, слышишь? Хочу тебя... Я так скучал, Санни... Так скучал... Он подхватил Есана под задницу и посадил на высокий ларь, в котором хранились мешки с припасами. Целовал и лапал Чонхо жёстко, настойчиво, жадно. А Есан лишь прогибался в спине, стараясь прижаться к нему теснее, и стонал, стонал, выстанывал жалобно, жалко, задыхаясь: — Скучал... я скучал, аль... фа... Хочу... — И сам не понимал, что с ним происходит. Чонхо нагнул его прямо на кухне, развернул спиной к себе и надавил так, что Есан выпятил задницу, опираясь грудью о гладкую поверхность ларя и сжимая руками его бока. Альфа вылизал его, впиваясь губами чуть не в самое нутро и доставая юрким наглым языком так глубоко, что Есан лишь звонко ахал, пытаясь проморгаться от слёз наслаждения. Чонхо едва не довёл до края прямо там, на ларе, но кончить не дал, подхватил на руки и потащил в спальню. У Есана закружилась голова, он вцепился в плечи Чонхо, заваливая его на себя, но тот зарычал и быстро перевернул его на живот. Есан застонал от судороги наслаждения, ощущая, как заскользили внутри него ловкие пальцы, а потом совсем потерялся, когда Чонхо нажал там, в нём, на что-то невыносимое и невозможное, заставляя застонать не своим, высоким и сладостным голосом. И очнулся он только тогда, когда толчки альфы внутри него стали особенно жёсткими и резкими: сам Есан уже кончил, так что просто покорно стонал под хрипло вскрикивающим на каждый свой толчок Чонхо, который втрахивал его в ложе просто по-звериному, прижимая за шею, чтобы догнать удовольствие. Кончил альфа бурно, жарко, затопив, переполнив нутро омеги собой. После, содрогнувшись в последний раз, он мягко опустился на растёкшегося под ним от бессилия Есана, укрывая его в своих, таких желанных, объятиях. И Есан растаял, просто растаял, ощущая себя полностью, невероятно — слишком счастливым... Счастье делает нас слабыми, прав был Чонхо, да, Кан Есан? И после этого — такого странного, жуткого и пугающе желанного разврата — Чонхо прошептал ему: — Мой нежный, мой сладкий... Я так скучал... — Мы два дня не виделись, — прошептал сорванно Есан, пытаясь выпростать из-под него руку, чтобы почесать нос. — Ты совсем свихнулся на мне, альфа... — Я не могу без тебя, лисёнок, — страстно вышептал Чонхо. — Ты прав, я свихнулся... Ничто и никогда не изменит этого. Ты слишком прекрасен, со всей своей таинственностью, которую я обязательно разгадаю, со всеми своими секретами, которые я обязательно раскрою... — А не боишься, что, раскрыв меня, разочаруешься? — спросил Есан, у которого внезапно сжалось всё внутри от этих слов Чонхо. — Ты не сможешь меня разочаровать, малыш, — пробормотал Чонхо, нежно проводя рукой по его волосам. Он убрал с лица растерянно хмурящегося Есана влажные пряди и склонился над ним, мягко, почти благоговейно целуя в лоб. — Ты был так несчастен, когда я нашёл тебя... А до этого я видел тебя разбитым, сломанным, потерянным и потерявшим всё, злым... Я слышал страшные вещи из твоих уст — и убедился лишь в одном: что бы ты ни натворил, я буду всегда люб... Я буду всегда с тобой, буду рядом, Санни... Я знаю, что ты слишком много пережил, чтобы быть облачным божком, но я не отступлюсь от тебя и всё, наверно, тебе прощу, слышишь? Только бы ты себя прощал и знал: теперь ты со мной, ты — мой. Ты больше не один. Сладкий мой, нежный мой, лисёнок мой маленький... Ты мне нужен именно таким, какой ты есть. — А какой я есть? — едва слышно пробормотал Есан, пытаясь понять, почему так ужасно заныло у него сердце и стало так тревожно-тоскливо на душе. — Самый прекрасный омега на свете, — прошептал ему Чонхо и приник к его губам ласковым, почти невинным поцелуем — словно к чему-то безумно дорогому, бесценному, а потом прошептал в них, обжигая словами совершенно потерянного Есана: — Мой... Только мой омега... Может, именно эти слова и разрушили всё? Всё, что так долго выстраивал в себе Есан, всё, что хранил как самое сильное своё оружие? Например, уверенность в том, что свободу можно получить, только оставаясь независимым и холодным, верным цели и идущим к ней всеми доступными путями? Впрочем... А был ли он на самом деле хоть когда-то таким? Или только хотел быть?.. И хотел ли?.. И была ли у него она вообще — эта уверенность? Или...