***
Он гладил лицо Чонхо и целовал его приоткрытые губы, пил его дыхание с лёгкими нотками цветочного аромата — словно среди хвои вдруг выросли духовитые цветы... Хвоя... Во сне Чонхо был настроен весьма воинственно. А может, снилось ему что-то нехорошее... "Я только посмотрю, — виновато шепнул себе Есан. — Я его опоил, но не хочу, чтобы ему кошмары снились..." "Тень" Чонхо, однако, была вполне мирной, переливалась, правда, не так ярко, как раньше, а может, Есан просто уже был готов к тому, что она "встретит" его таким многоцветием. И вдруг, когда он скользил внутри, мягко оглаживая кончиками "пальцев" нежно дышащие переливы зелени и золота, его словно кто-то позвал. Есан вздрогнул, стремительно обернулся и, вскрикнув, отступил. Это был... взгляд. Пристальный, насмешливый, немного печальный... — Зачем, Есани? — тихо прозвучало откуда-то. — Скажи, зачем? Есан молчал, потому что от страха не мог ни звука произнести, ни двинуться. Он не понимал, что это значило, но точно осознавал, что взгляд не был злым, что обладатель его не гневается, хотя, кажется, всё прекрасно знает. — Он... Я умру, если он останется жив, — выговорилось как-то само. — Я... боюсь умереть. — Все умрут, — тихо сказал голос, и в нём послышалась тоска. — Все... Лишь Мати Луна, Звёзды да Ветер вечны, а мы... Стаем, словно снег весной. Останется от нас вода... Какая вода останется после тебя, Есани?.. — Я не хочу умирать, — мучительно выдохнул Есан. — Я хочу жить, чтобы быть с... Чтобы быть рядом с... — Рядом с кем? — эхом отозвалось, и качнулись золотистые, розоватые и сиреневые туманы вокруг. И только тут заметил Есан, что нет больше вокруг ни капли блаженной зелени. — Кто сможет полюбить убийцу? Тем более — убийцу ребёнка внутри любящего папы? Есан вздрогнул, ощущая, как ледяной ужас пронизывает его до костей. "Нет, нет!" - выкрикнул он, но лишь тишина была ему ответом. Тогда он попытался шевельнуться — и почувствовал, что, оступившись, летит куда-то вниз — в стремительно приближающуюся тьму. От этого ощущения — что падает — он проснулся. И понял, что заснул. А был ли он на самом деле в "тени" Чонхо или это ему приснилось, он не понял. Самого же Чонхо рядом с ним уже не было. Потому что в этот раз Есан очень тщательно отмерил дозу сон-травы, чтобы проспал альфа ровно столько, чтобы ни в чём своего омегу не заподозрить.***
Есан осторожно осмотрел пасть Юнхо и влил в неё отвар, а потом внимательно заглянул в прикрытые, словно затянутые мутной плёнкой, глаза, бесстрашно оттянув пальцами веки волка. В сознание Юнхо так пока и не пришёл. — И почему? — нетерпеливо спросил Хонджун. — Не так и сильно он ранен! Что с ним, а? — Возможно, он от чего-то защищается, — тихо ответил Есан. — Ему просто нужен пока покой. И чтобы никто не тревожил его, тогда он поймёт, что его человеку ничего не угрожает. — Откуда ты знаешь? — спросил Хёнджин. Он стоял рядом с ними и исподлобья сердито оглядывал Есана. Шаман явно не вызывал у Хвана никакого доверия. Он почему-то терпеть не мог Есана, хотя тот, ощущая к этому высокомерному красавчику столь же сильную неприязнь по вполне понятным причинам, никак не выказывал её. А Хёнджин между тем продолжил, хмурясь: — Что ты вообще можешь знать о волках? И почему ты лечишь Юнхо? Вполне ясно, что это должен быть Чонхо. Почему Сонхва услал его к Сану? А не сюда, где его жертва? И вообще, почему ты... — Сан ранен гораздо серьёзнее, чем Юнхо, — нетерпеливо перебил его Хонджун и примирительно положил руку Есану на плечо, словно прося не обращать внимания на нападки этого альфы. — Успокойся, Хван, мы сами разберёмся, кого кому лечить. А ты последи лучше за своим омегой, а то он всё никак не может успокоить Минги. — Я сам знаю, чем мне заняться, — огрызнулся Хёнджин, но послушно пошёл в дом: стоило упомянуть Джисона, как он становился внимательным и до странности послушным. Это отметил для себя и Есан, и Хонджун этим пользовался. Он подмигнул Кану, и они улыбнулись друг другу и снова склонились над Юнхо. Надо было пользоваться тем что Джисон утащил Минги в дом кормить, так что они быстро обмыли жутковатые на вид раны на теле альфы, осторожно ворочая его огромное тело. А потом Есан снова влил ему в пасть отвара. Хонджун попытался было узнать, что это за отвар, но Кану достаточно было назвать несколько вполне мирных трав, чтобы омега успокоился. На самом же деле Есану надо было ослабить внутреннее сопротивление волка Юнхо, который с самого утра не давал ему проникнуть в "тень" своего хозяина. А Есану кровь из носа надо было это сделать, чтобы хотя бы уничтожить там воспоминания об их разговоре. А лучше и вообще внушить расположение к себе, чтобы Юнхо не вздумал копать вглубь и пытаться найти виноватого в том, что случилось с Минги. Внутренне Есан весь был на пределе, до дрожи напряжён, так как впервые сталкивался с тем, что не мог даже близко проникнуть кому-то в сознание. Но натыкаться снова на оскаленную пасть и бешеные от злобы глаза, которые до смерти напугали его утром, когда он попробовал ощупать "тень" альфы, он больше не хотел: не находил в себе смелости, чтобы повторить этот опыт. А уже жуткий, словно трёхголосный вопль: "Убирайся вон, проклятый человечишка!" — который оглушил его и сбил с ног, заставив упасть, он и вообще теперь никогда не сможет забыть. Так что ему оставалось лишь давать волку отвар из дурмана, что было, конечно, опасно, ведь Есан не знал, как в точности он действует на волков. Однако другого выхода у него не было: время поджимало, а других способов получить желаемое его измученное сознание не подсказывало. Он старательно уговаривал себя попробовать снова заглянуть Юнхо в "тень" — и не мог собраться с силами. Так что он тянул и тянул время. Говорил с Хонджуном о лечении и травах, что водятся в здешних лесах. Мягко увещевал Минги, чтобы тот пошёл отдохнуть, быстро сделал ему сонных шариков и уговаривал их принять, чтобы хотя бы немного успокоиться. Вяло переругивался с Джисоном, которого в конце концов всё же смог услать в лес за горошком и мятой для успокоительного Минги. На самом же деле Есану просто надо было, чтобы во дворе Хванов не осталось людей. И когда неугомонный братец, прихватив своего злобного белого волка (естественно, Хёнджин одного Джисона в лес не пустил, на то и был расчёт), Есан, наконец, решил снова попытаться. Хонджуна к этому времени уже увёл домой Сонхва, Минги, одурманенный сонными кругляшами дремал на лавке около порога, и Есан остался один на один с лежащим посреди двора на большой подстилке волком — Чон Юнхо. Шаман сел неподалёку на небольшую подстилку и прикрыл глаза, собираясь с силами. Он пока даже не представлял, что будет делать, но точно знал, что не может позволить зверю Юнхо всё разрушить. На самом деле, было бы неплохо заставить его напасть на Минги. Чтобы уж обоих... разом. Но об этом как-то не думалось. Есану нужно было хотя бы понять, что происходит, и убрать ненужные воспоминания из сознания волка. Он осторожно коснулся "тени", боязливо заглянул — и увидел привычную благословенную тьму. Правда, она поблёскивал красным, который, словно ревнивый огонь, бережно клубился вокруг ярко-зелёной, словно собранной в одно место заботливой рукой, бурливой и трепетной туманности. Когда Есан, дрожа от напряжения и стараясь быть как можно более осторожным, попытался шагнуть туда, он услышал в своей голове грозное хотя и негромкое пока рычание. — Убирайся... — Есан вздрогнул. Опять! Опять в тени он слышал голос. Причём это был явно не человеческий голос: в нём словно было собрано несколько голосов — разных, нестройных, дававший очень страшный звук в целом. — Убирайся, мерзкий человечишка! Опять ты... Ты! — Волк? — прошептал несмело Есан. Он никогда ни с кем не разговаривал вот так просто, в "тени", кроме того сна, недавнего, когда "говорил" с внутренним Чонхо. Но то был сон... Так что Есан не знал, как отзовётся ему это нечто, что было, видимо, звериной сущностью Чон Юнхо. — Я не отдам тебе нашего омегу, — прорычал голос. — Ты — зло. Я знаю. Ты весь чёрный, на твоих руках кровь. И это ты уговаривал моего глупого человека бросить нашего омегу. Нашего истинного! Наше нутро, которое принесёт волчат, я точно это знаю! Только наша прелесть сделает нас счастливыми! А ты — зло, убирайся! — Чш-ш... Я не зло, — прошептал Есан, которого продёрнуло от обиды и страха. Он с трудом преодолеть в себе желание разнести здесь всё чёрным хлыстом и прислушался, пытаясь понять, откуда звучит ему голос. Старательно ощупывал он "пальцами" "тень" в поисках дороги к внутренностям памяти, но везде его встречало лишь шипящее и горячее, словно воспалённое сознание Юнхо, так что Есану было больно касаться его. И такое у него тоже было впервые. Но он упорно продолжал искать, шепча: — Тиш-ше... Волчонок, слышишь? Я не зло. Дай мне то, чего я хочу, — и я исчезну... — Нет! Прочь отсюда! — яростно прохрипел голос, словно усиливаясь ещё парой подголосков. — Ты хочешь его разрушить! Ты несёшь ему боль и ненависть, я чую это! Я убью тебя! Дай только очнуться! — Почему уже не очнёшься? — Не могу... — В голосе послышалась тоска. — Я слаб... я так слаб... Ты отравил меня, ты отравил наше тело... А он, мой человек, как придёт в себя, наделает глупостей, я знаю! И ты сможешь его захомутать, опутать, обмануть! Он такой глупый, он такой слабый! Я не отдам его тебе, не дам! Он и так поверил тебе, хотя я его предупреждал... пробовал предупредить... Но он злится на меня за гон, когда я чуть не навредил нашей прелести... А только всё равно: наш Минги... наш омега... Такой вкусный, такой сладкий... Я всё равно сделаю его своим... Моим... Моим... Он будет моим... — Волка явно стало вести голос задрожал, стал ломаться. — Такой вкусный... такая сладкая кровь... А этот глупец и метку не хочет ставить! Уж я бы... Дайте мне его в лапы — я его... Уж я не отпущу, не отдам никому... Убирайся! — громыхнуло на Есана откуда-то сверху, и он, содрогнувшись, не помня себя, рванул из сознания спятившего волка. Очнувшись, он пристально оглядел тело зверя, тяжело дышащего и подрагивающего лапами, словно от кого-то он убегал. "Вкусный, значит, омега у вас, да, волк?" — подумал он. Не до конца осознавая, что делает, Есан медленно поднялся, подошёл к спящему на лавке у крыльца Минги и осторожно снял с него повязку, которую Сон надел сегодня так удачно. А потом вернулся к волку и накрыл этой повязкой его морду. Закрыл глаза и снова сосредоточился, но в сознание не полез, остановился перед "тенью" и с удовлетворением увидел то, чего хотел: вся она шла волнами, содрогалась от сильного возбуждения и удовольствия, укутанная ароматом желанного омеги. — Вкусный, — прошептал Есан, закрепляя запах, растягивая его по "тени". — Слышишь, волк? Такой вкусный омега... Может, ты попробуешь его, пока твой глупый человек не может тебе помешать? Он слишком слаб... Ты же знаешь... А омега будет рядом, такой тёплый, такой сладкий... Так сделай с ним то, чего ты так хочешь... В ответ ему раздалось глухое, отчаянное скуление и отдалённый, как гром за горами, рык: "Убирайся... Я не пущу тебя... никого не пущу... Омега — мой..." "Твой, — с болезненным удовольствием оглядывая серо-рыжую морду и невольно оскаленные зубы в безвольно приоткрытой пасти, подумал Есан и, осторожно протянув руку, провёл пальцами по кончикам когтей на вытянутой лапе. — Вот и забери его себе. Съешь. Уничтожь — чтобы никто больше не мог им владеть. Слышишь?" Волк не откликнулся, конечно, но Есан был уверен, что зверь его услышал, и сжались когти, словно принимая от Есана его приказ. Вот тогда, глядя с болезненным торжеством на распростёртое тело волка — беспомощное и такое отзывчивое на страсти, которые не мог обуздать зверь без влияния человека, — именно тогда Есан, наверно, и был в последний раз в чём-то уверен. Уверен, что всё получится. Волк Юнхо чувствовал в его присутствии угрозу. И пока он будет чуять эту угрозу от шамана, человека своего он не выпустит, чтобы Юнхо не натворил чего-то, что волк считал глупостью. Как там говорил Чонхо? Они не очень ладили — волк Юнхо и он сам? Отлично... Сыграть на этом и убрать двух зайцев сразу — чем не выход? То, что случилось потом... Оно накатило на Есана, словно снежная лавина в горах за Грядущими склонами. И он совершенно потерялся в тех неудачах, что следовали одна за другой. Волк дал Юнхо очнутся, но, как и думал Есан, не дал обратиться. Это переполошило всех. Но это бы ладно, однако проклятый зверь полез к Минги прямо при всех - просто потянул лапу и начала царапать его, разодрав омеге кожу на бедре. И Есан, который наблюдал это, стоя позади волка, в бессильном бешенстве смотрел, как связывают его Хёнджин и Сонхва с Хонджуном, — связывают, чтобы оттащить в сарай на его же дворе, запереть и не дать ему навредить Минги! Это было дало Есану смутную надежду на то, что можно будет заманить Минги к себе домой и там уж найти, как расправиться с ним, но нет: Сон тупорогом упёрся, отказываясь уходить от своего дурацкого, ни на что не способного волка! А тот лишь скулил в сарае, зовя омегу и умоляя освободить его, чтобы защитить его. Есан, который был в бешенстве от этой неудачи, несколько раз нарочно подходил вместе с Минги к сараю под предлогом доброй помощи — и с мстительным удовлетворением слышал, как отчаяннее начинал скулить волк, чуя рядом со своим любимым ароматом запах врага, запах опасности. Есан словно в какой-то горячке был всё это время: постоянно думал о том, как удержать волка от обращения и отдать ему Минги на растерзание. Он смешал день и ночь, лишился сна. Чонхо не было дома: он задерживался в лесу, так как Сан, по словам Хонджуна, оказался ранен куда сильнее, чем они предполагали ранее. Всё-таки зубы у Юнхо были очень опасным оружием. Только вот это оружие было заперто в сарае и повязано суровыми волчьими узлами, до которых Кану было не добраться. И мог он лишь потихоньку подпаивать Минги ослабляющими отварами, которые не дали бы ему возможности всерьёз дать отпор волку, если бы тот напал на него. Но бесполезность этого Есан и сам осознавал: если бы только мог зверь добраться до обезволенного своими печалями и постоянными слезами Минги, который убивался по нему всерьёз, то не понадобилось бы волку много усилий, чтобы загрызть омегу. Кроме того, Есан как-то случайно услышал разговор Джисона и Минги. Сон был тогда особенно печален, так как почти отчаялся: всё-таки отвары Есан давал ему вполне себе действенные. И он сказал Джисону, что если Юнхо не сможет вернуться, если с волком случится что, то Минги не будет жить. Джисон запричитал, заахал, заревел даже, кажется, но Минги был твёрд в своём желании. И это снова возродило в измученной неопределённостью душе Кана надежду. Можно было что-то сделать с волком, и тогда Минги сам бы ушёл с Есанова пути. А на этом пути ведь были и другие печали! Почти до отчаяния довело Есана то, что поганец Джисон смог разрушить его запоры, снять заслоны, которые Кан ему поставил в "тени", чтобы Ли не нашёл пути к своим силам. И только Есан поверил, что всё у него получилось, как этот неугомонный дурачок ринулся защищать Соёна, которого бил на его глазах Хогё! А значит, в нём снова пробудилась та неуёмная отвага, которая сопровождала его образ Сына Горного барса! И как это у него это получилось — у беременного-то! — Есан себе даже представить не мог. Более того, когда он судорожно попытался пройти напролом в "тень" Сонни, то не нашёл ничего! Вроде всё было на месте, но омега снова горел желанием помогать другим, оберегать, кидаться на обидчиков, а значит, был опасен — особенно сейчас, когда Есан всеми силами пытался осуществить свой план по убийству Минги. И что с этим делать было, Есан тоже не знал. А были ещё омеги, которые ходили к нему учить волчий язык каждый вечер, а был ещё Сонхва, который наконец-то что-то там сообразил и начал осторожно расспрашивать у Есана подробности происшествия с Саном. Конечно, Есан всё списал на доброту Мати Луны, которая вовремя ему подсказала, куда посылать Юнхо, и Сонхва, принуждённо улыбнувшись, ушёл, однако в его тени успел заметить Есан огоньки дурного мутно-синего цвета. Сомнение... Кан не смог быть достаточно убедительным. Ну, впрочем, Сонхва никогда и не был слабым противником, уж это-то Есан понял быстро и всегда имел в виду. Всё навалилось на него как-то одновременно, и он не знал, за что хвататься, терялся. Он вроде как многое успевал, вертясь как белка в колесе. Днём изображал из себя заботливого друга, лекаря, который всеми силами старается помочь несчастному Чон Юнхо и успокоить его бедного омегу, который почему-то вдруг тоже стал коситься на него как-то странно: видимо, всё-таки заметил, что волк альфы рычит злее, когда Есан приближается к сараю. А ночами... Ночами он боялся засыпать. Потому что стоило ему от дикой усталости провалиться в тяжкую дрёму, как его начинали мучить жуткие видения. Он видел горящий дом Чонхо и слышал отчаянный крик альфы, зовущего его, Есана, тогда как сам он не мог с места сдвинуться, сгорая заживо. А ещё он постоянно слышал детский плач, зовущий его, упрекающий в чём-то горько и отчаянно. Этот плач, словно в тиски, зажимал ему на сердце и не давал продохнуть. Он вынуждал Есана куда-то бежать, что-то искать, но стоило ему, преодолев мучительную слабость, всё же встать и сдвинуться с места, как он падал в чёрную дымную пропасть, из которой не было выхода. И он просыпался в холодном поту, пил бодрящий взвар, чтобы не заснуть, вставал у окна и мысленно кричал в ночную тишь: — Приди!.. Где ты?! Приди, альфа!.. Услышь меня! Почему ты... почему не приходишь?! Но никто не отзывался. Более того, вчера Сонхва сказал ему, почему-то убегая от него глазами, что Чонхо решил пожить там, во времянке, так как у Сана ухудшилось состояние и присмотр Чхве нужен постоянно. Вот только Есан-то знал, что, пожелай Чонхо, ничто не стало бы для него преградой: он бы пришёл и помог своему омеге... Но Чонхо не было. Отчаявшись, Есан решил, что надо кончить всё одним махом. Попытка заставить Юнхо сожрать Минги — пусть и глупая, и слишком торопливая и непродуманная, как сейчас понимал Есан, была всё же второй. У него остался один раз. И он решился. Ночь была на удивление светлой: Луна мягко освещала мирно спящую волчью деревню, сияя полным кругом среди рваных облаков, словно вышла на самом деле посмотреть, получится ли что-то у шамана Кан Есана в этот раз или снова нет. Открыть дверь в сарай Есану не составило труда. Труднее было до этого заставить опоённого лёгким настоем сон-травы Минги перейти с лавки у дома, на которой он заснул, прямо к этим самым дверям в сарай. Почуяв аромат омеги, волк заворчал и завозился во сне, но не проснулся. Ему Есан сегодня успокоительное добавил в еду, так как проклятая зверюга отказывалась принимать лекарства даже из рук Хонджуна. Волк лежал посреди сарая на свалявшейся подстилке из войлока. Его глаза были словно приоткрыты, и из-под век струился страшноватый холодный свет. Спал... Волк крепко спал. Есан достал нож и подошёл к нему. Конечно, легче всего было полоснуть этим ножом по серому горлу — и дело с концом. Вот только нельзя было шаману напрямую убивать их: ни Юнхо, ни Минги. Да и вряд ли бы такое просто так сошло ему с рук. Есан вспомнил синие прищуренные глаза Хёнджина, а также пристальный взгляд Сонхва и злобно сжал зубы. Нельзя. Так что он только перерезал плотные верёвки, что охватывали передние лапы волка и опутывали ему шею хитро делая верёвку очень надёжной цепью. — Сделай, что хочешь, зверь, — прошептал Есан. — Твоя добыча рядом. Он осторожно прикоснулся к голове волка и прикрыл глаза. Настроился, поймал связь с сознанием, но в тень не стал соваться, боясь разбудить зверя раньше времени. Нашёл голубыми нитями опутанную часть "тени" — более яркие нити отвечали за самые свежие впечатления. Без труда нашёл среди них свой образ и жёстко передавил их, уничтожая в волчьей памяти представление о самых запомнившихся ему разговорах с шаманом Кан Есаном. Если что-то пойдёт не так, волк не сможет передать память о них Юнхо, потому что они только что иссохли под хлыстом Есана. "Третья попытка, Чон Юнхо, — мучительно сглатывая комом вставшее в горле волнение, подумал он. — Ты — моя третья попытка. Прошу... Сдохни уже. И забери с собой своего проклятого омегу! Мне это так нужно! Будь моей жертвой!" Волк зарычал, так что Есан вздрогнул и быстро поднялся с колен. В последний раз он хватил взглядом огромную фигуру зверя, выдохнув, быстро вышел и запер дверь сарая на замок. Захочет выбраться — найдёт как. На то он и волк, который пойдёт по следу добычи. А лишние вопросы Есану ни к чему. Он уже было собрался уходить, как взгляд его упал на склонённую кудрявую голову спящего у двери Минги... Омега спал, расслабленно прислонившись к стене сарая. Поза у него была неудобная. Проснувшись, он будет ещё какое-то время пытаться прийти в себя, разминая затёкшие ноги и плечи. И это было на руку Есану. Кан присел перед ним и заглянул в лицо своего врага. Минги был... прекрасен.. Бледный, исхудавший, с отросшими растрёпанными волосами, с заострившимися скулами и обкусанными блёклыми губами, он был похож на хрупкое божество, которое было скинуто с неба чьей-то жестокой волей и умирало здесь, на земле, не найдя на ней ни покоя, ни счастья. Есан было протянул руку к его животу, чтобы поверить... Но отдёрнул руку. Нет. Нет! Он и так, глядя в это лицо, ощущая болезненный горьковато-свежий запах истомлённого печалью омеги, уже не чувствовал в себе прежней уверенности в том, что перед ним враг. Перед ним спал несчастный милый мальчик, который страдал большую часть своей жизни, которого обидел целый мир, не найдя в себе — таком огромном — ни капли настоящего тепла для него. А потом обрушил это тепло на него, задарил, щедро утопил в нём — чтобы отобрать его руками шамана Кан Есана, для которого этот прекрасный хрупкий мальчик стал самой большой угрозой в жизни. И именно эта угроза, сиявшая странным, неземным, голубоватым сиянием вокруг головы Минги, подрагивавшая и переливавшаяся серебром в лунном свете — только она и заставила Есана преодолеть в себе невыносимое желание встряхнуть Минги за плечи, утащить его в дом и запереть там, чтобы злой серый волк, которого уже выпустили по его следу, не нашёл его! "Прошу... пусть он убьёт его быстро и без боли!" — поднял Есан глаза к небу. Кого он просил? Кто мог услышать просьбу такого, каким чувствовал себя сейчас Есан, — жестокого и злобного убийцы без чести и совести? Кто может полюбить убийцу? Есан быстро встал и, развернувшись, пошёл не к калитке, а к забору. Перепрыгнул и, не разбирая дороги, побрёл к своему дому. И когда его схватили крепкие руки, а грудь его затопил запах разгорячённой хвои, Есан лишь жалобно вскрикнул, мгновенно теряя последние силы — и даже не подумал сопротивляться. На миг ему показалось, что если сейчас его убьют, это будет благословением Звёзд. — Где ты был, Есани... Почему ты ходишь здесь посреди ночи, малыш? Почему ты не дома?! Есан почувствовал, как уходит из-под его ног земля, и небеса обрушились на него, раскрывая ему свои испещрённые звёздами объятия.