Проклятье шамана (18+)

— Попробуй давить не так сильно, — улыбнулся Есан, — и не сверху, а чуть вбок, чтобы придавливать к стенке песточкой. Тогда будет и быстрее, и удобнее. Хонджун кивнул и поменял движения. — Правда, — удивлённо улыбнулся он. — Так легче. И рука не так устаёт. — Но если ты не будешь так налегать и в стеблях останется немного сока, то повязка дольше будет лечить, — сказал Чонхо, взял из рук омеги ступку и показал, как лучше делать. — Но тогда сока будет меньше, — возразил Есан. — Суховатая получится смазь. — А мы, когда накладывать будем, чуть помнём пальцами — и выделится свежий сок, да и сами стебли не так сохнуть будут, — бодро улыбнулся Чонхо. — Вот, смотри. — У него в небольшом коробке была готовая смазь. — Понюхай. Чуешь? Есан склонился и с удовольствием вдохнул свежий, чуть кисловатый аромат дорожника. — Свежий? — удивлённо спросил он, поднимая на Чонхо глаза. — Нет, ещё две недели назад сделал, — довольно усмехаясь, ответил Чонхо. — Видишь? И даже запах остался. — Это просто чудесно! — искренне восхитился Есан. — У меня эта смазь быстро сохнет, аромат нестойкий, хотя и лечит неплохо даже старой поделки. — А всего-то надо толочь не так сильно! — удовлетворённо закруглил Хонджун. И они все втроём засмеялись, отчего-то очень довольные этим лёгким и в общем-то обыденным разговором. Вообще Есан уже в который раз замечал, что здесь, в этой глуши, окружённый тишиной и одной заботой — о медленно поправляющемся враге — он чувствовал себя... спокойным. Чонхо, "наказав" его на ложе, больше не трогал, ночами лишь слегка приобнимал, чтобы согреть, не злился, не косился подозрительно. И только иногда взгляд тёмных прищуренных глаз останавливался на склонённом над лекарством лице Есана — но ни слова упрёка, ни подозрения, ни язвительной ухмылки. Даже вопросов, которыми угрожал на ложе, альфа ему не стал задавать. После страсти они быстро обмылись водой из большой кадки и успели к пробуждению Хонджуна. Который, кстати, тоже ничего не заподозрил и сердился лишь на себя, такого нескладёху, заснувшего на дежурстве. — Не волнуйся, — словно мимоходом, успокоил его Чонхо. — Здесь же был Есан. — А если бы Сан рванулся? — насупившись, покачал головой Хонджун. — Он мог навредить Санни. Чонхо кинул мимолётный взгляд на Есана, который тут же отвёл глаза, ужасно удивлённый тем, что омега беспокоится за него и корит себя, что оставил его в опасности. Это было так непривычно, так странно, так... болезненно приятно? А Чонхо между тем успокоил сердито фыркающего Хонджуна: — Мы его привязываем хорошо. Да и половина всего, что он пьёт, имеет успокаивающее действие. Не переживай. — Ты и так делаешь столько всего для него, — тихо добавил Есан, всё ещё не смея поднять на них глаза. — Он наш друг, — чуть помедлив, пояснил Хонджун. — Я понимаю, Есан, что ты не можешь испытывать к нему тепло или что-то доброе, я помню, что он сделал вам... — Отомстил за свою боль, как умел, — внезапно резко оборвал его Чонхо. — Каждый справлялся с ней, как мог. — Его поступок можно объяснить, — упрямо возразил Хонджун. — Но нападать на беззащитного малыша... Есан быстро кинул взгляд на Чонхо, который стоял, хмуро глядя в сторону. Если бы он только знал... И Кан снова уткнулся взглядом в землю, чувствуя, как выкручивается у него что-то внутри. Что-то тоскливое. Если бы... — С его болью разбирать, кто прав, кто виноват, было невозможно! — упрямо возразил Чонхо. — Это уже неважно. У всех есть прошлое, он напал на тех, кто был среди его врагов. И мы его простили, так как и сами ненавидели тогда. Есан поднял на него глаза и натолкнулся на боль в ответном тяжёлом взгляде. Чонхо смотрел на него неотрывно, словно меряя, словно пытаясь снова что-то осознать. — Да, простили, — эхом откликнулся Хонджун. — Мы простили и оставили его воле Мати Луны. И он напал на того, кто стал нашим. Кто же виноват больше: безумный от горя волк или его стая, которая дала этому безумию обратиться на своих? — Только не вздумай так Сонхва сказать, — резко кинул Чонхо. — Он и так сам не свой. Хонджун фыркнул и прикусил досадливо губу. — Мы не свои вам, — сглотнув горький ком, тихо решился сказать Есан. Хонджун тут же свёл брови на переносице, а Чонхо горько усмехнулся и отвернулся, собираясь уйти в дом. И Есан, сам не совсем осознавая, что делает, быстро шагнул к нему, обеими руками, приобнял за напряжённые плечи и робко прижался грудью к его спине, а щекой — к плечу. Чонхо замер, спина его ощутимо напряглась, и Есан сжал пальцы на его руках. — Мы не свои, — выговорил он. — Но мы стараемся ими стать. Очень стараемся. Хонджун хмыкнул, кашлянул и сказал, скрывая улыбку в голосе: — Пойду к ручью, воды принесу. Его шаги утихли за спиной Есана, а они с Чонхо так и стояли, замерев и не решаясь нарушить то хрупкое и внезапное, что вот так, случайно возникло и тут же властно потянуло в своё очарование. — Прости, — тихо произнёс Есан. Ему очень хотелось сейчас обнять Чонхо крепче, может, до боли! Он был таким горячим — Чонхо. А Есану было холодно и... совестно, что он неосторожным словом, наверно, задел альфу. — Обними, — так же тихо, словно услышав его мысли, попросил Чонхо. — Просто обними сильнее. И Есан бережно, словно боясь сделать что-то неправильно, обнял альфу за пояс, переплетя свои пальцы у него на животе, прижался теснее, прикрыл глаза и снова приник щекой к его шее сзади. Он вдохнул полной грудью аромат ленивого огня, бегущего по веткам, которые шипели под начинающимся лёгким дождём. Мысли — навязчивые, тревожные, постоянные — медленно стали таять и словно отпускать Есана. Он невольно напрягся, пытаясь понять, травит его альфа или нет, но ничего не почувствовал, кроме ласкающего его уставшее тело тепла. Нежного, умиротворяющего, желанного. — Не бойся... — тихо и хрипло сказал Чонхо. — Давай так... Только не отпускай. Он не трогал рук Есана, не выпрямился, так и оставаясь чуть наклонённым под телом омеги. Есан полностью закрыл глаза и невольно прислушался к себе. Ему было хорошо. Просто вот так — хорошо. Покой... Долгожданный, казавшийся недостижимым ещё вроде как совсем недавно, оказался так близко. Он струился по венам на сильных руках, которые безвольно лежали сейчас поверх рук Есана. Он ощущался в широких, сейчас чуть ссутуленных для его удобства плечах. И Есан точно знал: если он захочет, этот покой прольётся на него из горячих, пронзительных тёмных глаз и утопит его, заберёт себе и не отдаст этому миру. Если, конечно, сам Есан перестанет смущать этот покой своей непокорностью, своими выходками. Только вот вместе с обретением этого покоя не потеряет ли Есан самого себя? За всё в жизни приходится платить... "Мы здесь, — думал Есан, невольно отираясь лицом о пахнущие тёплым деревом волосы на затылке Чонхо. — Пока здесь, я... счастлив? Омеги счастливы в долине, юные — с альфами, не все, но... А я? Сейчас я счастлив? Это и есть счастье? Этот альфа в моих руках? Такой сильный — и такой смирённый сейчас? Он тоже слушает меня, он пытается меня услышать, пытается меня понять. Его взгляд так манит, этот огонь внутри него... Это мой огонь? Что я буду с ним делать? Он спалит меня, стоит мне чуть серьёзнее воспротивиться ему. О, моё прекрасное омежье племя, привидевшееся в хмари шаманского морока отцу, о, моя слава, нашёптанная ему коварными, смеющимися над нами Звёздами... Прозрение? А было ли оно — Прозрение? Там, в настоящем Прозрении, на вонючей соломе холодного шатра для приговорённых, веря в то, что это конец и нас убьют, я видел совсем иное Прозрение. Там были голоса. И теперь я точно знаю, чьими они были. Это был Юнхо, который будет грызть меня за своего омегу. Это был Чонхо, который... Такой тёплый, такой близкий, такой — вот же он. Я его дождался, как он и хотел. Теперь я это понимаю. А мои славы и величие? Были ли они там? И почему я вообще о них вдруг вспомнил? Потому что сейчас, когда он вот так рядом, когда он такой м-мой... они далеки от меня, как никогда. Потому что никогда не были мне нужны. Я по-прежнему виноват, так виноват перед всеми, но если вот так стоять... Хорошо... Всё равно хорошо... Кому я помешаю, если просто вот так буду держаться за него? Сыну Минги? О, Звёзды... Да что он сможет мне сделать, этот ещё даже не рождённый щенок? Тот воин... Чхве Дирек... Он был страшным, он убил отца по приказу вождя. Но был ли он причиной его гибели? Разве не стал шаман Кан Харо сам причиной своей смерти? Разве не его выбор следовать своей безумной идее был причиной того, что он оказался связанным в том шатре, а потом — под мечом Дирека? О... Что же мне делать? Чонхо, альфа..." Есан порывисто вздохнул и, повинуясь какому-то внезапному, но явственному и властному желаю, прижался к Чонхо сильнее, повёл ладонями вверх, по груди Чонхо, оглаживая, лаская, а потом прикусил кожу на его плече прямо через ткань его рубахи. Просто... так. Альфа хрипло коротко проурчал, но не пошевелился. Лишь голова его опустилась чуть ниже и спина расслабилась. И, наверно, они бы стояли так ещё и ещё, но Хонджун, который и так к ручью ходил, казалось, целую вечность, всё же вернулся. И только услышав его недовольное ворчание, что не надо было брать такое большое ведро, Есан нехотя отошёл от Чонхо, но тот обернулся и, шагнув к нему, молча обнял, снова прижав к себе. — Есани... — Он склонился и мягко поцеловал слабо приоткрытые губы омеги. — Мой Есани... — Вы всё ещё здесь? — Голос Хонджуна был резковатым, видимо, от смущения. — Мы уже не здесь, — откликнулся Чонхо и засмеялся, отпуская смущённо улыбающегося Есана. — Пойдём к нашему больному. Надо сменить ему повязку. — Ах, да, Есан, — вдруг повернулся к Кану Хонджун. — Мне сказали, что твои омеги очень ждут тебя. Есан приподнял брови: — Ждут? — Да, твои уроки им очень помогают, — улыбнулся Хонджун. — Так что ты бы это... Подумай, может, стоит всё же вернуться в слободу? Есан перевёл взгляд на Чонхо. Тот смотрел на него пристально, по губам его скользила мягкая улыбка. И, глядя на неё, Есан осознал: ему не хочется уходить отсюда. Вообще. Совсем. Ему здесь так... — Это ведь не так и далеко, — тихо сказал Чонхо, не отрывая взгляда от его растерянного лица. — Я буду приходить... Да и Сан скоро встанет на ноги. Глаза у него уже достаточно злые, чтобы перестать принимать эту злобу за случайный взгляд из забытья. — Хорошо, — послушно кивнул Есан и отвернулся. "Хорошо, — с тоской откликнулось его сердце. — Если ты гонишь..." — Я не гоню тебя. — Сильные руки укрыли его в объятиях и шёпот обжёг ухо. — Ты можешь остаться. Ты можешь уйти. Ты можешь приходить сюда, когда захочешь. Ты можешь позвать — и я приду, ты же знаешь. Просто... Будь со мной, Санни... — Хорошо, — дрогнувшим голосом откликнулся Есан. — Я... Просто мне здесь спокойно. И тихо. И сны не снятся почти. Поэтому я и... — Зачем ты оправдываешься, Есани? — губы Чонхо мягко прошли по его щеке и виску, а потом альфа развернул его к себе и приник ими к лбу Есана. И тот невольно закрыл глаза — так это было приятно. Не сладко, не возбуждающе, не горячо — без страсти, без желания. Но это был, наверно, самый приятный поцелуй из всех, что дарил Есану его альфа. И Кан улыбнулся и покорно опустил голову Чонхо на плечо, когда тот снова обнял его. — Я всё ещё жду, — нетерпеливо окликнул их Хонджун. — Хорош тешиться тут у меня на глазах. — А кстати, — тут же насмешливо ответил Чонхо, осторожно выпуская фыркнувшего недовольно Есана из своих рук. — Откуда это у тебя сведения о том, что Есана ждут? Что-то раньше ты этого не говорил. И сколько там от нас до ручья теперь, м? Ах, да, передай в следующий раз Сонхва, чтобы переставал сюда таскаться. После него на тебе его запах, и Сан начинает беситься. Хонджун, который шипел разъярённым котом при упоминании имени своего альфы, злобно всхрапнул и, гордо вскинув голову, ушёл во времянку. Смеющиеся Есан и Чонхо ещё пару мгновений смотрели друг на друга, а потом, альфа мягко пожал Есану плечо — и ушёл вслед за своим разгневанным напарником.

***

Омеги радовали Есана. Они собирались дружно, слушали внимательно. Старательно повторяли рычащие слова, шутливо подтрунивали друг над другом, если что-то не получалось или кто-то спрашивал о чём-то двусмысленном. Потому что жизнь не стояла на месте и им всем потихоньку начинали быть нужными не только слова по хозяйству. Они пытались назвать альф ласково, они пытались понять, что переживают, и их "тени" пытливо раскрывались перед Есаном, а он с удовольствием видел, как медленно, по самому краешку, но у многих они загораются заветным зелёным огнём. Его беспокоил Джисон, который так и не смог понять, что беременный. И ему было плохо: он как-то осунулся, стал более дёрганым, всё ходил кругами вокруг Соёна, пытаясь уговорить его пожаловаться на своего альфу Сонхва. Есан потихоньку выпаивал Джисону, когда тот приходил к нему на двор, лечебного поддерживающего отвара, подсластив его, чтобы упрямый омега, который наверняка не захочет ничего от него принять, не заметил. Несколько раз он даже попытался подтолкнуть Сонни к мысли о том, что все эти его утренние недомогания неспроста, однако тот оказался на редкость туповатым в этом отношении. И Есан досадливо морщился, но напрямую не стал говорить. Пусть сам обнаружит. Пусть сам поймёт. Есану и так слишком дорого далось то, что Джисон допустил это. Так что — перебьётся. Соён... Да, Соён по-прежнему страдал. Он вроде как притих, после того как Джисон вместе со своим альфой (Хёнджин придавил тогда Хогё, видимо, основательно) его защитили. Но Есан хорошо видел, что Соён ходит всё так же побитым, только теперь синяки были скрыты одеждой. Боли в его душе было всё так же мучительно много, тень серела с краю мёртвым, но Есан снова и снова мягко подступал к нему с тем, чтобы он ушёл от своего альфы. И тот перестал уже и сопротивляться: видимо, терпение его источено было под корень, а боязливость отступала перед болью. А потом случилось это. Чхе Юсон... Его принёс Чонхо. Говорили, что он просто вырвал Юсона из рук его взбесившегося альфы, а самому альфе дал по морде так, что тот лёг без сознания. Чонхо внёс хрупкого юношу в дом на руках и уложил на лавку, куда Есан суетливо постелил пару одеял. Они вдвоём склонились над ним. Юноша был без сознания и избит был страшно. Сломаны рёбра, два пальца, на животе разливался огромный синяк, а главное — разбита была голова. — Этот взбесившийся шакал бил щенка головой о косяк, — сквозь зубы процедил Чонхо, быстро и осторожно разрывая на юноше одежду. — Сука... Я убью эту вонючую гиену, Ю Чонвона. — Чонвон? — откликнулся Есан, отрываясь от ощупывания руки Юсона. — Разве его зовут... — Нет, его зовут Гихён, но вчера я видел, как он пил с Чонвоном на заднем дворе у этой мерзкой дряни. Это он всё воду мутит, он. Я знаю. — Чонхо быстро встал и отрывисто приказал: — Давай за водой. Внутри только рёбра, крови нет, но надо его срочно обмыть, чтобы раны увидеть. И ветошки из сарая принеси, нащипанной. Знаешь где? Есан угукнул и кинулся за всем необходимым. Пришедший в себя Юсон слабым, хриплым голосом, прерываясь на мучительные рыдания, рассказал, что Гихён был весь день смурной, что омега ничем ему не мог угодить, а потом ещё и сказал, что блюдо из варёной репы, которое альфе вроде как понравилось, было самым известным в морве. И его очень любил отец омеги... Тогда Гихёна и сорвало. Он кричал, что убьёт поганого кочевника, который чуть ли не обманом проник в его дом, что ему надоело терпеть глупость и неловкость омеги, что он ненавидит и его, и себя — за то, что трахает вонючего перелётчика, что он убьёт Юсона — и освободится от него навсегда. Чонхо, выслушав это всё с болезненной миной на лице, поднялся и, тяжело ступая, ни слова не говоря, вышел из дома. А Есан, у которого уже было всё приготовлено, стараясь не вспоминать свой сон, который предвещал всё это — и не смог ничем помочь, стал старательно обрабатывать тело омежки и его душу — настойчиво утишая розовый, словно обнажённые внутренности, голос боли в его "тени", а также внушая ему негромко, но уверенно, что надо отказываться от альфы. Тем более, что был он не один такой, что есть ещё Соён — а вдвоём будет уже не так страшно. Юсон жмурился и тихо стонал от боли и быстро согласился на то, что надо пробовать себя отстоять. — Я просто не смогу никогда его простить и полюбить уже, понимаешь? Не теперь... — в полузабытье, опоённый успокаивающими взварами, бормотал он. — Я пытался, у других же получилось... Сонхун, Джисон, Минсу, Манчон, Юджо... Но он не хочет, он... Ненавидит меня, раз так... бьёт... А если он ещё раз так ударит, я умру, я знаю... Не смогу больше так жить, не могу. Больно, в живот ногой... Это так было страшно и так больно... А потом и сзади ещё... Так больно было... Не могу... — В живот, а потом сзади? — обмирая от внезапного дурного предчувствия, переспросил Есан. Раны у Юсона были впереди, да и не выглядел он изнасилованным, вот они и не стали осматривать его вход... — Повернись, милый, — мягко попросил он. Юсон покорно приподнялся и, мучительно простонав, развернулся к нему спиной. — Я просто посмотрю, хорошо? — тихо сказал Есан, с ужасом и тоской видя небольшое кровавое пятно сзади на штанах омеги и уже почти точно зная, что произошло. — Он не трогал меня там... — смущённо заикнулся было Юсон. — Больно было жутко, но это не он... Быстрый взгляд и пара движений пальцев — и сомнений не осталось: Юсон выкинул зачаток плода. Срок был маленький, совсем начало, так что омега лишь боль потери ощутил, но не понял, чего именно лишился. — Что там? — рвано глотая воздух спросил Юсон. — Ничего, милый, — прошептал Есан, помогая ему снова лечь на спину. — Ничего... С этим уже ничего нельзя было сделать. А о том, что после такого вот насильственного выкидывания плода омеги очень часто остаются вовсе бесплодными, он говорить Юсону не станет. Нет. Точно не сейчас. "Лино, — толкалось ему в сердце острая игла. — Мой маленький котёнок... И перед тобой — вот так же... И снова, и снова это повторяется... Было там, а теперь вот и здесь..." Его руки умело трудились, чтобы облегчить страдания Юсона, а душа горела в огне боли. Что будет с милым мальчиком, когда он поймёт, когда тот, кого он, может, выберет вновь, узнает... Он делал дела по дому, он вышел к омегам, собравшимся в его дворе и сказал, что сегодня урока не будет, он успокоил всех, кто тревожился о Юсоне, он... Он много всего успел сделать до той поры, пока прохладный весенний вечер не укрыл мягким своим душистым дыханием волчью слободу. Чонхо так и не вернулся, но Есан старался о нём не думать, и все свои силы отдал мечущемуся в тоскливом жару Юсону, чьё тело начало осознавать, чего лишилось, — и мстить себе за то, что не смогло сохранить самое ценное, что могут Звёзды дать омеге. Отпаивая его, обтирая освежающими настоями, шепча ему слова утешения, Есан никак не мог выкинуть из головы мысли о ребёнке, которому жестокий удар его отца не дал появиться на свет. И ничем ему не смог помочь шаман Кан. Ничем! Он увлёкся своими переживаниями, заболел страстью к своему альфе, стал больше думать об утехах, о наслаждении, которое дарил ему Чонхо, — и завистливые Звёзды снова напомнили ему, что, как только он вдруг приобретает счастье, за него тут же платят высокую цену другие. Нельзя... Ему точно нельзя терять себя в том, что он чувствует к Чонхо! Будь он сосредоточен, не просмотри он эту печаль на лице Юсона — ведь омега говорит, что бил его альфа и раньше, — может, обернулось бы всё иначе! А он даже сон свой всерьёз не воспринял! Так был занят всем, что связано с этим альфой — Чонхо! "Ложь! — вдруг услышал он чужой какой-то голос, словно кто-то неведомый, заглянув ему в душу, раздражёно одёрнул его. — Ты лжёшь! Ты знал о печалях Соёна — разве можешь ты ему помочь? Ты знал о жестокости альфы Енджуна — и сделал так мало! Чем мог бы ты помочь бедному мальчику, если бы не думал о Чонхо? При чём тут твои мысли об альфе? Хватит ныть! Хватит брать на себя вину, которую ты не в силах вынести! — Есан тяжело вздохнул и прикрыл глаза, поглаживая притихшего, наконец-то, под его рукой на своём ложе Юсона по волосам. — Этому мальчику твоё нытьё не поможет! Ты слаб, но ты всё ещё можешь что-то да сделать для него. Чтобы не потерять его совсем, как потерял его ребёнка. Кому нужен вечно убитый своими мыслями шаман? Вставай и делай что-то, слабак! И не смей винить Чонхо! Не смей! Потому что я его... Я..." В это время в дверь дома кто-то постучался — осторожно, негромко. Но так как в самом доме была тишина, то Есан услышал. Вздрогнул и удивился: в такой час только Чонхо мог вернуться домой, но он точно не стал бы стучать. Отчего-то вдруг мучительно-болезненно заныло сердце. "Не открывай! — шелохнулось в душе. — Не надо..." Но он упрямо поджал губы — и вышел в сени. На пороге стоял невысокий, ладный, пленительно красивый омега. Омега-человек. И Есан видел его в первый раз в жизни. Парень был примерно одного возраста с Есаном, одет в дорожную одежду, которая запылилась: видимо, пришёл он откуда-то издалека. Есан изумлённо смотрел на него, ожидая объяснения, но омега смотрел в ответ с не меньшим удивлением. Его глаза, которые даже в темноте выглядели прекрасными глубокими озёрами, с каким-то отчаянным страхом охватывали фигуру Есана, а пухлые губы шевелились, словно он хотел, но был не в силах что-то сказать. — Приветствую тебя на пороге моего ша... дома... — Заученные с детства слова выручили Есана, и он произнёс их хрипло, но вполне слышимо. И омега словно отмер, торопливо поклонился и сказал певучим мелодичным голосом: — Доброго вечера, хо... хозяин? — Последнее слово явно далось ему с трудом, и он пытливо уставился в лицо Есана, словно что-то ловя в нём. Есан кивнул и посторонился, пропуская гостя в дом. Не на пороге же в самом деле его расспрашивать. Он провёл омегу к бочонку с водой — умыться, дал чистое полотенце, а потом усадил в кухне за стол. И всё это почти в молчании, следуя древнему и общему для всех закону гостеприимства: сначала обиходь гостя, а потом и расспрашивай. Однако расспросить Есан не успел. Только узнал по коротким неловким обрывкам разговора, что зовут прекрасного омегу Пак Богом и он хотел бы увидеть Чхве Чонхо. Есану омега как-то сразу не понравился. Да, он мог оценить его красоту, очарование его робкой улыбки, его тёплый голос, но... Первое, что надо бы было сделать, — это нырнуть ему в "тень", только Есану... не хотелось. Вернее, ему отчего-то впервые в жизни было страшно от того, что он мог увидеть в "тени" человека. Сжав зубы, он наложил гостю полную тарель рагу и поставил перед ним стакан с настоем шиповника. Богом на еду накинулся жадно: было видно, что он давно не ел толком. И только он опустил ложку на стол, доев всё до последнего кусочка, как дверь скрипнула — и в дом вошёл Чонхо. Они оба почуяли альфу — и Есан, и гость, чьи глаза сразу загорелись такой радостью, что у Есана защемило сердце. Что за... — Чонхо! — вскрикнул омега, быстро поднимая навстречу застывшему в дверях кухни альфе. — О, Чонхо! — Богом... — едва выговорил явно изумлённый Чонхо. — Что ты... О, Бо, что ты... — Забери меня! Чонхо, прошу! Я пришёл... Я... Просто не могу больше там, без тебя! — выпалил Богом и кинулся альфе в объятия.