***
Сонхва принял их благожелательно. И даже улыбался, пока не разглядел лицо Юсона и вполне очевидную решительность на лице Есана. У него в гостях были двое альф — Юнхо и Сынмин, на которого Есан покосился с особым интересом и, проходя мимо, быстро вдохнул поглубже. Нежный отзвук сирени овеял душу Есана тоской и нежностью, но сосредоточиваться на этих ощущениях времени у него не было. Однако он отметил для себя, что, судя по лёгкости этого аромата, Сынмин не слишком часто имеет Минхо, а может, и вообще... Хотя такое вряд ли возможно. Но и додумать эту мысль у Есана не было времени. Сонхва пригласил их в большую гостевую комнату и, налив прекрасного клюквенного взвара, уселся рядом с мрачно глядящим на них Юнхо и спросил: — Что привело вас ко мне? Омеги переглянулись, Юсон чуть сознание не терял от страха. Есан же сразу их предупредил, что говорить должны именно они, а его роль — лишь переводить. Так что выбора не было, и Соён, которого потряхивало от страха, стыда и волнения, заговорил. Он коротко и немного скомкано рассказывал об издевательствах Хогё, о том, что говорил ему альфа, о том, как угрожал. Есан, переводя, облекал его рассказ в более сильную, яркую форму, но строго следил, чтобы не добавлять ничего от себя, хотя очень хотелось, ведь омега, стыдясь насилия, совершенного над ним, многое упускал. Он говорил о том, как его били, как издевались. Но о том, что ежедневно насиловали, молчал. — Ты не всё говоришь, — тихо сказал Есан, напряжённо глядя побледневшему Соёну в глаза. Тот опустил взгляд и медленно помотал головой. Есан коротко выдохнул и перевёл глаза на вожака. Выражение лица Сонхва было однозначным: он был в бешенстве. Холодном, жестоком и беспощадном. — Ты же понимаешь, вожак Сонхва, — негромко сказал Есан, — что мой Соён говорит тебе не обо всём, что творил с ним ваш волк. Он умалчивает о... — Я понимаю, — сквозь зубы процедил Сонхва. — Не продолжай, Есан. А... второй омега — тоже? — А второй омега... — Есан замялся. Сказать Сонхва сейчас о скинутом зачатке — выдать Юсона с головой. Однако и обманывать этого волка точно не стоило. И если бы он был один, Есан бы и не раздумывал, сказал бы прямо, лишь попросил бы ничего не говорить самому несчастному омежке. Но рядом сидел Сынмин, который отвернулся к окну, но от него так и веяло благородной алой злобой, а желваки на его лице так и ходили, выдавая его сильные чувства. А ещё был Юнхо, чьё лицо выражало горькую печаль, губы были пожаты, он не поднимал на омег взгляда, но было видно, что он искренне сочувствует им. И вот им знать о большом горе Юсона было необязательно. Так что Есан лишь сказал с горечью: — А второй омега вчера был так избит, что Чхве Чонхо донёс его к нам в дом еле живым. Разве ты не видишь? — Вижу, — твёрдо ответил Сонхва и, встав, обратился к дрожащим и тихо плачущим юношам: — Завтра я сам отведу вас в ваш новый дом, омеги. Там уже почти всё есть, что надо. — Юнхо поднял на него удивлённый взгляд, и Сонхва, поймав его, сказал альфе, хмурясь: — К Синему скату пойдёте без меня. Сынмин кивнул, встал и, вдруг слегка поклонившись Есану и затрепетавшим перед ним омегам, быстро вышел, а вслед за ним вышел и Юнхо. Сонхва же продолжил: — Эту ночь вы проведёте в моём доме и под моей охраной. Только... — Он вдруг замялся и тон его стал просительным: — Я бы хотел, чтобы вы не особенно тревожили Хонджуна своими рассказами. Есан перевёл его слова, не задумываясь, а потом когда до него дошла суть странной просьбы вожака, изумлённо поднял на Сонхва глаза. И тот тут же пояснил, чуть покраснев: — Просто мой омега и так наверняка слишком близко воспримет к сердцу все, что случилось с этими омегами, он и так полезет разбираться наверняка к Хогё и Гихёну, но я бы не хотел, чтобы он их убил... И Есан, невольно улыбнувшись, кивнул. Он не мог снова не восхититься теми отношениями, которые были у вожака и его омеги: Сонхва, казалось, совершенно не сомневался в том, что стройный, гибкий и решительный омежка Хонджун сможет наказать двоих взрослых альф. Возможно, именно в убийство он и не верил, но всё равно о вероятной драке своего омеги говорил с непередаваемо горделивым и нежным выражением на лице. И глаза его, хотя и были полны печали, но засияли всё той же нежностью, как только он вспомнил о Хонджуне. Это было... невыносимо мило. Есан порывисто вздохнул, невольно вспомнив, с каким лицом сегодня уходил от него Чонхо, и прикусил до боли губу. Не сейчас.39.
5 января 2023 г. в 12:22
Есан проснулся с головной болью и нытьём в пояснице, так как заснул в неудобной позе, на краю постели, и так и проспал — без снов, лишь казалось иногда, что он летит в какую-то чёрную муть на зов далёкого и непонятного плача. Словно младенец где-то звал и звал своего папу, испуганный насмерть. И Есан пытался подняться к нему, но постоянно проваливался с серую муть сна, выныривал — и снова слышал его, тянулся и снова пропадал куда-то, где не мог себя осознать.
Такое было с ним в последнее время. Нечасто, но бывало. Он даже подумал было, что беременный, но не чует этого. Однако невероятно было даже не то, что он сам не знал об этом (хотя это точно было невероятным), а то, что этого не учуял Чонхо. Уж он-то бы...
Есан вздрогнул и быстро приподнялся на ложе, только сейчас осознав, что за окном уже слишком светло для часа его обычного пробуждения, а в воздухе разливается аромат жареных лепёшек с подливой из шиповника на меду. Этот завтрак любил делать Чонхо.
Есан в панике стал шарить по комнате и ложу глазами — нет, Чонхо не ночевал с ним. И вдруг, услышав приглушённые голоса со стороны кухни, он вспомнил, что вообще-то он не один дома. А потом, когда он вспомнил, что ему предстояло выпроводить восвояси проклятого Пак Богома, раз уж обиженный Чонхо ушёл из дома, Есан и вовсе осознал, что многое бы отдал за то, чтобы не вставать сегодня с ложа. Он поёжился: это будет неудобно, неприятно и дохрена непонятно, что говорить и как объяснить этому красавчику, что ему немедленно надо сваливать, если он не хочет остаться со шрамами через всю "тень".
Есан досадливо завздыхал и удрученно прикрыл глаза. Чонхо должен был позаботиться об этом своём бывшем (зубы невольно скрипнули, и Есан сжал кулаки). Должен был! Но он сам виноват. Сам... И, тяжело вздохнув, он медленно поднялся с ложа.
Уже на подходе к кухне сердце Есана забилось в мучительном нетерпении: он почуял аромат тёплого ласкового костра. Он шагнул и замер на пороге.
Юсон, бледный и страшно смущённый, сидел за накрытым к завтраку столом на лавке в углу. Рядом с ним сидел Богом, который ровно и красиво нарезал каравай большим охотничьим ножом Чонхо.
А у печи стоял сам Чонхо и с мягкой улыбкой говорил, переворачивая на большой сковороде лепёшку:
— Но вообще у нас не принято мазать жиром, мы его в тесто...
Он остановился, чуть напряг плечи, а потом, развернувшись, кивнул застывшему от изумления Есану, чьё сердце трепетало в растерянности, не понимая, счастьем его накрывает или страхом, на его место.
— С хорошим началом доброго дня, Есан, — негромко и холодновато сказал Чонхо без улыбки. – Садись, сейчас как раз твою долю доделаю. Так вот. Мы жир в тесто вмешиваем, так и не надо сковороду мазать. И вкус хороший. Только это если есть лепешки с рассольем или купорками. Наши омеги делают на зиму такие засолы. Разные. В бочки, кадушечки. Ну, ты знаешь, Богом, ты же мастер в этом тоже. — Омега, который при появлении Есана ни разу не поднял на него глаз, слегка покраснел и молча кивнул. — Мы тебя научим, Юсон, у вас там, у нового дома, огород уже даже разбили, Хонджун с Юто постарались. А потом Юнхо поможет, он лучший в этом деле. Так будут овощи — сделаете засолку хорошую. А получится — и купорить можно, чтобы на плотную зиму хватило.
У Есана шла кругом голова. Он не понимал ничего. Этот альфа!.. То есть он вовсе не... не обиделся? Не разозлился? Что... Что вообще происходит?
Чонхо как ни в чём не бывало уселся рядом, по-хозяйски разложил еду, отмахнул начало за старшего — и с удовольствием стал есть. Как и Юсон. Он старался не быть жадным, но видно было по замаслившемуся взгляду, что омеге очень нравятся и лепёшки, и подлива, которой Чонхо щедро налил ему на лепешки. У омеги даже чуть порозовели щеки, которые можно было рассмотреть сквозь наливающиеся страшной синевой и алым синяки. На торопливый негромкий вопрос Есана он, снова смущаясь и пряча глаза, прошептал, что чувствует себя лучше, только трудно ходить, потому что внизу болит. А так уже почти хорошо. Чонхо, который слушал его внимательно, посоветовал всё же больше лежать. Они с Есаном на миг встретились глазами, и оба, тяжело вздохнув, кивнули своим мыслям: раз продолжало болеть так, что ходить было трудно, значит повреждения внутри серьёзные. И вряд ли Юсон теперь сможет порадоваться когда-нибудь отцовству.
Богом почти ничего не ел, он с видимой тоской в основном смотрел в окно или в свою тарель, коротко отзывался на ненавязчивые вопросы Чонхо, и было понятно, что единственное, чего он хочет, — это оказаться как можно дальше от этого дома.
Есан же, всё-таки поймав несколько полных тоскливой нежности взглядов прекрасного омеги на Чонхо, почувствовал, как снова мутным, нехорошим накрывает его. Однако он быстро подавил в себе желание плеснуть Богому во взвар настоя чернавки. Пусть. Чонхо сказал, что омега любит его безответно. Богому и так больно. Пусть поест и проваливает. Живым и здоровым.
Однако мысль о том, что Чонхо пойдёт его провожать, что они будут наедине в лесу, что у Богома будет возможность снова предложить себя обиженному Есаном альфе, — эта мысль, внезапно остро осознанная Есаном, порезала ему душу по живому. Страхом и новой волной вины порезала. Но что он мог сделать? Да, виноват. Когда вчера эти двое говорили, Чонхо был уверен в том, что Есан останется, что у них есть будущее, он ведь всегда был в этом уверен. А вот теперь... Нет, нет, нельзя отпускать его с этим пучеглазым в лес, не прояснив всё, не попросив прощения, не дав хоть что-то, чтобы хотя бы немного загладить свою вину.
За самим Чонхо Есану наблюдать было неудобно, но голос альфы ни разу не сорвался с ровного и благожелательного тона, которым он подбадривал Юсона брать новую лепёшку, заботливо спрашивал, не дать ли Богому с собой ещё мяса и... просил Есана то ложку ему подать, то миску под растопленное масло дать более глубокую.
Есан всё делал, как игрушка, без особых чувств, постоянно думая о своём. Но он смог даже съесть вкуснейшую душистую лепёшку и улыбнуться, когда Чонхо пошутил насчёт того, что альфы на стройке у Чанбина не могут поспеть за ним — так он торопится, чтобы между его с Ликсом окреплением и их новосельем не было большого разрыва: мол, хочет этот хитрый и хваткий альфа сразу два праздника выдюжить, отмучиться, как говорится, чуть не за один раз. Как и всегда, когда речь случайно заходила о Чанбине, Есан сжался весь и лишь раз кинул на Чонхо тревожный взгляд. Но тот улыбался мягко и отстранённо. Просто шутка. Юсон засмеялся. Богом чуть скривил губы в улыбку. Есан прикрыл глаза: просто шутка.
— Кстати, — между делом сказал Чонхо, — Сонхва собирается с послами от наших в деревню, что у Синего ската нашли. — Так что если вы хотите к нему, — он прямо посмотрел на Есана, — то надо прямо сегодня, вот сейчас.
— Да, да, мы знаем, — почти не думая, ответил Есан, — Сонни должен подойти, а я Соёна приведу. Сейчас... Только... — Он посмотрел на Чонхо, ловя его взгляд. — Только мне надо с тобой поговорить, Чонхо. Это не...
— Нет, — спокойно перебил его Чонхо и сделал несколько глотков взвара из весенних трав. — Мы с Богомом идём к границе, выступаем прямо сейчас. Иначе ему придётся слишком долго по тьме идти до сторожки.
— Мне недолго, — заикнулся было Есан.
— Приду — поговорим, — твёрдо ответил Чонхо и встал, чуть поклонился ему, как хозяину-омеге дома, хотя сам и готовил завтрак. — Спасибо. Богом, ты всё? — Омега лишь кивнул, всё так же не поднимая глаз. И Чонхо мягко улыбнулся. — Пойдём. У Есана и Юсона будет трудный день.
Он задержал взгляд на напряжённом лице Есана, который не мог найти слов, чтобы остановить его, чтобы попросить не оставлять его вот так. Глаза Чонхо сузились, он было шевельнул губами, но лишь снова отстранённо улыбнулся, кивнул Есану и пошёл на двор.
Как они уходили, Есан не видел. И с Богомом прощаться не стал. И с Чонхо тоже. Ему хотелось реветь, зарыться в одеяло, пахнущее тёплым деревом, дымом костра и речной прохладой, — и выть, выговаривая свою непонятную, невнятную, но отчего-то такую сильную обиду. "Сам виноват, — безжалостно твердил он себе, старательное пытаясь привести мысли в порядок. — Он занимается тем делом, которое должен сделать. А ты только и делаешь, что надумываешь, бесишься и ведёшь себя, как ребёнок-недолеток! Он делает — вот и ты займись тем, что должен".