Проклятье шамана (18+)

Уже пару дней Есан работал вместе с Чонхо и Хонджуном на складе с общими запасами, готовя новую партию для торговли с деревней у горы. Они перетряхивали и таскали тяжёлые шкуры, проверяли бочки с засолами, пересматривали запасы уже поспевших овощей. Принимали от охотников то, что те хотели бы продать, и давали в оплату то, чего им не хватало. В общем, работа была бойкая, надо было действовать ловко, и Есан, увлёкшись ей, с удовольствием позабыл на это время все свои тревоги и заботы. А тревоги были, увы. Эти дни принесли ему много волнений и дались очень нелегко. Сны... Они продолжали мучить Есана. Днём он старательно улыбался, учил язык волков с омегами, помогал Соёну и Юсону на огороде и в доме. А также всеми силами помогал слободе готовиться к свадьбе Ликса и Чанбина, известие о которой он принял со странным смирением и даже не думал об этом долго, словно так и надо было. Потому что так и надо было. Тем более, что потом, как оказалось, им предстояло ещё несколько свадеб, так как альфы, узнав, что Чанбин позвал замуж своего омегу, стали один за другим тянуться к омегам с окреплением. То есть... с предложениями. И уже трое тихонько прибегали к Есану, чтобы, светя испуганно-счастливыми глазами, попросить совета, что им делать со странными предложениями альф. И Есан пояснял, успокаивал и тихонько подталкивал омежек к правильным решениям: принять, согласиться, сделать шаг навстречу своему счастью. И только До Манчон пришёл к нему вечером, открыто, и прямо при Чонхо сказал, что его альфа, Хан Гихёк, предложил ему крепость. То есть замужество. — Говорят, — сказал Манчон, чуть поджимая от сдерживаемого волнения губы, — что ты Чондо и Миюну рассказывал, что это такое и... чего ждать. Мне расскажешь? — Есан легко улыбнулся и покачал головой, а Манчон вдруг, насупившись, добавил тише: — Что, не ожидал, шаман, что я так быстро... закрепощу волка-то, да? — Ты его? — выгнул бровь Есан. — Точно ты его, а не он тебя? Манчон фыркнул, но не возразил. И наставления Есана выслушал молча. И слова "Я согласен быть твоим мужем, альфа" повторил старательно и несколько раз, вызвав мягкую и чуть насмешливую улыбку молча слушающего их Чонхо. Тот, конечно, ничего не понимал в их разговоре, однако эти-то слова понял, и очень даже хорошо. А когда Манчон, торопливо шепча заветные слова, ушёл, он подошёл к тревожно хмурящемуся у окна Есану и, обняв, тихо спросил: — Разве это не хорошо, Санни? Что же тебя так тревожит, лисёнок? — Понимаешь... Есан и себе-то едва мог объяснить своё болезненное беспокойство. Он прижался к Чонхо и прикрыл глаза, вдохнул глубже, привычно расслабляясь в его руках — и понял. — Я ничего этого не видел в своих снах... — выдохнул он. — Опять... И это тоже. — Разве ты перестал видеть сны? — Чонхо осторожно повернул лицо Есана к себе и чуть коснулся его виска губами. — Но ведь... Я же вижу, что они мучают тебя по-прежнему, так что — как же? Да, это было именно так. Чонхо почти каждую ночь ласкал его, занеживал до срыва голоса от стонов, он был невероятно заботливым и ласковым, и каждый раз Есан, кончив несколько раз сам и приняв семя альфы, с благодарностью проваливался в чёрное забытье, надеясь, что оно будет пустым, без снов. Иногда так и было, однако чаще всё же он видел. Но видел совсем не то, что надо бы было видеть. Иное. Раньше ему снилось разное: омеги, их печали, боли и тревоги. А теперь это чаще всего были какие-то неявные, мутные и всегда страшные картинки, которые он потом, проснувшись мокрым от ужаса, не мог не просто понять — даже вспомнить. А чаще прочего снились ему огонь и в нём, в этом диком жару, крик младенца, которого Есан постоянно в этом огне искал и не мог найти. А ещё снился отец. И это были самые страшные сны. Увы, отец не желал оставлять его в покое. Видел его Есан растрёпанным, со страшными следами побоев на лице. Кан Харо выл о том, что Есан теряет себя. Что он, ужасный шаман, неблагодарный сын, отвратительный омега, похерил всё, что отец его начинал, польстившись на могучее естество и тёплую постель, в которой его пользуют, словно забывшего себя стыдного, глупо поверившего пустым словам и не требующего ничего взамен от альфы. Отец шептал, что Есан забыл себя, что за отказ следовать своему, выбранному им, шаманом Каном, для него Большому млечному, он будет наказан, страшно наказан. Что он должен немедленно одуматься, вернуться к своему предназначению, отказаться от альфы, а лучше убить его, убить! Потому что этот альфа тянет его в пропасть удовольствия и мирной жизни — и разрушает тем самым, губит, топит... И будут наказаны они оба, а наказание это уже ждёт их за ближайшим поворотом... Однако эти сны заканчивались всё последнее время как-то странно. Задыхающийся от ужаса, сдавливаемый шёпотом отца, словно кольцами змеи Есан внезапно начинал чувствовать, как будто что-то внутри него словно начинало расцветать, расти, его распирало — и вдруг это что-то выплёскивалось из его груди наружу разноцветным, мягко светящимся небесным коромыслом. И под сиянием этого буйства цвета холодные и противные кольца, что сдавливали сердце Есана, начинали шипеть, дёргаться, извиваясь, словно их обжигало невыносимым огнём. Он слышал, как злобно клянёт его и его альфу Кан Харо, как тухнет, затихает его голос в глубинах сознания — и Есан просыпался, словно выныривал из огненного омута. Выныривал, чтобы утонуть в ином омуте — в тёмных и всегда с беспокойством и нежностью устремлённых на него глазах. Глазах Чонхо. Есан начинал плакать и просить альфу простить его за то, что не даёт альфе спокойно спать, однако Чонхо лишь сжимал его крепче, целовал его лоб, нежно касался пальцами мокрых щёк, стирая с них пот и слёзы, и шептал, что он рядом, рядом. Он всегда рядом. И не отпустит Есана, не отдаст его никому — и ничему. Потому что лю... Есан засыпал. Блаженно прижавшись к горячему телу и завернувшись в исходящую от него силу, как в самое надёжное и прекрасное одеяло. И в такие ночи после этого никогда не тревожили его ужасные сны. Чонхо охранял его — и Есан верил в это. Так что альфа точно знал, что сны Есану снятся. Снятся... да не те. Слова отца о наказании не давали Есану покоя. Потому что были горькой и приводящей его в ужас правдой. Да, он это ощущал. И мучился этим. Он больше не видел снов, которые могли помочь его омегам. Он не увидел, как подвернёт ногу Минги, запнувшись о бревно на стройке Чанбинова дома. Он не видел, как в лесу заблудится Енджун, отправившись за первой земляникой в одиночку (глупый, несносный мальчишка!) — и как его альфа, белый от ужаса и волнения дядя Юхон, будет носиться по лесу то волком, то человеком, чтобы в конце концов с помощью Чонхо найти своего зарёванного красавчика с вывихнутой лодыжкой и битыми коленками в Бёльем овраге, чуть не на границе владений волков. Чонхо в красках описал ему, как бережно нёс Юхон щенка на руках, ругая на все лады и нежно и крепко прижимая к груди. А Енджун лишь всхлипывал и прятал алое от стыда лицо у основания шеи своего волка и судорожно сжимал его плечи своими грязными пальцами. И то, что лицо у Юхона было при этом мучительно-счастливое — это тоже был бы не прочь Есан увидеть во сне. Вот только даже намёка на это не было ни в предыдущую ночь, ни в какую другую. И Есана это мучило и пугало до ужаса. Звёзды гневались. Отец был ведь по большому счёту прав! И Звёзды подтверждали это! Они лишали Есана... лишали слишком многого. И насчёт себя Есан бы и не волновался — пусть, эти сны лишь мучили его, он и рад был бы, если бы они исчезли! Но он прекрасно понимал, что они нужны ему как шаману! Он привык знать немного наперёд, он привык быть готовым к тому, что ждёт его и его омег! Если бы увидел, он имел возможность немного облегчить, если не сам урон, то хотя бы его последствия! Ведь вывихнутыми лодыжками дело не ограничилось, увы. Были и более серьёзные случаи, когда его предвидение могло бы на самом деле помочь. Например драка Сухёка, альфы малыша Сонхуна, и Ю Чонвона, мерзавца-убийцы, Обещанного Ликса. Эти двое подрались жестоко, нанесли друг другу по несколько вполне ощутимых ран. И всё из-за того, что Чонвон попробовал всерьёз зажать и облапать Сонхуна на мирной весёлой вечёрке. Сонхун сопротивлялся отчаянно, бился и кусался, как дикий зверёк, хотя мощный альфа дико сжал его, пока тискал в тёмном углу двора и зажимал ему рот, пока на отчаянный крик выдравшегося на несколько мгновений из его рук омеги не прибежали другие, кто был на вечёрке. У омежки не было серьёзных ран, лишь несколько ощутимых синяков и царапин. А вот Сухёк, когда прибежал на зов кого-то из омег и обнаружил своего любимого мальчика рыдающим в объятиях Есана, мгновенно побледнел, словно мертвец, так что Есан тревожно потянулся к его "тени" — но тут же вынырнул обратно, безумно напуганный диким, огненным бешенством, захватившим её. Ни разу до этого Есану не приходилось видеть такой нечеловеческой воистину злобы. И такого чёткого и однозначного желания убить. Сухёк стремительно подошёл к тянущему к нему руки Сонхуну, захлёбывающемуся в плаче, опустился рядом на колени и, прикрыв глаза, приложился губами к его дрожащим пальчикам. Начал обцеловывать их, шепча что-то глупое и умоляющее. А потом резко встал и вышел. — Он убьёт! — крикнул Есан, удерживая рванувшегося за своим альфой Сонхуна. — Остановите! Несколько молодых альф, которых позвали с вечёрки в помощь, понеслись за Сухёком. И тот бы убил поганого Чонвона, обязательно убил бы. Он почти задушил мерзавца, повредил ему руку и разорвал зубами плечо. Правда, и сам пострадал серьёзно, но, казалось, боли не чувствовал, нанося удары своему врагу. Чонвон выжил только потому, что их разняли Чонхо, пришедший как раз, чтобы забрать Есана, и Субин. Последний был здесь, как обычно, только затем, чтобы неотрывным горящим взглядом следить за искренне веселящимся среди других омег Соёном, а потом, молчаливо и на расстоянии проводив его до дома, тихо опуститься перед ним, застывшим у калитки, на колени и попросить о прощении. Но не в этот раз. Быстро, чтобы не беспокоить лишний раз слободу, они с Чонхо увели Чонвона, чтобы обработать его раны, а Есан помог с тем же самым Сухёку, который рычал и рвался доделать начатое и убить мерзавца, покусившегося на его омежку. Сонхун плакал, прижимал голову своего альфы к груди и умолял его успокоиться, обещал больше никогда-никогда не отходить от него — и в конце концов, послушавшись подсказки Есана, выпустил свой аромат. От нежной свежести шиповника с мёдом и молочком Сухёка повело, и он, словно пьяный, зашептал Сонхуну нежности заплетающимся языком, а потом затих в объятиях мальчика. Есан спокойно обработал рану на его спине и, чуть смущённый тем невероятно милым зрелищем, которое представляли из себя огромный альфа и хрупкий омежка в объятиях друг друга — вышел от них. Тогда впервые его настигло осознание, что он должен был увидеть это во сне! Обязательно должен был! Предугадать, ощутить. Однако он — нет. Тогда же Звёзды дали ему ещё один намёк на своё недовольство. Ведь он почуял, точно почуял во дворе у Сухёка и Сонхуна странно-тревожный, знакомый аромат — и снова, занятый мыслями о своих переставших быть полезными снах, не придал этому значения. А напрасно. Потому что на следующий день его срочно позвали в дом Сонхва. Там он с ужасом увидел связанного по рукам и ногам До Чиджина — юного посланника Юнги. Сонхва, мрачный, нахмуренный стоял напротив него и молча рассматривал синяки на его лице. Чиджин же, бледный, с оскаленными зубами, смотрел на вожака исподлобья, зло и дерзко. И при всей отчаянности его положения было видно, что этот мальчишка дорого собирается продать свою жизнь. Есан постарался взять себя в руки и негромко сказал: — Вечерочек, хозяин. Ты звал меня, вожак? Чиджин вскинул на него глаза, и тут же на его лице отразилось невероятное облегчения, а на глазах появились слёзы. Губы задрожали, но он с силой прикусил их, а потом шмыгнул носом, стараясь не разреветься. — Благослови тебя Луна, — мрачно откликнулся Сонхва, а потом кивнул на связанного паренька. — Знаешь его? — Это До Чиджин, — мягко сказал Есан. Он решительно подошёл к пленнику, заглянул ему в лицо и тихо спросил на языке морвы: — Ну, и зачем ты здесь, глупый мальчишка? — Я хотел... — задышал неровно Чиджин. — Я думал к Хуни... Мне бы только... Есан закрыл глаза и горько покачал головой. Ну, конечно. Хуни. Сонхун. — Что он говорит? — резко спросил Сонхва. Чиджин вздрогнул и кинул затравленный взгляд на вожака. Есан легко огладил "тень" мальчика мягким успокаивающим словом, помог унять дрожь, выпрямился и прямо посмотрел на волка. — Я пока не знаю, зачем он здесь, вожак, — негромко сказал он. — Могу я поговорить с ним? Но прошу, скажи, как он здесь очутился? — Его поймали наши разведчики, — неохотно откликнулся Сонхва. — Они думали, что он не один, не стали задерживать на границе — всё-таки щенок ещё. Думали, может, за ним кто серьёзнее идёт, хотели заманить поглубже. А когда поняли, что он один, он был уже около двора Сухёка. Там его и поймали. Сухёк ранен, так что войти ему на его двор не дали. Скрутили по-тихому да привели сюда, никто почти и не видел ничего: ни Сухёк, ни его омега. Мне кажется, что он и пришёл... — ...к Сонхуну, — обречённо кивнул Есан. — Но омега ни в чём не виноват. Он не звал этого мальчика, не ждал его и ничего не знал о том, что он... придёт. "Джини... Глупый мальчик Джини... Я же сказал тебе, что у твоего любимого омежки всё хорошо. Почему же ты не понял, что и без тебя — хорошо?.." — пытаясь настроиться на зов, подумал Есан: ему ужасно не нравился мрачный огонь в потемневших, словно грозовое небо, глазах Сонхва. Даже во времянке, отчитывая подравшихся омег, не был Сонхва и близко так зол, как был сейчас. Так что без помощи Есану было не обойтись — точно не обойтись. Мысли в голове быстро выстроились в нужные слова. И он послал первый, робкий до отчаяния зов. Но пока помощи не было, ему надо было попробовать что-то сделать самому. И он тихо и доверительно сказал Сонхва, осторожно, едва касаясь его перекатывающейся красноватыми волнами "тени": — Прости, Сонхва, моя, наверно, вина. Я говорил тебе, что от наших старших омег приходил посланник — это и был этот мальчик. Так он и узнал дорогу. А почему снова... — Он альфа! — явно едва сдерживая гнев, перебил его Сонхва. — И не сказать, что совсем младенец! Ты говорил... — Он ребёнок, Сонхва, — умоляюще отозвался Есан, — всего лишь ребёнок! И его забрал с собой его папа. Это брат нашего Манчона, ты же знаешь его, омега одного из ваших граничников, Хан... — Знаю! — раздражённо дёрнул головой Сонхва. — Но это не меняет того, что ты солгал мне, сказав, что там, в той деревне, остались одни омеги! — Нет, нет, подожди же, нет! — негромко сказал Есан, всё отчаяннее толкая из своей "тени" зов в поисках того, кто сможет ему помочь. — Я сказал, что там остались лишь омеги и дети. Чиджин — ребёнок. И да, он альфа, однако ни один порок альф морвы не коснулся его, он чист перед вами: ни в одном сражении не принимал он участия, лишь терпел насмешки и побои за то, что отказывался быть похожим на остальных, старших, альф, кото... — А сколько же там, в той деревне, ещё альф? — не дослушав его, резко спросил Сонхва. — И какого они возраста? — Чиджин самый старший, — мучительно сглатывая внезапно подкативший к горлу сухой комок и пытаясь успокоить заходящееся в страхе сердце, ответил Есан. — Но там ещё есть мальчики-альфы, и без них не смогут наши омеги обойтись, ведь должно быть будущее и у них... — Будущее, — горько повторил Сонхва. — Оставили ли нам наше будущее ваши альфы, Есан? — Среди тех, кто лишил вас ваших любимых, не было наших детей, — не поднимая на него глаз, твёрдо сказал Есан. "Ну же, ну же! Где ты!" — метался его зов, отчаянно цепляя чьи-то "тени". — А наши дети там были, — с дикой тоской в голосе ответил Сонхва. — Были, понимаешь? А теперь ваш ребёнок приходит сюда, к нам, чтобы напомнить о том, что у наших — а теперь это наши! — омег есть прошлое! Что было между этим щенком и Сонхуном? Зачем он выслеживал омегу, который должен быть утешением моему несчастному волку? Он хотел забрать его? Поманить за собой? И что бы ответил Сонхун? Отвечай, шаман! Голос Сонхва сорвался в откровенное гневное рычание, и Есан почувствовал, как дрогнул за его спиной несчастный Чиджин, который ничего не понимал — лишь видел, как всё злее и жёстче смотрит на него взрослый альфа, как всё большим, нечеловеческим огнём разгораются его глаза — огнём, не сулящим мальчишке ничего хорошего. — Сонхва, ему тринадцать! — воскликнул в отчаянии Есан, ощущая, что он уже не может и близко охватить "тень" вожака "покоем", как бражный, отдающий хмелем и ветром запах Сонхва становится неприятно-горьким, жёстким, от него начинает мутиться в голове и всё тело наливается тяжестью страха. — У него было оружие! — рявкнул волк и швырнул под ноги Есану остро отточенный нож. — И что было бы, если бы он увидел Сухёка?! Он ранен, он сейчас не может защитить себя или своего омегу! А этот щенок откровенно на двор его забрался! Как вор! Как разбойник! Как поганое кочевье, что нападает ночью! Есан сжал зубы и зажмурился: на мгновение ему показалось, что Сонхва сейчас кинется на него, чтобы убить, уничтожить, растереть в порошок — столько ненависти было в его голосе. — Он влюблён в Сонхуна! — выговорил Есан, сжимая руки в кулаки. — Детская влюблённость! Ничего серьёзного, Сонхва, умоляю, мальчик точно не стал бы нападать! И он невольно двинулся вперёд, закрывая собой Чиджина, который был полумёртвым от ужаса и до крови прикусил бледные губы в попытке не разрыдаться перед лицом неистовствующего врага. — Что здесь происходит? — раздался у него за спиной резкий, свежий, как глоток весеннего холодного воздуха, голос. Хонджун! Есан и не заметил, как вернулся к нему его зов, найдя, наконец, того, к кому был обращён. Сонхва злобно покосился на него и сквозь зубы процедил: — Твои штуки, шаман? Ты его позвал, да? Есан изумлённо распахнул глаза — откуда?.. Как?! — Меня позвал твой запах, Пак Сонхва, — спокойно ответил Хонджун и присел около сжавшегося под его пронзительным взглядом Чиджином на корточки. — Ты кто, милое дитя? М? Ну, переведи же, Есан. — Чи... Чиджин, — вдруг тихо ответил мальчик, глядя исподлобья на омегу и шмыгнул носом. — Альфа... — Чи-джин? — медленно переспросил Хонджун и, сверкнув белозубой улыбкой, вопросительно посмотрел на Есана. — Да, так его зовут, — поспешно ответил Есан, кидая вороватый взгляд на зло хмурящегося Сонхва. — Он из... наших, тех... с Синего ската. — Он альфа, не так ли? — спросил Хонджун, поднимаясь. Есан кивнул. Омега задумался лишь на мгновение. А потом, подхватив валяющийся на полу нож, решительно склонился над испуганно дёрнувшимся пареньком, и в несколько чётких движений освободил его от верёвок. После этого он поднял холодный и уверенный взгляд на раздувающего ноздри Сонхва и спросил: — Разве мы воюем с детьми, вожак? Мы мстим мальчишкам? Ты принял в стаю омег старше его — неужели думаешь, что альфы, что младше самого младшего из них, должны отвечать за то, что их родные были лешьими гиенами и творили мерзость? — Он пришёл к нам под покровом ночи и с оружием забрался в чужой двор, — презрительно и зло кинул Сонхва. — Перелётчик всегда перелётчик! Хонджун опустил взгляд на Чиджина, который продолжал сидеть, осторожно растирая следы от верёвок на руках и глядя на омегу во все глаза. Джун мягко улыбнулся ему и подмигнул. — Есть хочешь? — Он показал, будто подносит ложку ко рту. Чиджин несмело обнажил зубы в робкой улыбке и кивнул. Тогда Хонджун повернулся к своему альфе и решительно спросил: — Ты позволишь покормить его в твоём доме, или мне его к себе вести? — Я не разрешал его даже развязывать, Хонджун, — тихо и угрожающе ответил Сонхва. — Мы с ним не закончили. Он пришёл, чтобы соблазнить и увести омегу Сухёка. — Если бы ты вчера видел, как обнимал Сухёка его омега, как рвал вонючего Ю Чонвона за него Сухёк, вожак, ты бы сейчас не держал этого мальчика в верёвках, а по-альфьи посочувствовал бы ему, — негромко и почти нараспев сказал Хонджун. — Омеги-перелётчики, которых ты приютил и дал им своё покровительство и защиту Мати Луны, способны платить воистину золотой монетой верности и искреннего чувства твоим альфам, вожак. И, сомневаясь в них, ты обижаешь не только своих волков — ты обижаешь всех омег. Посмотри на него. — Хонджун мягко и ласково погладил мальчика по голове, и тот, сначала пугливо отстранившись, вдруг прикрыл глаза и замер под этой лаской. — Это ребёнок, Сонхва. Неужели ты думаешь, что он мог бы увести за собой того, кого покорил наш волк? А оружие... Скажи, малыш, — обратился он, кинув взгляд на Есана, к Чиджину, — где и зачем ты взял нож? Есан перевёл, и Чиджин, гордо вскинув голову, ответил, глядя прямо в глаза Джуну: — Мне дал его наш Первый омега, чтобы я защищал своих омег! Он всегда со мной. И... Если бы Хуни сказал мне, что его здесь обижают, я бы вызвал его альфу на честный бой! В мор... в том племени, где мы жили, это было бы невозможно, и я ничем не мог ему помочь! — Чиджин горько цокнул и скривился, явно удерживая слёзы обиды, однако потом продолжил: — Но я слышал, что волки другие, совсем другие! Мы... Мы бы дрались, клянусь, я бы смог! Для этого мне и нужно было оружие! Есан, печально улыбнувшись, перевёл всё слово в слово. Сонхва хмыкнул и отвернулся, а Хонджун ласково потрепал мальчишку по голове. — Ты вырастешь настоящим сильным и честным альфой, парень, — уверенно сказал он. — Только твой Хуни по-настоящему влюблён в другого. Но ты подрастёшь и найдёшь себе другого столь же прекрасного омегу. На такого жениха любой заглядываться будет. Есан и это перевёл, отмечая с усмешкой, как сначала поник Чиджин, а потом вдруг вскинул на Хонджуна горячие глаза. — А... А ты? — спросил он, и Есан подавился воздухом. — Ты свободен, прекрасный омега? — Чиджин! — возмущённо прошипел Кан. — Ты спятил?! — Что он сказал? — едва удерживая смех, спросил Хонджун. Но Есан лишь помотал головой, опасливо поглядывая на Сонхва, который, хотя и смотрел в окно, но явно чутко прислушивался к разговору. Джун засмеялся, а потом снова потрепал мальчика по голове, склонился к нему и шепнул: — Я влюблён в другого, очень злого и сурового альфу, малыш. Надеюсь, ты будешь добрее и мягче, а твой омега будет таким же милым, как Хуни. С таким, как я, ты не справишься. — Пусть убирается в кухню! — злобно прорычал Сонхва. — Иначе я за себя не отвечаю. Хонджун снова расхохотался, подождал, пока Есан, краснея и сердито хмурясь переведёт его слова обиженно надувшемуся Чиджину, и повёл мальчика в кухню — покормить. — Шаман! — окликнул Есана, который собрался было вслед за ними, Сонхва. — Ещё раз попробуешь влезть мне в голову или вмешаться в мои планы — я буду говорить с тобой по-другому, ясно тебе? Есан кивнул и быстро вышел из комнаты. И если это было не очередное предупреждение Звёзд — то что это было? Откуда у Сонхва было это знание?! Почему он почувствовал вмешательство Есана? Порадовало лишь то, что, покормив и дав в дорогу немного еды, Хонджун на самом деле отпустил Чиджина. Есан, обругав мальчишку, довёл его до границы и приказал больше не появляться без зова. — Скажи, шаман, — тихо сказал Чиджин, — а как там наш Манчон? — Манчон скоро станет настоящим крепостным омегой по законам волков, — ответил Есан и мягко потрепал мальчика по голове. — Ты на самом деле хороший альфа, Чиджин. И я уверен, что тебя ждёт счастливая и долгая жизнь, если ты перестанешь мечтать о несбыточном и будешь честно исполнять свой долг. — Ты видел это в своих снах, шаман? — улыбнулся Чижин и с надеждой уставился на него. — Да, — ответил Есан и подтолкнул его. — Иди. Очередным ударом стало то, что эта невинная в общем-то ложь далась Есану внезапно тяжело. Он вздохнул и побрёл обратно в слободу. Плохо... Очень плохо.