Проклятье шамана (18+)

От обряда Обретения друг друга волком и его омегой у Дуба Духа веяло чистотой и искренними чувствами. И это было... просто поразительно захватывающе. Есан смотрел во все глаза, боясь и на мгновение оторвать восторженный взгляд от разворачивающегося перед ними действа. Робкий и прекрасный в своём смущении и страхе сделать что-то не так Ликс в светлых одеждах, босой и венке из белых цветов ягортии, которая росла лишь высоко в горах, шёл по тропинке в сопровождении Хонджуна, не смея поднять взора огромных чистых глаз ни на кого из восторженно ахающих ему вслед присутствующих. Тропинка к Дубу, выложенная струганными досочками и полностью укрытая свежими весенними цветами, ярко выделялась на зелёной траве. А по кругу Поляны Обрядов на деревьях были развешаны белые и красные ленточки — знак празднования и памяти о Предках. Это было захватывающе красиво! Как омега вожака, Хонджун был Первым помощником Сонхва в деле обряда Обретения, хотя сначала предложил это Есану — тот же вроде как шаман и со стороны Ликса... Но Есан отказался решительно и с испугом. Даже не выяснив, что именно ему надо будет делать. Перед глазами его мелькнула отвратительно откровенная и жестокая сцена из обряда окрепления, которую он наблюдал как-то по настоянию отца и долго потом не мог прийти в себя. А вот теперь... Как же горько он жалел, что не захотел стать частью этого прекрасного и хрупкого в своей чистоте и нежности действа! Сонхва, стоящий около огромного раскидистого Дуба Духа, явно тревожился: он постоянно переминался с ноги на ногу и кусал и без того красные губы. — Первый раз вижу нашего Сонхва таким, — мурлыкнул Есану в ухо Чонхо, обнимая его и прижимая к себе со спины. Есан забыл обо всём, глядя на Ликса, так что слегка вздрогнул, но тут же откинулся на плечо альфы и уложил свои руки на его, обнимающие его за пояс. — Что же дальше? — шёпотом спросил он. — Сейчас он проведёт Испытание Решимости, а потом скажет Напутствие, — прошептал Чонхо и мягко поцеловал его в щёку. — Тебе нравится? — Красиво, — выдохнул Есан и замер, когда Ликс, дойдя до стоящего напротив Сонхва Чанбина, встал на расстеленный прямо на земле небольшой цветастый плат. Чанбин взял большой ковш и набрал из стоящего неподалёку бочонка, перевязанного белой лентой, воды. Прежде чем вылить её на ноги прямо глядящего на него тихим взором Ликсу, альфа что-то шепнул ему, и на губах юноши появилась мягкая улыбка, он прикрыл глаза и кивнул. — Доверие? — громко спросил Сонхва, пристально глядя на омегу. — Да, — негромко прозвучало в тишине, которая воцарилась над Поляной Обрядов. И Чанбин, быстро перекинув через плечо плотное полотно, поданное ему Сонхва, склонился и вылил воду на ступни Ликса. Губы омеги чуть дрогнули, но лицо не потеряло ни безмятежности, ни умиротворения. И уже через мгновение Ликс улыбнулся тревожно глядящему на него Чанбину и кивнул. — Согласие? — снова громко произнёс Сонхва. Есан между тем, не отрываясь, смотрел на Чанбина, которому Хонджун уже подал снова наполненный ковш. В глаза альфы было напряжение и... почти страдание. Он явно безумно жалел своего омегу, так как по традиции вода, которой он поливал сейчас ноги Ликса, была из Чёрного ручья, берущего начало в лесной глуши и бывшего, как говорили, страшно холодным. А воду по традиции набрали прямо перед обрядом, чтобы она осталась холодной. Чанбин кусал бледные губы и искательно шарил глазами по лицу своего Обретаемого. И хотя Ликс безмятежно ему улыбнулся, видно было, что альфе ужасно хочется откинуть ковш и укрыть ноги омеги своими руками, отирая их, прогоняя холод. Но он крепился: Обряд был священным, и только пройдя его, можно было показать всем, что омега на самом деле готов быть рядом с альфой, а тот силён духом и сделает необходимое, проявляя силу и выдержку и не поддаваясь лишним чувствам. — Да, — снова негромко прозвучал в воздухе низкий бархатный голос Ликса — и Чанбин быстро опрокинул второй ковш на его икры. И опять лишь чуть дрогнули губы омежки да поджались на ногах его пальчики. Но он снова улыбнулся своему альфе — ласково и тепло, подбадривая и успокаивая, словно горячее сердце его нисколько не ощущало льда, сковавшего наверняка его ноги. — Ликси, — выдохнул Чанбин, умоляюще глядя на него и сжимая ручку ковша так, словно желал раздавить его, разломать и выбросить! — Верность? — твёрдо и чуть громче, чем раньше, произнёс Сонхва. — Да. И третий ковш был вылит на чуть дрожащие колени омеги. — Испытание завершено! Решимость доказана! — тут же громко провозгласил Сонхва — и все, кто был на Поляне, в едином порыве выдохнули с облегчением. Но Чанбин их не слышал, он, казалось, никого и не видел, не чувствовал вокруг. Он стоял на коленях перед Ликсом и вытирал его ноги тем самым плотным полотном, которое ему дали перед обрядом. И Есан видел, как слёзы стояли в его глазах, когда он растирал красные от холода ножки своего омеги, а потом с благоговением склонился и поцеловал по очереди колени Ликса, на что тот тихо и смущённо ахнул и невольно вдруг прикрыл макушку склонившегося перед ним альфы, словно защищая его. Есан ловил каждое их движение, каждое чувство, что играло открыто на их лицах: сейчас они дарили ему ощущение собственной правоты. И это было просто потрясающе. Потому что именно ради этого и было всё, разве не так?! Вот именно ради этого момента! Потому что то, что сейчас происходило здесь, на Поляне Обрядов, возле могучего Дуба Духа, и было оправданием самого существования Кан Есана! Ведь разве не для того, чтобы соединить этих двоих в том числе, он и прошёл весь этот путь? О том, как дышать, казалось, он вспомнил только тогда, когда Чанбин, надев на Ликса сапожки, встал рядом с ним перед бледным от волнения и осознания важности момента Сонхва. А потом тот начал говорить. Есан не слушал его, хотя вся Поляна, казалось замерла, вслушиваясь в чистый и звучный, чуть звенящий от волнения голос Сонхва. Но Есан... Напряжённым взглядом он вёл по лицам тех, кто стоял вкруг Обретающих друг друга. Кого он видел? Он видел своих омег — униженных, слабых омег морвы, которых ждала страшная участь жить и умереть в грязи и унижении, только потому что они были слабы и не могли дать отпор тем, кто мучил их с самого их детства. Они должны были покорно повторить судьбы своих пап и дедушек, следуя своему тоскливому Большому млечному, который был для всех один — через боль к смерти. Сколько из них могли стать счастливыми среди морвы? Из всех — двое? Трое? Ах, нет, нет. Они все были для тех альф уже грязными, так как не сохранили чистоты своей до крепости. И то, что именно эти альфы сами же их и втоптали в грязь, надругавшись и порвав тела их и души, никогда не стало бы оправданием одних и поводом стыдиться для других. Потому что эти люди не знали стыда. Стыд был уготован только этим омегам. Обречённым омегам. Но сейчас... О, сейчас, глядя на их лица, закруглевшие, освещённые блеском восторга в глазах, Есан понял вдруг, что не может больше представить их напуганными, униженными и растоптанными, ползающими в грязи и вымаливающими пощады. Да, перед мысленным взором шамана быстро и послушно мелькнули эти лица, какими они были там, в морве, после Чёрной ночи Добычи — мелькнули и растаяли навсегда, как жуткое наваждение. Да, легко позвав, он вспомнил их перепуганными и полными злобы и отчаяния — какими они были во времянках перед Выбором на Широкой поляне, когда они были уверены, что он, Кан Есан, шаман уничтоженной морвы, привёл их на смерть от волчьих когтей и зубов или мучительной гибели под насилующими их зверями. Но теперь и те лица казались ему чуть ли не плодом его собственного воображения. Сейчас омеги выглядели светлыми, чистыми и довольными. Его... Его омеги! Это он привёл их к волкам! Это он не дал им сгинуть от ужаса и рассеяться, оставшись без альф. Это он... Разве он хотя бы за это не заслужил немного счастья? Вот хотя бы за обнимающего своего альфу Манчона, дерзкого и непослушного мальчишку, который так выводил его, ненавидел почти открыто — а сейчас с такой благодарностью кидает на Есана стеснительный, столь не похожий на него взгляд и тихо шепчет одними губами слова благодарности? За Сонхуна, которого его альфа, ничего не стесняясь, усадил себе на могучие плечи, чтобы тому было лучше видно, так как они опоздали немного и мест впереди им не досталось. На лице Сонхуна восторг, почти детский, его глаза сияют — и в них уверенность и полное доверием. Он ничуть не боится — точно знает, что, что бы ни случилось, его альфа удержит его, не отпустит — спасёт. А ведь не все раны на теле его альфы ещё зажили после драки с поганым Чонвоном! Хотя Сухёк и провёл часть времени в волчьем обличии, чтобы затянуть всё побыстрее. Есан скользнул взглядом дальше — по счастливым лицам Миюна, Лиёна и Чондо, которых в скором времени ждал такой же обряд. Их волки обнимали их, прижимая к себе и чуть ревниво поглядывали по сторонам. Надо принюхаться к этим румяным от волнения и чуть стеснительно ютящимся в объятиях своих альф омежкам... Уж не готовят ли они для слободы какую добрую весть?.. Почти с краю, справа, Есан увидел Енджуна. Его альфа стоял рядом с ним, они не касались друг друга, Юхон и не смотрел на своего омегу, но по его напряжённым плечам, по чуткому кончику носа, который постоянно словно внюхивался в воздух, выискивая кого-то, по подрагивающим пальцам на скрещенных на груди руках было видно, что альфа вчувствывается в то, что происходит рядом с ним. И вдруг, прямо на глазах у Есана, Енджун положил на плечо Юхона руку и сжал пальцы, а потом склонился к нему и что-то шепнул. И тут ж на лице альфы появилась растерянная, явно почти не осознаваемая улыбка. И он накрыл своей ладонью руку Енджуна на своём плече, перехватывая его пальцы и сжимая — крепко и надёжно. И Есан улыбнулся невольно. Словно драгоценный подарок ему сделали эти двое, показав, что не всё так плохо, как было ещё совсем так недавно между ними, что они на правильном пути — том, который так желал для них Есан. Он вернулся к центру стоявших полукругом свидетелей обряда Обретения и ту же поймал взгляд Соёна. Омега явно скользил глазами по рядам так же, как Есан, — выискивая кого-то. Поймав взгляд шамана, он вдруг смутился и покраснел. Закусил губу и торопливо перевёл взор на замерших перед Сонхва Ликса и Чанбина, которые слушали вожака, не отрывая от него глаз. А Сонхва по-прежнему негромко, но внушительно говорил — о долге друг перед другом — и любви друг к другу, о благословении Мати Луны — и благословении взаимными чувствами, которые следует растить в груди и дарить тем, кто рядом. И внезапно рядом с Соёном Есан уловил небольшое движение — и тут же увидел, как почти над плечом омежки возникло лицо Субина. Соён невольно глубоко вдохнул, повёл носом — и на его лице отразилось до ужаса забавное, самодовольно-хищное выражение. Субин старался смотреть на Дуб Духа, но его глаза невольно часто-часто обращались на щёку и полыхавшее зарёй ушко Обещанного. А Соён стоял, гордо подняв голову, и ни единым движением не выдавал того, что почуял своего нерадивого альфу, и, уж конечно, не показывая, что появление его рядом, кажется, порадовало омегу. "Власть, — усмехнулся про себя Есан. — Достаточно ли будет ощущения власти над этим красивым альфой для Соёна, чтобы забыть то, что этот альфа с ним сделал? Субин будет следовать за ним везде, он будет предан как никто, однако... Пока Соён лишь наслаждается своей властью и потихоньку приходит в себя. Он не простил... И простит ли — огромный вопрос. Но... Если и дальше Субин будет таким же преданным и покорным, если переупрямит омегу, если Соён поверит в его раскаяние... Они могут быть счастливы вместе. Смогут, точно смогут!" И его глаза невольно переместились на фигурку Юсона, стоявшего рядом с Соёном и с приоткрытым ртом следившего за всем, что происходило у Дуба Духа. Есан тут же почувствовал горький укол в сердце. Недавно они с Чонхо выяснили, что Юсону нужно долго лечиться, чтобы в конце концов когда-нибудь иметь детей. И лечить не только тело, но и "тень". Они рассказали ему обо всем, и он мужественно согласился на всё. И на лекарства, от которых будет чувствовать слабость и постоянную тошноту, и на разминания внутри — ужасно смущающее, но совершенно необходимое лечение, которое предложил Чонхо, а потом показал Есану, как его делать. Есан чуть не потерял сознание от боли, когда пальцы Чонхо оказались в нём и он сжал там нужное впервые. Однако он мужественно вытерпел всё, расспросил своего альфу подробнее и теперь, когда делал это же Юсону, старался быть как можно более нежным и осторожным. Но юноша не выдерживал и постоянно терял сознание от боли. И всё же приходил снова и снова в дом Чонхо, бледный и мокрый заранее от страха — но приходил и покорно ложился на лавку. И сейчас Есан с гордой нежностью улыбнулся, глядя на него. "Сильный! Такой сильный, а ведь такой хрупкий на вид... — подумал он. — Неужели ты не найдёшь того, ради кого все эти твои старания окажутся не напрасными?" Юсон в это время вдруг выдохнул и, словно отзываясь на мысли Есана, поймал его взгляд. И тут же в глазах паренька появилась такая искренняя любовь, такая благодарность, что Есан невольно дрогнул всем сердцем и послал ему самую ласковую и самую добрую свою улыбку. А потом заскользил глазами дальше. И тут же почти его взгляд наткнулся на безмятежно-счастливое лицо Джисона. Он смотрел на Ликса с восхищением, чуть приоткрыв рот и невольно сжимая руку своего беловолосого красавчика-альфы. А тот смотрел только на Сонни. Любовно скользили его голубые глаза по тёмным волосам омеги, по великолепному, расшитому платку, который зачем-то в этот тёплый вечер окутывал шею и плечи Джисона. Хёнджин едва заметно оглаживал то его плечи, то его шею, а потом... Потом его рука неизменно находила его живот, и то пальцами, то тыльной стороной ладони — он снова и снова проводил по нему. "Знает, — печально улыбнулся Есан. — Рассказал братишка..." Вздохнув, он стал смотреть дальше — и, наконец, увидел того, кого хотел найти с самого начала. Минги стоял, обнимая со спины своего альфу и положив ему на плечо свою кудрявую голову, над которой мягко светило синеватое пламя. Пламя, сулившее Есану смерть. Он всмотрелся в него — и с болезненным трепетом в груди вдруг понял, что оно изменилось: в нём появились синеватые искры. Значит, оно стало сильнее. Значит... Тот, кто должен будет убить Есана, уже зародился в Минги. У Есана перехватило дыхание, он, не отрываясь, глядел на невероятно красивого сейчас Минги, который тёплым и восхищённым взглядом смотрел на обряд из-за плеча своего альфы, улыбающегося блаженной, детской улыбкой. Они были счастливы — эти двое... Они были счастливы и не знали, что будут родителями его убийцы! Так неужели... — Посмотри на меня, лисёнок, — вдруг прошептали ему на ухо. Есан, крупно вздрогнув, испуганно моргнул несколько раз и, чуть повернув голову, заглянул в глаза Чонхо. Альфа смотрел на него пристально, чуть хмуря богатые брови и закусывая губу. А потом быстро склонился и прильнул к приоткрытым в растерянности губам Есана, бесстыдно, на глазах у всех, целуя своего омегу. Есан ухватился за его руки, первой мыслью было оттолкнуть Чонхо и возмутиться, но в тот же миг он понял, что ни за что не вырвется из крепких объятий. Так что он покорно принял поцелуй. Чонхо жадно захватил его нижнюю губу, прикусил, мазнул языком по сжатым зубам, но толкаться не стал, лишь ещё сильнее всосал губу, а потом так же резко, как начал, — оторвался от Есана. И тот, чуть задыхаясь, быстро метнулся перепуганным взглядом по соседям. Никто даже не посмотрел на них — все были захвачены речью Сонхва. Тогда он кинул злобный взгляд на Чонхо и раздул ноздри, показывая, что выходка альфы не пройдёт для него даром. Но было слишком явно, что тот не испытывает ни капли стыда. Чонхо даже не улыбался, словно и не сделал ничего особенного. А потом быстро склонился к уху Есана и прошептал: — Я люблю тебя, слышишь, омега? И никому не дам причинить тебе вред. Так что перестань дрожать. Гордо подними голову и смотри прямо: то, что ты сейчас видишь, стало возможным, потому что это ты сделал! И я... Я восхищаюсь тобой, Кан Есан, шаман проклятого племени. Я горжусь тем, что ты мой омега. Потому что... — Совершенно потерянный, Есан услышал, как сглотнул Чонхо, и в изумлении понял: альфа волнуется, на самом деле волнуется, говоря всё это!.. — Потому что ты мой, омега Кан Есан. А я только твой. И буду рядом с тобой до конца, слышишь? Клянусь тебе в этом, лисёнок... И Чонхо нежно поцеловал его в висок, оставив на нём мягкий и влажный след, который тут же стёр набежавший ветерок. И лишь странное призрачное ощущение растаявших вместе с ним тревог осталось от этого поцелуя — тревог, запечатанных чьей-то сильной и настоящей любовью, такой, которой Есан был не... Или... достоин?..