***
— Ты очень красивый сегодня, Лино, — тихо сказал Есан, не в силах отвести взгляда от сияющих тихим светом глаз своего... брата. — Даже Ликс, хотя это его праздник, не так прекрасен, как ты сегодня. — Скажешь ещё, — смущённо улыбнулся ему омега. — Всё-таки он столько ждал этого новоселья, так что сегодня он снова краше всех! Да и наряд ему его альфа в честь этого справил на загляденье, смотри-ка. — И он с любовью нашёл глазами брата и улыбнулся, глядя на него. А потом легким движением поправил свою рубаху и повёл руками по красивому витому поясу, перехватывающему его штаны. Его собственный наряд ему явно тоже безумно нравился. — Скажи, — тихо сказал Есан, — ты... у тебя ведь всё хорошо? Хотя бы... — Не просто хорошо, Санни, — чуть меняясь в лице, так же тихо ответил Минхо и мягко улыбнулся, — не просто, понимаешь? Иногда мне кажется, что всё это — сон, что я проснусь и можно будет просто утопиться от отчаяния. Понимаешь? — Твой альфа с тобой... ну... ласков? Минхо чуть покраснел и кинул немного испуганный взгляд за плечо Есану — туда, куда отошёл, беседуя с Юнхо, его Сынмин. — Не просто ласков, — прошептал он и невольно приблизил своё невыносимо милое, разрумянившееся лицо к лицу застывшего от этого Есана. — Он... Он словно боится чего-то. Понимаешь, не хочет трогать меня так, как... как я был бы готов. — Почему? — едва выговорил Есан, стараясь не глядеть на внезапно оказавшиеся так близко от него губы Лино. — Я не... я не думаю, что могу объяснить. — Глаза Минхо вдруг наполнились слезами, но он тут же торопливо заморгал и быстро стряхнул со щеки слезинки. — Нет, нет, — торопливо замотал он головой в ответ на испуганно нахмуренные брови Есана, — не подумай! Я и с папой рядом не был так счастлив и спокоен, как рядом с Сынмином! Он просто... немного странно себя со мной ведёт... — Минхо замялся. Есан не пытался проникнуть ему в "тень", но невольно увидел это, чуть прикрыв глаза: почти вся "тень" его Лино цвела нежной, яркой зеленью. Его мальчик был не просто влюблён в своего альфу: он сходил по нему с ума, отчаянно и страстно. Сердце Есана заколотилось от смеси чувств: радость и боль, обида и удовлетворение, ревность и... облегчение?.. А Минхо между тем, помедлив, продолжил: — Мой альфа... мой Сынмин не просто хороший, понимаешь? Он самый добрый, самый терпеливый и сильный, он ни разу меня, бестолкового и упрямого, не то что не ударил — не замахнулся! Есан едва выдохнул, осознавая, какой сладкой свежестью овеяла его сирень Минхо. Он лишь кивал в ответ, а Лино продолжал лепетать, словно давно, очень давно хотел высказаться — и, наконец, нашёл того, кто выслушает его: — Мой Сынмин не крикнул на меня ни разу, он говорит со мной так ласково, обнимает так тепло, что мне никогда больше не холодно! А ещё... Он слушает меня, Санни! Я учусь, чтобы говорить с ним, я так хочу... Я ужасно хочу ему быть полезным, я всё для него сделаю! — На глазах Минхо снова появились слёзы, но он упрямо шмыгнул носом и снова жарко зашептал: — Только вот он не хочет меня... То есть он так целует... Он так целует, Санни, он меня сводит с ума своими поцелуями — словно дороже меня и нет никого у него! Он как будто пьёт меня, душу мою пьёт, он забирает меня всего — я готов, я очень хочу, чтобы он меня... Ну... Он вдруг смутился и виновато прикусил губу, косясь на замершего перед ним Есана, и тот невольно улыбнулся ему, чтобы ободрить. Сейчас... Минхо казался ему таким милым и юным сейчас, таким чистым, словно они снова были в том лесу, у корней огромного дерева — перед тем, как Есан забрал у этого омеги его девственность. И словно не было того шёпота, земли под спиной и жадности Есана. Словно ничего в жизни Минхо вообще не было, кроме этого его нынешнего сладкого в своей невинности желания угодить своему альфе! И тех ужасных лет, которые этот омега провёл под властью злобного и жестокого чудовища — их тоже не было в его жизни! Брат — именно брат! — стоял перед Есаном чистый и светлый — нетронутый! И невольно Есан вспомнил слова отца о том, что у Лино... то есть... у Минхо есть живительная способность восстанавливаться даже после сокрушительных ударов судьбы — сила, дарованная ему как сыну Горного барса. А если так, то... Мысль мелькнула в голове у Есана, но он не успел за неё зацепиться, потому что внезапно Минхо схватил его за руку и зашептал ему прямо в ухо: — Санни... Скажи, Санни, как ты... Как ты собла... мхм... что ты делаешь, чтобы твой альфа так тебя... так смотрел на тебя? — Как? — едва слышно спросил Есан, стараясь не вдыхать глубоко волнительно-терпкий, невероятно будоражащий аромат брата. — Я просто видел... Тогда, на свадьбе Ликса, мы с Сынмином стояли чуть позади тебя, я просто смотрел на вас — тебя и твоего альфу. Он... Он на самом деле очень тебя... ну... любит, — смущённо и очень тихо сказал Минхо. — Так, как он на тебя... Мне кажется, и Чанбин на моего Ликси не смотрит так. И даже Хёнджин, хотя и не отпускает Сонни ни на шаг от себя, постоянно тискает, но... Скажи, а ты — ты счастлив, Санни? Есан прикрыл глаза и постарался успокоить дыхание: от этого простого и такого ужасного вопроса внутри у него всё словно огнём зажглось. — Я только с ним... буду, — тихо ответил он. — Я вот тоже... — Минхо неловко усмехнулся и вдруг снова встревоженно покосился на Есана. — А как он с тобой... ну... на ложе? Очевидно было, что этот вопрос дался Минхо мучительно непросто, и Есан удивлённо приподнял брови. — У вас с Сынмином что-то не так на... — Нет, нет, — заторопился Минхо, — просто он всё никак... Он... В общем, у нас с ним ни разу ещё... ничего не было по-настоящему, понимаешь? Есан изумлённо ахнул и распахнул глаза, а потом невольно и совершено нелепо выдохнул: — Врёшь! — А? — удивился в ответ Минхо. — Нет! — Он забавно наморщил нос и поджал губы. — Зачем мне? Он меня, может, просто не очень-то хочет... — Тяжёлый вздох вырвался у него невольно, и он прикусил губу. — Это невозможно, — с внезапной горькой улыбкой сказал Есан. — Понимаешь, глупый омега? Тебя такого не хотеть невозможно. Ты бы видел себя, Минхо. Ты самый красивый из нас всех, ты так похорошел за это время, что на тебя невольно косятся здесь все альфы, поверь. Ты так свеж и нежен, ты такой... Он не смог дальше найти слов, но в глазах Минхо появился такой блеск, он так откровенно просиял, что слова и не были нужны. И тут Есан снова поймал ту мысль, что ускользнула от него до этого. — Да! Слушай, а ты уже сказал Сынмину о своих трудностях? — Он тревожно заглянул в безмятежные глаза омеги и увидел, как тает эта безмятежность, как в тревоге начинают трепетать его ресницы, и чтобы избежать неприятного для Минхо вопроса, он торопливо пояснил: — Ну, о том, что ты не сможешь родить ему? Есан не так часто бил людей. И уже конечно, он никогда не бил Минхо. Однако сейчас у него мгновенно отпечаталось в сердце, как смертельно, словно от жестокого удара в лицо, дёрнулся и побледнел его брат. И по его распахнувшимся в ужасе глазам, полным недоверчивой молчаливой мольбы не убивать его, по затрясшимся в немом вопросе губам, Есан понял, что Минхо ничего о своём несчастье не знает. То есть... не знал. У него сжалось сердце и плеснуло по всему внутри кислой горечью. — Мин... хо... — едва смог выговорить он, пытаясь сообразить, как так получилось. — Подожди, малыш... Так эта гиена вонючая... тв... Сон... Ты что, не знал? Минхо едва заметно качнул головой и попытался улыбнуться, однако его губы неуклонно кривились в отчаянную гримасу. — Подожди, эй, слышишь? Подожди, Минхо! — торопливо заговорил Есан, хватая его за плечи — и вовремя, так как брат внезапно качнулся и, ослабев, затяжелел в его руках. — Ты слышишь? Эй, малыш? Есть такой способ, мне Чонхо показал, мы его Юсону... Хо? — Это... Это потому что меня ударил тогда.. Сонгэ?.. — еле слышно спросил Минхо. — Или из-за... реб... — Он задохнулся, и Есан крепко прижал его к груди. — Минхо, послушай, — заговорил он, мучительно пытаясь ухватиться за мечущиеся свои мысли, которые от боли никак не складывались во что-то путное. — Ты понимаешь, я думал, что эта тварь сказала тебе, потому что от... — Он сглотнул. Слово "отец" никак не произносилось. — Мы ему сказали, он запретил тебе говорить, сказал, что сам... На самом деле он судорожно пытался — и не мог вспомнить, что ему там говорил отец по этому поводу, но ему надо было срочно заговорить омегу, потому что "тень" Минхо стремительно наливалась алым, топя и сжирая трепещущую от боли зелень, а в чёрном возились, угрожающе вспыхивая, желтоватые молнии. И он снова заговорил: — Слушай меня, омега, слушай только меня! Есть способ, это больно, очень больно, но мы можем ведь попробовать, слышишь? Только не делай глупостей, только не... Минхо, ты слышишь меня? — Ты знал с самого начала? — Голос Минхо был чужим и отстранённым, словно он совсем не интересовался ответом на свой вопрос. — Почему же... не сказал, Есан? Как ты мог допустить, что я достался такому... что я вообще достался альфе? Достался волку? — Минхо поднял на него глаза — пустые, горчащие болью. — Минхо, ты меня не слышишь! — почти гневно, сцепив зубы, процедил Есан. — Мы можем попробовать это исправить, Минхо! Мы можем по... — Попробовать? — Минхо криво усмехнулся. — Попробовать... Сынмин, он... Чем же он это заслужил? Он ведь так меня... Впрочем, может, тогда и к лучшему, что он не... — Минхо медленно закрыл глаза и стёр с висков внезапно выступивший пот. — Ты знаешь... Не говори никому, ладно? — Я и не собирался! — Есан в отчаянии слегка тряхнул его за плечи. — Я же вижу, что ты не понял меня, Минхо! Я знаю! Знаю, что ты думаешь, но это не конец, это... — Главная благодарность, искупление — принести щенков своему альфе, Есан, — выговорил заученно Минхо и, открыв глаза, прямо глянул на оторопевшего Есана. — Мы всех их именно этому и учили. Так что всё правильно ты тогда говорил... — Он вдруг замер, а через мгновение горько усмехнулся. — Именно поэтому и говорил, да? Хотел меня спрятать в лесу, чтобы я никому не испоганил... жизнь. — Нет! Да нет же, Хо, нет! Есан не знал, как достучаться до омеги, а кроме того, он вдруг остро осознал, что уже какое-то время пытается огладить успокоением "тень" Минхо, хоть немного утолить его внутреннюю боль, однако всё было напрасно: сколько ни лил туда своей силы Есан — всё растекалось по чёрному покрову и исчезало, как исчезает одинокая капля дождя на горячем от июльского солнца камне — с лёгким парком, бесследно. Есан в ужасе чувствовал себя дико, невозможно беспомощным — именно тогда, когда ему надо, просто необходимо было быть сильным! — Я всё смогу исправить, Хо, — проговорил он, впиваясь взглядом в полные чёрной тоски глаза своего любимого, своего брата, самого дорогого ему омеги. — Я жизнь, если надо будет, положу, но мы... мы всё исправим! Минхо вдруг положил ладонь ему на щёку и, мягко улыбнувшись, погладил её — робко и нежно. — Конечно, Санни, — тихо сказал он. — Мы попробуем... Ты что-то сказал... Впрочем, неважно. Я верю. Ты... Кажется, ты нужен Чонхо. Иди к нему. — Не ври мне! — прошипел Есан. — Сиди здесь, я приведу Чонхо, он сам тебе расскажет всё, слышишь? Не веришь мне — поверишь ему! Да? Если он скажет... Ты поверишь? Минхо прикрыл глаза, тихо улыбнулся и кивнул. Да, Есан знал, что это почти что ложная надежда и годится лишь как попытка смягчить удар, предложение не отчаиваться, но... Но сейчас он бы на самом деле отдал всё, чтобы способ Чонхо мог помочь Минхо! Да, он понимал, что не только то, что Минхо скинул зачаток, повлияло на него, что не только избиение гиеньего сблёвыша Ли Сонгэ сдвинуло там, внутри его брата, всё. Это их отец, жестокий и беспощадный в своей ненависти Кан Харо, запечатал Минхо ещё и в "тени". Однако этот заслон тоже можно будет попробовать обойти, сломать! Мысль о Минхо мелькала в голове Есана и раньше, однако, видя, насколько это больно и как мучается Юсон, он отринул её. Но сейчас понял: эта надежда не просто нужна Минхо — только она и может остановить его на краю бездны отчаяния. И то, что Минхо согласится на всё: на боль, на обмороки, на слабость — в этом Есан был уверен. Потому что они не могли — просто не могли снова потерять вот такого Минхо — такого, каким увидал его сегодня Есан! Счастливым. — Иди... — едва слышно повторил Минхо. — Иди, Санни, иди. Там что-то... происходит. Есан нетерпеливо обернулся и увидел, что Чонхо о чём-то тревожно переговаривается с Субином, дядей Юхоном и Хан Гихёком, альфой Манчона. Последний как раз размахивал руками и кидал по сторонам отчаянно сердитые взгляды. Да, Минхо был прав: что-то случилось. На беспокойных альф пока никто особо не обращал внимания, но то, что они обсуждают что-то важное, было очевидно. В этот момент Есан поймал взгляд Чонхо и тут же выпрямился, отрываясь от Минхо: в глазах его альфы была настоящая тревога. Он быстро прищурился и мотнул головой, подзывая к себе Есана. — Минхо! — Есан быстро склонился и уставился в глаза брату. — Обещай мне никуда не уходить, пока не поговоришь со мной и Чонхо. Обещай, слышишь? — Иди, — тихо ответил Минхо, кивая, — иди, Санни. Вон, Джисон пришёл, я сейчас... с ним. Ликса поздравить пойдём. Иди. "Я быстро и вернусь, — подумал Есан, шагая к ожидающему его Чонхо. — Мы ещё поборемся, Ли Минхо. Обязательно поборемся!"46.
25 января 2023 г. в 20:29
— Ты устал, — прошептал Чонхо. — Раздевайся и ложись на живот.
Есан покраснел и забормотал, берясь за верхнюю завязку на рубахе:
— Я... э... Нет, просто сегодня так шумно было у Минги... Мы подарки на новоселье Ликсу делали, что-то у меня не очень... э... получалось... А потом они мне про беременность с Джисоном рассказали, ну, ты знаешь же... Минги то есть, я тебе говорил, помнишь? А потом и Джисон сказал... Счастливые такие, шумные... Трудно иногда с ними, такими... Ну и вот... Устал от этих их чувств я... От всего этого...
Он поймал взгляд Чонхо и неожиданно заробел перед ним. Альфа стоял у окна в их спальне и, опершись на широкий подоконник отведёнными назад руками, не сводил с него горячих глаз. Есану было странно раздеваться перед ним: обычно Чонхо сам снимал с него одежду, иногда просто срывал, если они начинали свои страстные игрища не в спальне. Или он раздевался, пока Чонхо ещё не зашёл в комнату, был в купальне или закрывал входную дверь, проверив двор. А сейчас он смотрел на Есана и... Это было ужасно чуднО.
— Ты чего? — тихо спросил Есан, покусывая губы и в нерешительности сжимая пальцами вырез рубахи на груди. — Ты это... отвернись?
Чонхо покачал головой и выгнул бровь:
— А если не хочу? Хочу посмотреть, как ты раздеваешься, лисёнок.
— Ну, я так не могу, — пробормотал Есан, опуская глаза, и присел на край ложа.
Он чувствовал лёгкую дрожь в пальцах, да и всё внутри у него занималось дрожью, словно сладким огнём пробегая по жилам. Чонхо бесшумно подошёл и присел рядом на корточки, заглядывая ему в алое от смущения лицо.
— Ты боишься меня? — тихо спросил он.
Есан помотал головой и прикрыл глаза, прикусывая губы. Нет, нет, он не боялся, давно ничего не боялся. Однако вот так, открыто и откровенно, заголиться перед альфой он почему-то не мог. Чонхо ласково фыркнул и медленно повёл руками по его ногам, которые тут же покрылись мурашками — такими тёплыми и полными силы были широкие альфьи ладони.
— Омежка мой, ну же... чего ты... Я так хочу... — прошептал Чонхо. И у Есана внутри от этого шёпота всё встрепенулось возбуждением и прошло горячей волной по спине вниз и от живота — в пах.
Руки Чонхо двинулись выше и вдруг скользнули по внутренней стороне бедра к естеству, задевая, дразня, а на губах появилась лёгкая насмешливая улыбка. Есан задышал порывисто и жалобно всхлипнул, когда пальцы Чонхо прошлись по выпуклости в штанах. Однако альфа лишь хмыкнул и поднялся руками выше, помогая Есану снять рубашку. Потом его руки опустились на плечи омеги, повели по ним вниз и потянули к щиколоткам штаны, обнажая ноги, однако оставляя исподнее на месте. И Есан выдохнул с облегчением: всё же Чонхо пощадил его и не стал так открыто оставлять голым. Вне страсти и жара желания это казалось непристойным.
Когда Чонхо, сняв с него штаны полностью, вдруг взял в руки его стопу и начал мягко и осторожно её мять, внутри Есана тепло плеснуло мягкое блаженство. Он в изумлении распахнул глаза и опустил их на волка: никогда в жизни он не подумал бы, что от такого может быть так приятно! Чонхо же, любовно оглядывая его стопу, казавшуюся в его ладонях такой узкой, нажимал и надавливал на что-то, от чего было до лешего приятно.
Есан, быстро облизнув высохшие от жара губы, тихо простонал:
— Что-о... что ты дела... аешь?
Чонхо тут же поднял на него взгляд — и он чуть не задохнулся от того, каким чёрными и пронзительными были глаза у альфы.
— Помнишь, я говорил, что можно притравить и руками, лисёнок? — хрипло спросил волк. Есан сглотнул, кивнул, и Чонхо, прищурившись, продолжил чуть тише: — Сейчас я покажу тебе, что это значит.
— Я заслужил? — смог улыбнуться неверными , подрагивающими от предвкушения губами Есан и развернулся, укладываясь на живот, как того от него потребовали настойчивые руки альфы.
— Всегда заслуживал, — жарко шепнул тот. — Не напрягай спинку... Расслабься... Будет немного больно, но тебе понравится...
Есан почувствовал, что Чонхо сел ему на ноги, а потом положил руки ему на плечи и повёл по спине. Сначала медленно, плавно, а потом потихоньку усиливая давление, альфа стал мять и растирать усталые мышцы. Это было мучительно сладкое ощущение — словно Есан наконец-то смог выпрямить затёкшее от долгого сидения тело, словно он потянулся всем своим нутром, всей кожей и костями своими, не поднимаясь с постели. И чем сильнее и увереннее растирал его Чонхо, чем крепче его пальцы вдавливались в Есана, выглаживали его, тем больше томительного удовольствия на грани боли дарили они омеге.
Есан, поначалу растерянный и не понимающий, что с ним происходит и что за волшебство творил с ним своими сильными руками альфа, быстро сдался и застонал — высоко, пронзительно и откровенно, отдаваясь этим рукам целиком и полностью. Горячие волны сладкой боли накатывали на него и, разбежавшись искрами по рукам до кончиков пальцев, отзывались наслаждением. А когда Чонхо особенно сильно надавил и тут же мелко-мелко стал пощипывать разгорячённую кожу, Есан вскрикнул, дрогнув всем телом, и выстонал, вытягиваясь, словно альфа брал его:
— Хорошо!.. А-ах, как... О-о-о!.. Чонх-хо-о!
Чонхо, однако, не отзывался. Он продолжал, словно в каком-то завораживающе ритмичном танце, медленно и размеренно мять омегу, спускаясь уже и на его половинки. Оглаживая и выминая, он откровенно ощупывал их, лапал, но и это отчего-то доставляло Есану огромное, незнакомое ранее удовольствие. Он ощущал, как беспомощно расслаблено его тело под альфой, как наливается оно приятной томной лёгкостью, как при этом хочется ему просто лужей растечься под умелыми руками своего волка. Глаза закатывались, из горла вырывались хриплые всхлипывания, а когда Чонхо вдруг стал почти невесомо касаться разгорячённой от всего предыдущего кожи кончиками пальцев, поглаживая, лаская, по всему телу разбежались звёздчатые искорки острого наслаждения. Иного, не такого, каким обычно баловал его Чонхо, а искреннего, чистого, телесного наслаждения, от которого хотелось мурлыкать и постанывать. Что Есан и делал.
Чонхо снова мягко огладил его расслабленные половинки, прошёлся ладонью по ложбинке между ними, но Есан не в силах был даже напрячься от этого. Он и глаз-то не мог открыть, словно на самом деле притравленный чем-то, что разморило и ослабило его. Чонхо довольно уркнул и опустился ладонями на его ноги. Точно так же, как и спину, он мял их, чуть скручивал, растирал и ощупывал сильными пальцами, словно выискивая в них что-то. Это было немного больновато, но та же самая истома, что сковывала тело омеги, теперь растеклась и по ним. А потом Чонхо спустился с ложа на пол и взялся за его стопы. И Есан снова застонал — откровенно, высоко и хрипловато — благодаря этими стонами альфу за даруемое им блаженство.
Помяв стопы, растерев каждый пальчик, Чонхо вдруг стал их бережно и легко целовать — всё внутри Есана свилось в тугую нить сладкой нежности, и он, задыхаясь, выговорил:
— Хо... Аль... Альфа мой... О... Ты самый... Я так тебя... Хо...
Чонхо, словно только этого и ждал, оторвался от его стоп, снова сел на его икры и стал оглаживать расслабленные половинки. А потом сквозь туман наслаждения Есан услышал низкий, бархатный голос:
— Приподнимись, Санни... Давай снимем лишнее...
Он покорно приподнял бёдра, давая себя раздеть полностью, и даже выдохнул с облегчением, когда кожи коснулся лёгкий холодок. Конечно, не будь всего, что он только что испытал, такое осознанное внимание к его заднице смутило бы Есана, но сейчас... Сейчас он был готов позволить альфе сделать с ним всё, что тому хотелось.
Чонхо и делал. Он гладил его шелковистую кожу, сминал её пальцами и постепенно, раз за разом всё настойчивее проходился между половинками, и от этого удовольствие становилось всё более и более возбуждающим. Есан ощущал, как медленная и ленивая истома внутри него сменяется сладким напряжением, как под пальцами Чонхо он начинает дрожать и плавиться, внизу живота постепенно скручивается знакомый клубок желания, а между половинками становится тепло и влажно.
Он застонал тревожнее и ниже, хрипло, предупреждающе, и почувствовал, как Чонхо двинулся, освобождая его ноги, а потом развёл их ладонями.
Когда Есан почувствовал влажный поцелуй, а потом и горячий язык чуть ниже поясницы, на ямочках, он вздрогнул: это было остро и заставило его простонать и выгнуться, невольно приподнимая задницу, потому что в ответ на это по внутренней стороне его бёдер начали лениво скользить вниз крупные капли смазки. Он томительно и звучно выдохнул, а Чонхо вдруг коротко и гулко прорычал и уткнулся лицом между его половинок. Есан вскрикнул и дёрнулся вниз в попытке отстраниться, однако крепкие руки альфы уверенно вздёрнули его, ставя снова на колени и заставляя сильнее прогнуться и открыться, подставиться под жар губ и мокрую откровенность языка. И бархатный голос Чонхо донёсся до Есана, словно сквозь марево нарастающего возбуждения:
— Такой красивый, везде такой... красивый... Ммм... Какой же ты сладкий, какой вкусный... Как пахнешь, как течешь... Ты уже такой мокрый, омежка, так хочешь своего альфу, да, лисенок? Для меня... только для меня ты будешь так течь, Санни... Только мой... Мой омега...
И в следующее мгновение Есан просто утонул в смущении, истоме и возбуждении, почувствовав горячий язык у себя на сокровенном, ноющем и бесстыдно влажном — а потом и внутри, сразу и глубоко.
Чонхо вылизывал его жадно, постанывая и рыча, несдержанно, почти до боли сжимая его бёдра пальцами. В какое-то сладкое мгновение он обхватил естество мечущегося, словно в бреду, и едва держащегося на коленях омеги и стал его настойчиво ласкать, пробивая всё тело Есана яростной дрожью от силы ощущений. Альфа лизал и посасывал, чуть прихватывал губами и вынеживал языком там, внизу, так, что омега взвизгивал и почти раздирал пальцами простынь от остроты ощущений. Никогда! Никогда до этого Есану не было так хорошо! Чонхо вылизывал его не раз, но всегда это была лишь подготовка к тому, чтобы проникнуть в него, а сейчас...
— Я сейчас, я... я не могу! Я больше не! Мог... могу! — страстно выстонал, наконец, Есан, понимая, что волна наслаждения накатывает и неумолимо уносит его за собой.
— Давай, Санни! — утробно проурчал Чонхо. — Давай... О... Такой красивый...
Есан же в это время, прогнувшись в спине дикой кошкой, кричал самозабвенно, не сдерживаясь и никого и ничего не стыдясь — он кричал имя своего альфы, того, кто смог истомить его до боли, отравить своими прикосновениями — и подарить звёздное наслаждение, швырнув к небесам.