***
Послы, что отправились в Долину, задерживались. Вчера должны были вернуться, но пришёл только Чонгук — счастливый, довольный. Пришёл за своими вещами: Юнги быстро и без лишних вопросов согласился принять его в деревенскую общину как жениха Роёна. И альфы, что были с ним, уже начали строить там ему с будущей его семьёй дом. Потому и задерживались. К сожалению, папа Роёна был очень плох, так что Чонгук торопился, чтобы не оставлять надолго своего будущего мужа одного в такой тяжёлый час. Они собрались в домишке Чонгука попрощаться с ним. Альфам он налил по стакану отличной браги, что принёс с собой, они выпили и разошлись по своим делам. Размусоливать было нечего. В конце концов дело житейское, да и не на другой край Лунного мира он переезжал. А вот омеги, чьи альфы уходили вместе с ним в посольство, всё никак не могли отпустить его: расспрашивали о мужьях-женихах. Соскучились. Чонгук с солидным видом передал им гостинцы от их альф, с удовольствием выслушивая их аханья и благодарности. Юнхо прислал Минги отличную, украшенную тёплым мехом пеленку-переноску для будущего ребёнка, чтобы носить его на спине. Хонджуну Сонхва передал бутыль сладка — особого, с малиновой настойкой. А Есану Чонгук с лёгким поклоном передал резной браслет, украшенный синь-камнем, и расшитую сумку для трав. И тот сразу узнал в узоре руку Юнги. Первый омега умел вышивать, правда, в морве редко это делал, а тут... Узор был тонок, вился изящной нитью — звал за собой и вестил дорогу. Юнги ждал его. И просил приехать. И то, что передал через Чонхо говорило об одном: он ждал своего шамана вместе с его альфой. Есан широко улыбнулся Чонгуку и благодарно притрепал юношу по плечу. — Что-то на словах просили передать? — спросил он. Чонгук вдруг смутился ещё сильнее, покраснел и недовольно буркнул: — У них это... Ни стыда ни это... совести. — Почему? — удивился Хонджун и выгнул бровь: — Что они сказали тебе, эти бесстыдники, милый? — Каждый сказал, что... скучает по своему омеге, — пробормотал почти невнятно Чонгук. — И добавили... насколько сильно. Тоже каждый по-своему. Омеги заахали, заливаясь румянцем и сверкая глазами и белозубыми улыбками. — Вот заразы, — откровенно усмехнулся Минги. — Уж я представляю. Не смущайся, Гуки, это они назло тебе, из вредности. Придут — мы их накажем. Отомстим за тебя. — Точно, придёт — закопаю, — едва сдерживая смех, пообещал Хонджун и по-доброму похлопал не знающего, куда деть глаза, Чонгука по плечу. — Да уж, — насупленно поддакнул тот, — от вожака я вообще это... не ожидал. — Скучает, леший, — откровенно поиграл бровями Хонджун, засмущав беднягу Чонгука окончательно. — У них там всё... хорошо? — спросил Есан негромко, когда, оживлённо беседуя, омеги стали расходиться. И Чонгук закивал, робко улыбаясь. Он явно робел перед Есаном: наслушался в Долине рассказов, видимо. — Мне кажется, нашим одиноким стоит туда сходить, — сказал он и обнажил в улыбке два передних зуба, которые делали его похожим на милого зайца. — Там сейчас только малыши или старшие омеги, — покачал головой Есан. — Твой Роён-то там случайно оказался, ты же знаешь. — Да, знаю, — снова закивал головой юноша. — А то бы я его ещё на Выборе взял себе. — Он вдруг опять смутился и опустил глаза. — Простите... — Всё правильно, — спокойно улыбнулся Есан. — Конечно, выбрал бы. Своего Истинного — как не выбрать, да? — Ага! — Чонгук вдруг заторопился: — Но всё равно! У них там в Долине ярмарки проходят постоянно: то одни приезжают к ним, то они к кому. Когда мы там были, приехали из нашей деревни, что у Синего ската. Там... очень милые омежки. — Он вдруг смутился и добавил торопливо: — Только Роён-то всё равно лучше, да и не смотрел я особо, это так... старшие говорили... — Старшие? — приподнял брови Есан. — Это кто же? — А это... Так никто особо... То есть это... все... — запутался Чонгук и утонул в алом румянце. — Я это... Мне пора, шаман Есан. Меня Чиджин ждёт у заимки северной. Сюда не пошёл. Сказал, что Сухёка побаивается. Они там что-то вроде объяснились в прошлый раз. Ну, что-то вроде этого. Так ему не понравилось. И он это... того... ждёт там теперь. Есан показательно хмыкнул — и Чонгук припустил от него, как оленёнок от охотника, в дом за вещами. "Ну, приди ты мне, уж я порасспрошу, — мрачно усмехнулся, глядя ему вслед и думая о Чонхо, Есан. — Интересно, кто там на юных омежек из "старших" заглядывался, там вроде как все при омегах своих. Ну, только вот приди"***
Ему не спалось. Что-то витало в воздухе — что-то тревожное, странное. Из головы не шёл сон, который он вроде как за дневными заботами забыл, а теперь не мог от себя отогнать. Что там было такого важного? Чан говорил ему о том, что можно найти истоки силы, и тогда она не кончится никогда. Если исток не иссякнет, то можно будет черпать из него, как из бездонного колодца. Есан никогда раньше не задумывался, откуда берётся его сила: его сны, его способность видеть "тени", действовать на них. Он не думал, откуда появляется в его руках чёрный хлыст, которым он может многое сделать с человеком. Откуда берутся его слова — те, которые он умеет говорить если ему надо или хочет сказать что-то важное. Это как-то было всегда с ним, так что о том, чем подпитывается его сила, он так и не задумался, вопреки совету Чана. Знал только, что, если он использует её на полную, то она иссякает, но всегда набирается снова. Набирается. Набиралась. Он не мог не осознавать, что сила покидает его. Почти покинула. Всё то, что отец так призывал его хранить, тает и слабеет — словно отпуская его, прощая ему всё плохое. Потому что на душе без снов, без необходимости постоянно прибегать к играм с людьми, становилось так спокойно. Он растворился в своей повседневной жизни, в заботе об омегах своего племени, о волках, которые признают теперь его и уважают. Но сильнее всего и с наибольшим удовольствием он растворился в любви Чонхо. Тот обещал приручить его, овладеть им — непокорным, злым, готовым и на обман, и чёрный хлыст применить, если что. И Есан был уверен (когда-то и — Звёзды! — как же давно!), что этого никогда не случится. У него же была чёткая цель: сделать юных омег частью сильной стаи, дать им силы, оставить с ними советчика, который полностью посвятит себя им, и уйти к старшим омегам. Вообще-то уйти с той же целью: помочь наладить их жизни. Там за старшего должен был остаться Юнги. И после этого Есан хотел исчезнуть из их жизни. Просто уйти. Лучше — со своим Обещанным. Он был ведь уверен, что тот последует за ним всюду, что они поладят и смогут быть счастливы, если заслужат это, дав счастье другим. Жизнь распорядилась иначе — у него появился Чонхо, а Обещанный... С Чанбином было бы легко. Чанбин бы достаточно измучил его вначале, но он бы быстро нашёл, как успокоить горделивого и озлобленного, но сострадательного и искреннего альфу, нашёл бы лекарство для всех его печалей. Звёзды не дали этому свершиться — если, конечно, следовать самим Есаном придуманной истории о том, что всё, что с нами случается, и есть наша судьбы. Даже если мы пытаемся идти ей наперекор. И что получилось? Чонхо... Он не дал ему силу. Он её отнимал. Всё это время, постепенно, приручая, привязывая к себе крепкими нитями сладкого желания, тёплой заботы, внимания, доброты, ласки... Разве не об этом всём мечтал, рыдая во тьме лесной чаще, убежав от жестокости отца, Есан когда-то давно? Разве не это всё страстно желал получить от своего альфы? Это! Да и любой хотел бы этого! Только вот далеко не любой платит за такое тем, чем платит Есан: потерей своих сил. Потому что ничего подобного он не знал с достаточно раннего возраста. Потому что когда его дар начал просыпаться, когда он стал входить в силу, его отец, потеряв его папу, сошёл с ума и окружил своего сына страхом, ненавистью, жестокостью и болью. Есан сопротивлялся, как мог, научился выкручиваться, лгать, держать лицо в любой ситуации — тому научился, что никак не подходило сейчас для его отношений в этой стае. Тому, что ему не нужно больше в его жизни рядом с Чонхо. Только вот его сила, выращенная на боли, страхе и злости — как своих, так и чужих, — здесь, рядом с сильным, мужественным и горячим альфой Чхве Чонхо, задыхается. Здесь ей нечем питаться — и она глохнет. И пока Есан остаётся рядом с этим альфой, пока он под его защитой — так и будет. А потом его сила просто "высохнет" на его руках, как речная вода когда-то высыхала на руках Чана. Есан закрыл глаза, прикусывая губу. Кажется, он всё это время просто стоял и таращился в открытое окно в кухне. За окном была уже глубокая ночь. Пока он думал, пока пытался разобраться, прошло так много времени... Он сосредоточился на биении своего сердца. Чонхо... Оно забилось сильнее. Чонхо, Чонхо... Сладко и нежно сделалось у него в груди. Чонхо... Плевать... О, да. Плевать. Если рядом с ним, если под его рукой, в его объятиях, на его ложе — в его жизни, то тогда Есан соглас... "Помогите! О, Звёзды! Помогите же! Нет! Нет! Не-е-ет!" Есан крупно вздрогнул и напряжённо прислушался. Странно... Это он услышал не слухом — это словно внутри него прозвучало, ударив по жилам и мгновенно вскипятив ужасом кровь — столько боли было в этом отчаянном призыве. — Кто... Кто ты? — невольно прошептал Есан напряжённо вслушиваясь. Он зажмурился и попытался сосредоточиться в поиске того, кто так отчаянно... "Помогите! Помогите! А-а-а! Бин, нет, нет!! Бинни... нет, нет! Еса-а-а-ан! Помоги!" Соён! Это был Соён! Полный отчаяния зов омежки не был голосом: мучимый чем-то страшным, омега звал его своей тенью, своей болью, своим диким страхом. В следующее же мгновение Есан уже летел к калитке, выпрыгнув в окно. Он не понял, как перемахнул через забор, и понёсся по улице. Задыхаясь, он умолял своё слабое тело не подводить, а Соёна — продержаться. "Юсон! — обожгло жаром. — Там ещё Юсон!" Дикий ужас словно толкнул его, ноги понесли сами, он и не осознал до конца, как оказался во дворе омежьего домика. И сразу понял, что произошло что-то страшное: на крыльце, сползший к последним ступенькам, лежал распростёртый и тихо хрипящий Субин. Альфа был ещё жив, однако на груди у него зияла страшная рана. От ножа. Есан, дрожа, быстро склонился над ним и, почти не задумываясь, обхватил края раны стяжкой из своей силы — и натянул. Альфа глухо застонал, открыл мутные глаза и прошептал: — Ес... сан... спаси... Спаси... их... — И потерял сознание. Есан взлетел на порожек, распахнул дверь и замер от ужаса. Их было трое: Хогё, зажимающий в углу почти обнажённого уже Соёна; Гихён, стоявший у стола сбоку, недалеко от окна, и обернувшийся на звук открываемой двери со стаканом в руках. Третьим был Чонвон. Он на раскуроченном ложе — Соёновом — неторопливо разрезал одежду на Юсоне, связанном, с мучнисто-белым лицом и заткнутым какой-то грязной тряпкой ртом. Они все замерли, когда он вбежал. И первым очнулся Чонвон. — А кто это к нам пожаловал, м? — хрипло и насмешливо спросил он. — Гихён, держи эту суку. Сам пришёл — останется вместе с этими блядями здесь лежать. И он показательно медленно повёл ножом вдоль ноги Юсона, разрезая его штаны. Омега дёрнулся и, вытаращив глаза, отчаянно замычал, а когда Чонвон дёрнул ткань, Есан увидел, что на коже юноши осталась кровавый след: альфа порезал его ногу вместе с тканью. — Гихён! — недовольно прикрикнул Чонвон. — Чего стоишь! Ты ведь хотел трахнуть эту суку — шамана кочевников. Ну, давай. Вали и трахай. А я во тут... Давно хотел этого рыжика попробовать. Гихён отмер и двинулся к Есану, погано усмехаясь, и это же время Хогё снова навалился на Соёна, увлекая его на пол за собой и переворачивая на живот. — Молчать! — крикнул он совершено пьяным голосом. — Сучёныш! Думал, уйти сможешь от меня, м? Соскучился... Как же я по твоей дырке соскучился! Слаще её и не пробовал... Соён заверещал так, что все вздрогнули: — Нет! Нет, сука! Отвали, отвали! И тут же Хогё обрушил на его щёку страшный удар. Голова Соёна беспомощно дёрнулась — и он потерял сознание. В это время Гихён медленно, бочком приблизился к Есану. Тот был занят тем, что рассылал зов, куда только мог, — и с ужасом понимал, что все, кто мог бы ему помочь, спят, а значит, надо нырять глубже, чтобы дозваться. Только вот некогда ему было нырять. Крепкие жёсткие руки Гихёна обхватили его, альфа дёрнул его на себя и прижал к груди. — Попался, шаман, — прошептал он. — Теперь ты пахнешь, кочевник, да? Па-а-ахнешь.. Славно тебя Чонхо-то потрахал. А теперь вот и я тебя попробую... Есан почти не чувствовал его, он видел только дрожащее в рыданиях лицо Юсона, которого Чонвон уже полностью раздел — медленно, никуда не торопясь и явно наслаждаясь ужасом омежки и взглядом Есана. — Послушайте, — крикнул, отчаявшись дозваться кого бы то ни было, Есан, — послушайте! Не надо! Вы же понимаете, что вас ждёт, когда сюда придут! Чонвон! Не смей! Не трогай! — Он дёрнулся в руках Гихёна, потому что Чонвон как раз грубо развернул Юсона на живот, повернув так, что тот головой лёг по направлению к Есану. А потом, глядя прямо в глаза задыхающегося от ужаса Есана, Ю начал спокойно расстёгивать штаны. — Заткни его, — приказал он Гихёну, выпутывая пояс из петель, — чего он у тебя верещит. И не под тобой даже. — Заткнись! — тут же приказал Гихён и схватил Есана за волосы. Он дёрнул голову омеги назад, заставляя задрать ей. А потом с гулким рычанием впился губами в его шею. Есану не пришлось даже усилий прилагать. Сила — благодатная, чёрная, как пропасть Вальду, сама хлынула к его пальцам. Он отвёл руки назад и впился пальцами в ноги Гихёна. Альфа заорал, словно его резанули, от дикой боли, которая чёрной стрелой прошила его тело, отпрянул, стукнулся затылком о стену и осел к ногам Есана. А тот шагнул к ложу, на котором Чонвон как раз в это время пытался раздвинуть ноги Юсона. Но они были связаны на щиколотках, так что это было трудно, и альфа никак не мог сообразить, что делать. Услышав вопль Гихёна, он вскинул голову и в злобном изумлении уставился на Есана. — Отойди от Юсона, ёбаный урод, — сквозь зубы процедил Есан, поднимая руки перед собой. А потом закричал так, что дрогнули на подоконнике цветы: — Отойди, мразь, от омеги! Он чувствовал, ощущал всем телом, как им овладевает жуткая, холодная, бешеная злоба — такая, какой никогда в жизни он не испытывал до этого. Не ненависть. Не презрение. Нет. Лютая, дикая, звериная злоба. — Эй, ты! — вдруг оторвался от возни с очнувшимся Соёном Хогё, — сучий потрох! А ну завали ебало! Мешаешь сучку трахать! Есан и сообразить-то не успел ничего, получилось неосознанно. Удар хлыста пришёлся Хогё по лицу и через грудь, альфа дико вскрикнул, дёрнулся, затрясся мелко и свалился набок. Соён тут же выкрутился из-под него, и, рыдая, отполз в угол, а там его мучительно стало рвать. Есан медленно перевёл взгляд на Чонвона. На лице альфы не было страха. И нерешительности тоже. Только тяжёлая, железом охватывающая всего его ненависть. Чистая, чёрная — может, и чернее злобы Есана. — Я же говорил, что мы притянули из леса вонючего колдуна, — сказал он. — Так и знал, что ты наших портишь, подстилка кочевья. — Отойди от Юсона, — сжимаясь от мучительного желания попробовать ударить прямо сейчас, выговорил Есан. Не сможет... Увы, он чувствовал, что ему нужно время, чтобы набрать сил. Они текли, текли к нему, но всё равно, для удара их было слишком мало. Нож Чонвона всё ещё лежал прямо на спине Юсона, и вдруг альфа ловко подцепил его рукой, а второй вцепился в волосы Юсона, приподнимая его за них и загораживая им себя. Тело Юсона мучительно выгнулось, а в глазах — залитых слезами и отуманенных ужасом, Есан уловил мгновенное узнавание — и осознание. Видимо, до этого Юсон даже не пронимал, что помощь пришла. Он попытался что-то сказать, но смог лишь жалобно промычать. — Молчать! — дёрнул его Чонвон. — И так слишком шустрый был, пришлось связать да заткнуть. Сучка бесстрашная. — Он прямо посмотрел на Есана, который, тяжело дыша, опирался на стену и нетерпеливо подгонял силу. — Ну, что будем делать, шаман? — Отпусти... Юсона, — вдохнул Есан. — И я дам... тебе... уйти. Он снова и снова стучался в сознание Хонджуна, Хёнджина, Джисона, Сынмина, Минхо — спали все. Сытые, отлюбившие друг друга — довольные. Крепок и спокоен был их сон. Темны были их недвижные "тени". Ничем они не могли помочь погибающему Есану. — Уйти? — насмешливо переспросил Чонвон. — Куда? Опять на болото, чтобы не гоняли граничники? Или, может, опять в деревеньку, что у Синего ската? Так я там был вчера. Повидал там кое-кого. Ему не понравилось. Послание оставил нашему славному вожаку прямо на теле милахи. Пошёл в лес, глупыш, да на серого волка и наткнулся. Страшная сказка. Так что туда мне ходу нет. Как и нашим теперь, верно. Это не может не радовать. — Чонвон откровенно наслаждался явственным ужасом, который Есан не смог скрыть — и который разбавил его злобу. Убил... Эта мразь убила кого-то из той деревни... И теперь все будут думать, что это волки, а значит... значит... — Я уже и так хотел свалить, а потом подумал: а какого хера-то просто так? Здесь у меня хорошие люди остались. И как-то я прощальной попойки им даже не закатил, как убегал. Обидно стало. Не по-альфьи это как-то было. А тут... — Отпусти Юсона, — тихо перебил его излияния Есан, увидев, как закатываются глаза омеги, совершенно ослабевшего в бестрепетных руках альфы. — Отпусти, и мы поговорим. — Отпустить? — Чонвон кинул задумчивый взгляд на обмякшего в его руках юношу. — Эту падаль? Но разве не ты сам намекал мне, что именно этих двоих я могу попробовать, не боясь обидеть кого-то из наших альф? Твоя же мысль-то была, а? Ты мне их тут таких тёпленьких выходил, обиходил. А вот теперь и мы пришли их... оприходовать. "Я запомнил твои слова, шаман... Ты подал мне хорошую идею..." — прошелестело у Есана в голове — и он узнал этот шёпот. Это был шёпот его отца. Это его дикие, полные торжества глаза только что сверкнули у него под веками прикрытых в ужасе глаз. Он попятился. Это... Это не могло быть правдой! Ложь! Он сжал кулаки. Нет, он не дастся. Не в этот раз. — Ты врёшь, — с ненавистью крикнул он. — Отпусти омегу, а то я уничтожу тебя! Я убью тебя, если ты посмеешь... — Ты? — лицо Чонвона перекосилось от злобы. — Ты меня убьёшь? Убьёшь — это вот так? И он вдруг вздёрнул Юсона вверх, схватив его за горло, а второй рукой со всем силы всадил нож в ему в грудь, резко выдернул — и снова ударил в живот. Юсон всхрипнул, широко открыл глаза, уставившиеся прямо на застывшего Есана и, издав мучительный стон, снова обмяк в руках Чонвона. То, что Юсон мёртв, Есан понял сразу: резкой вспышкой алого в его сознании осветилась тень омежки — чтобы угаснуть навеки. Есан хрипло вскрикнул, горло забило диким запахом свежей крови: она окрасила ложе, перед которым стоял Чонвон, насмешливо глядя на него и вытирая нож рубашкой Юсона. Той самой, что подарил омежке Есан. Может, это и было последней каплей. Есан поднял руку — и в ней был зажат хлыст. Он пламенел смертельным чёрным огнём с алыми на конце перьями. Первый удар пришёлся наискось — через висок и грудь Чонвона. Альфа гулко вскрикнул, его глаза вылезли из орбит от боли, и он стал падать на ложе, однако Есан не дал ему упасть на Юсона: он обхватил хлыстом тело альфы, вздёрнул его к потолку и с силой опустил на стол, который стоял у стены. Он прекрасно слышал, как хрустнули кости, переломанные страшным ударом, как жалко треснуло дерево, как закричал Соён, который, как оказалось, только что пришёл в себя. Есан медленно обернулся и увидел Хогё, который, отойдя от первого удара, стоял на коленях и медленно мотал головой, пытаясь прийти в себя. Чёрная удавка горящего хлыста обвилась вокруг его горла, и он, вздёрнутый дикой силой, врезался в стену, а потом приподнялся — и снова ударился о стену, так, что на ней осталось кровавое пятно от его лица. И тут на него сзади накинулся очнувшийся Гихён. Он попытался его скрутить, обхватывая его за плечи. — Что ты сделал! — заорал он прямо в ухо Есану, — Вонючий коче... Внезапно его руки пропали с плеч Есана, а сам он всхлипнул под звуком удара. Есан не успел обернуться, потому что всё ещё не мог оторвать взгляда от лужи крови, что расползалась от головы Хогё. А потом его, словно обухом, ударило запахом. Горел хлеб — дико, взбешенно, страшно. — Хон... джун... Ты пришёл... — прошептал он, чувствуя, как его тело лишается костей и падает. Всё померкло перед его глазами, и последнее, что он увидел, — это бледную руку Юсона, безжизненно свесившуюся с края ложа.