Проклятье шамана (18+)

Юнги стоял на крыльце ладного домика и, задрав голову, смотрел на загорающиеся в высоком темнеющем небе звёзды. На лице его было умиротворение, а лёгкая улыбка делала его каким-то неземным, светлым и близким. И Есан уже было открыл рот, чтобы позвать его из-за невысокого заборчика, около которого замер, любуясь Первым омегой, но тут дверь домика открылась, и на крыльце за плечами Юнги показался альфа с широкими плечами, загорелым лицом и копной немного спутанных тёмных волос. Разрез его белой рубахи из-за небрежно завязанной тесьмы не скрывал гладкой груди, а руки в закатанных рукавах были крепкими и увитыми жилами. Есан застыл, невольно широко раскрыв глаза, когда этот альфа шагнул к даже не дёрнувшемуся при его появлении Юнги и обнял его за плечи, притягивая спиной на свою грудь. И тогда улыбка на лице омеги стала шире, счастливее, а глаза блаженно прикрылись. Он потёрся головой о плечо альфы, и тот светло и широко улыбнулся. Он склонился к губам Юнги, целуя и шепча что-то. Тот вдруг смущённо хохотнул и чуть толкнул альфу локтем в бок: видимо, сказанное им было не совсем приличным. Однако ни капли гнева не появилось во взгляде чудных лисьих глазах Первого омеги. Он по-прежнему улыбался мягко, ласково и безмятежно. В сильных руках этого альфы ему было хорошо и надёжно. Есан невольно улыбнулся: Юнги выглядел счастливым. На самом деле Чонхо недавно рассказывал ему, что какой-то альфа из ближней от Долины деревни похаживает к Первому омеге, однако Есан слушал тогда невнимательно. Он тогда вообще не мог ни на чём, кроме своей подготовки к побегу, сосредоточиться. Это было так... давно? Недавно? Прошло уже около двух недель, как он ушёл из волчьей слободы. Жил во времянке, где раньше лечили Сана. Отводил волков от этого места, заставляя забыть о нём, не видеть его, избегать его, наткнувшись на обманки, сбрызнутые волчьим корнем. Он собирался покинуть эти места навсегда, но сначала ему надо было повидать Юнги. Чтобы объяснить всё, чтобы выговориться, убедить его — и себя, наверно, — что поступил и собирается поступить правильно. Нет, он знал, что поступил единственно возможным, чтобы избежать беды, способом, а вот сердце и душа... Они сговорились против Есана. Они мучили его ноющей, томительной болью, отзывались на всё, что он видел, воспоминаниями об Чонхо, о его улыбке, голосе, словах, сказанных когда-то. Сама "тень" Есана, всё внутри него толкали его обратно, уговаривали, убеждали: вернуться, отдаться под защиту альфы, сдаться ему, зажмуриться, наплевать на ответственность, на свои знания, на предчувствия и опасности — и смириться с тем, что он шаман Кан Есан, не может больше жить без этого альфы. А он и не мог, жизнью это будет трудно назвать, он прекрасно это осознавал. Загнанным зайцем, трусливо прячущимся в кустах, раненым оленем, который трепещет от того, что его окружают хищники, — вот кем он себя ощущал, когда слышал порой рычание или голоса волков. Они искали его. Они рыскали рядом, тревожно внюхиваясь в свежий по первой осени воздух — и не чуя его. Они чувствовали, что он рядом, томительно искали его, тянулись своим сознанием к его живому теплу посреди чащи, а вот понять, что именно они чуют, кого почти видят своими обмороченные, "отведёнными" глазами, не могли. И среди них выделялось сознание Чонхо. Есан чувствовал его особенно остро, до боли — ощутимой, телесной, страшной. Оно было тёмным, полным тоски и отчаяния. Чонхо тянулся к нему жарко и настойчиво, он почти добирался до него, почти касался его пугливо забивающегося в глубь своей спасительной "тени" сознания. Почти — и не дотягивался. Почти — и выл, в бешенстве выгрызая себя изнутри от бессилия, потому что понимал: сквозь броню, которую выстроил вокруг себя Есан, ему не пробиться. А Есан слышал этот его вой и умирал. Почти каждый день слышал. И иногда ему казалось, что это всё ему только кажется, что он сам обморочен, что на самом деле всё, что с ним происходит, — очередной его дурной сон. Вот сейчас он напряжётся и проснётся в тёплой постели любимого альфы, прижмётся — рыдающий, слабый, несчастный — к его горячему телу, как делал столько раз, и всё кончится. Чонхо снова пошепчет над ним, околдует своим запахом, притравит руками, утянет в поцелуи и ласки — и всё будет, как раньше, будет — счастье. Но... Нет. Есан всё ещё был в сырой и холодной времянке, а впереди у него было столько холода и тоски, что хотелось остаться в ней навсегда и умереть здесь, хотя бы рядом со своим альфой, хотя бы иногда чуя перед смертью его, слыша его тоскующий голос. Но он понимал: нельзя. Надо идти. Надо уходить из этих мест, от этой стаи, чтобы не принести ей самим присутствием своим несчастья, не обратить на неё гнев Звёзд, преследующих шамана-убийцу. Он выждал две недели, зная, что Чонхо прежде всего кинется в Долину. Потом почувствовал: волк в слободе. Значит, можно было идти к Юнги, чтобы рассказать ему всё, попросить понять и не выдавать его стае Сонхва. А потом навсегда исчезнуть из жизни того племени, которое ему было поручено охранять. Он не справился. Он всех подвёл. Он никому не позволит разделить с ним наказание, потому что все они — прекрасные люди, заслуживающие только счастья. И без него это счастье обязательно будет им подарено. Звёздами ли, Мати ли Луной, Ветрами — неважно. Всей своей жизнью, полной страшных страданий, они заслужили быть счастливыми. Очень счастливыми — как Юнги, который прижимался к своему альфе и улыбался так светло и ласково, как никогда бы не смог улыбаться в морве. Научился. Научится и жить без надежды на возвращение Кан Есана. Чтобы его никто не узнал в деревне, он навёл на себя морок, так что те, кто его встречал, смутно осознавали, что знают его, но никто не понимал до конца, что это именно он. Было уже почти совсем темно, и мало кто был вне дома. Так что Есан встретил всего-то нескольких омег — знакомых, но так изменившихся! так похорошевших! со спокойными и добрыми глазами и улыбками на светлых лицах — и ощутил щемящее довольство: эти омеги были здесь на своём месте, и если им и было трудно — они справлялись, совершенно точно справлялись! Они все легко кивали ему, чуть хмурясь и силясь вспомнить, кто он, однако как только он проходил мимо, тут же забывали, что встретили его. Вот и Юнги, увидев глядящего на него из-за забору омегу, сначала нахмурился, но когда Есан, опомнившись, сдёрнул с себя морок, вздрогнул и быстро сбежал к нему с крыльца навстречу. Есан улыбнулся ему и вошёл в калитку. — Хороши ли звёзды для тебя, Первый омега, — мягко спросил он, обнимая кинувшегося с глухим вскриком ему на шею Юнги, — и далёк ли Путь по Дороге ветров? — Путь далёк, — прошептал ему в шею Юнги и вдруг всхлипнул, — да Серые сосны... О, лесе, Есани, мальчик мой... Как же я рад тебя видеть живым! Милый мой! Как же я тебе рад! Пойдём, пойдём в дом... Он развернулся и упёрся взглядом в подошедшего к ним альфу. Тот слегка хмурился и пристально смотрел на Есана. Его красиво вырезанные губы чуть поджимались в недоверии. Юнги широко ему улыбнулся и негромко сказал: — Это лучший омега из всех, кого я знаю, Хонсок, это мой шаман Есан. Я говорил тебе о нём. Глаза альфы, названного Хонсоком, тут же блеснули острым интересом, и он улыбнулся, а потом степенно поклонился Есану и получил такой же поклон в ответ. — Меня зовут Бан Хонсок, — сказал он мягким и тёплым голосом, глубоким, но не низким. — Я альфа Первого омеги Долинной деревни Мин Юнги. Рад приветствовать тебя в его доме, шаман Кан Есан, известный нам как Даровавший Свободу омегам, как Светоч, указавший путь. Есан замер в изумлении, а Хонсок снова поклонился ему — ниже и почтительнее. — Мы здесь тебя именно таким и считаем, — чуть смущённо шепнул ему на ухо Юнги, подталкивая его к крыльцу. — Пойдём, Хони, — ласково добавил он громче, — поужинаем и накормим дорогого гостя.

***

Горячая похлёбка была наваристой и безумно вкусной. Оголодавший Есан, который всё это время почти ничего и не ел, чувствуя отвращение к необходимости добывать пищу, накинулся на неё и очистил глубокую миску слишком быстро, чтобы это можно было назвать степенным и достойным. Однако ни Юнги, ни Хонсок, не сводивший с него своего пристального взгляда, казалось, не обратили на это внимания. Они развлекали гостя рассказами о деревне, об омегах, о том, какие изменения будут у них вскорости, благодаря тому что они налаживают бойкую торговлю с людьми из деревни Хонсока. Сам Хонсок был старшим сыном Головы той деревни (странное название, но Есан пропустил это без вопроса), он готовился принять власть от своего больного отца, однако точно не стремился к ней, как отметил про себя Есан. Наверно, Хонсоку было бы гораздо приятнее оставаться здесь, рядом со своим любимым (о, точно любимым, судя по тому, с какой невыразимой нежностью смотрел альфа на Юнги) и помогать ему. Однако от своих обязанностей он отказываться точно не собирался, и то, что они будут делать дальше, он пока, судя по всему, не решил. Однако и то, что расставаться они тоже не собирались, было явно. Тем более... что уже и поздновато было. Юнги не зря чуть округлился: тело готовилось принести ему радость. Нежданную, судя по всему, так как эти двое были пока слишком заняты друг другом, чтобы заметить что-то. Юнги словно помолодел на несколько лет. Альфа был его немного младше, однако то, что именно он был хозяином в этом доме, ощущалось сразу. И, видимо, никем не оспаривалось. И тем не менее, когда Юнги мягко попросил Хонсока оставить их с Есаном, тот не стал возражать, кивнул встал и засобирался домой, несмотря не то что на дворе уже была ночь. — Может, он просто спать пойдёт, а мы... немного посидим? — неуверенно спросил Есан, которому не хотелось разрушать милое настроение, которое сложилось, пока они ужинали. А ему придётся, увы. Потому что в "тень" Хонсока он заглянул и нашёл там именно то, что боялся найти. — Нет, нет, — улыбнулся ему альфа, — этого ничего, я привык. Да и отец ждёт. Надо будет ему сказать, что мы решили. — А что... — начал было Юнги и прикусил губу, растерянно глядя ему в глаза. — Я буду только с тобой, — твёрдо ответил Хонсок. — Уговорю ли тебя уйти со мной или Таёна стать вместо меня Головой — но я тебя не оставлю. — Но как же я уйду? — тихо спросил Юнги. — Мы ещё об этом поговорим, — ободряюще улыбнулся ему Хонсок. — Нет таких положений, из которых нельзя было бы выкрутиться, Юнги-я, милый... Поверь мне: у нас всё будет хорошо, ведь ты... — Он понизил голос, чуть виновато глянув на замершего в своём углу Есана. — Ты — самое дорогое, что у меня есть. А значит, я буду только с тобой. Ничего не бойся и просто доверься мне. Доверие — самое важное, что есть между нами. Ты ведь веришь мне? — Юнги, словно заворожённый, кивнул, не отрывая взгляда от его влюблённых глаз. И Хонсок, не стесняясь Есана, нежно поцеловал его и закончил: — Ты будешь моим, слышишь? Раз ты этого хочешь, то мы всё сумеем решить. Юнги прильнул к его плечу и обнял его. Несколько мгновений они простояли так, и Есан, глядя на них, ощутил щемящую тоску: насколько они были... правильными. Именно так — они были правильными. В отличие от него. Но это ничего не меняло, и он вышел вслед за Хонсоком, когда тот попрощался с Юнги. Есан сбежал за ним с крыльца и проложил руку ему на плечо. Альфа обернулся к нему и тут же прищурился с подозрением и попытался уйти из-под касания Есановой руки. "Умный, — подумал Есан. — Очень умный малый". И прихватил посильнее. — Ты никому ничего не скажешь, Хонсок, — тихо сказал он. — Нельзя Чиджина сейчас никуда посылать. И звать тоже никого не надо, слышишь? Он нырнул в "тень" и слегка оглушил её успокоительной силой, а потом мягко отёр фиолетовые потёки напряжённого сопротивления. И добавил ещё тише: — Чонхо не должен ничего узнать. — "Тень" Хонсока дрогнула: Есан был прав, о, да. Конечно. — Ты тоже альфа, я понимаю: ты хочешь ему помочь, раз он так попросил, однако тебе нельзя, слышишь? — Хонсок медленно, словно не понимая, что делает, кивнул. — Ты забудешь обо мне до следующей встречи с Юнги. Увидишь его — вспомнишь обо мне. А сейчас тебя очень ждут дома. Помнишь? — Хонсок тревожно зашевелил губами, пытаясь что-то сказать, но Есан перебил его: — Да, да, очень ждут. Не буду тебя задерживать, беги скорее, Бан Хонсок. И он отпустил плечо альфы, который тут же развернулся и быстро широкими шагами заспешил к воротам. — Ты должен быть счастлив, Бан Хонсок, — прошептал ему вслед Есан. — Только счастливый человек сможет сделать другого счастливым. А мой Юнги... Он должен быть счастливым.

***

Есан рассказал Юнги всё. Совсем всё — начиная с отца и его страшных желаний и деяний и заканчивая тем, как убил двоих альф и тем самым навлёк на себя проклятие Звёзд и всего их мира. Юнги молчал. Всё это время. Сидел, словно его заморозили, и головы не поднимал на Есана, взгляда ни одного на него не кинул. И лишь когда шаману умолк, он тихо качнул головой. — Как... Как ты с этим... живёшь? — тихо спросил он. — Как с этим всем можно... жить? — Потому что я не могу умереть, — так же тихо ответил ему Есан. — Я не могу окончить эту жизнь своей волей, потому что тогда моя "тень" навсегда затеряется в провалах Вальду. И мне больше не вернуться сюда. Это слишком страшно, Первый омега. Я не прошу меня понять, я... — Я не пойму, — отозвался Юнги. — Никогда не пойму. Но мне так... — Его глаза вдруг заблестели, и слезы двумя торопливыми дорожками пролегли по его щекам. — Мне тебя так жаль, Кан Есан... шаман проклятого племени, Сын сумасшедшего отца, погубившего столько жизней... и спасшего всех нас... — Последние слова прозвучали безжизненно, тускло, страшно. Есан опустил голову. Да... Да, именно так. Они помолчали. Ветер, поднявшийся за окном и беспокойно взметнувший ветви с уже начинающими желтеть листьями, попытался заполнить собой эту тоскливую тишину, однако омеги его не заметили: каждый погружён был в свои размышления. Им было отчего-то тепло рядом сидеть — просто сидеть, вот так, молча, несмотря на то, что один только что рассказал другому, что стал в какой-то мере причиной гибели его сына и всего того, что произошло страшного после. Юнги молчал, и не было в его молчании неприязни, осуждения. Печаль... Его "тень" источала глухую синюю печаль, прозрачную, словно жидкое весеннее небо, стекающее по пальцам Есана, который пытался эту печаль хоть немного притушить своей робкой силой. — Значит, ты не вернёшься туда? — тихо спросил Юнги. — Я не могу туда вернуться. — И не останешься здесь? — Ты знаешь теперь всё: разве могу я подвергнуть вас опасности? Со временем вы тоже станете для меня дорогими людьми и Звёзды могут проклясть и вас. — Звёзды... — с тоской отозвался Юнги. — А есть ли им дело до всех нас, Есани, тем Звёздам? Есан с удивлением поднял на него взгляд. Юнги смотрел в окно, в мутную синь глухой осенней ночи и горестно улыбался. — Почему ты... так говоришь? — спросил Есан. — Разве им было дело до омег морвы? — горько усмехнувшись, начал Юнги. — Когда нас унижали, насиловали, уничтожали всё человеческое в нас — разве им было дело? Почему Кан Харо, а не они проклял наших альф? Убийца... Это ты-то убийца? Они убивали без разбору — и ничего им за это не было! Сколько из них блаженно сдохли от жратвы и кислой браги? Сколько погибли, убивая мирных деревенских от случайного ножа или стрелы, порой своих же? Почему их не настигло проклятие, которое тебе мерещится? — Но они не были шаманами, — печально возразил Есан. — Они не обладали даром. А дар — это ответственность... — Они убивали тех, кто был гораздо слабее них! — сломленно вскрикнул Юнги. — Разве не пользовались они своим превосходством? А ты... Малыш Юсон — разве его смерть не требовала отмщения по законам Звёзд? А Соён... — Я мог оглушить, — перебил его Есан. — Понимаешь? Мог оглушить, лишить сознания и передать в руки волков, чтобы они, а не я, свершили над ними свой суд! — Они не свершили его тогда, когда могли! — горько усмехнулся Юнги. — Они отпустили этого сучьего альфу! — Они изгнали его, — возразил Есан, — это другое. Для волков изгнание из стаи — страшное наказание! — И кто оказался наказан в конце концов? — Юнги поднял глаза, заглянул ими в глаза Есана, и тот вздрогнул и поёжился от того, какой чёрной болью были они налиты. — Кто? Омеги! Пострадали опять мои... наши... твои омеги, Кан Есан! И не только твои! Ты сказал, какой-то там мальчик лишился зрения и остался покалеченным им? Он ведь тоже омега? Они, твои волки, которыми так ты восхищаешься, что сделали они, чтобы оградить слабых и несчастных омег своих от этого мерзавца? Выгнали? Проявили милосердие... — Да нет же! — выкликнул в нетерпении Есан. — Нет! Они изгнали его, запретили появляться во владениях стаи! Он... — Он не просто там появился, а ещё и убил омегу этой стаи! — перебил его Юнги. — Да, ему помогли, но какая Звёздам-то должна быть разница? Почему они не покарали его? Почему не покарали его волки вовремя? Выгнали, изгнание... Смерть! Разве он не заслужил смерти?! А ты, ты! Ты, единственный, кто справедливо наказал его, ты теперь сам изгоняешь себя! Ты наказываешь его так же, как волки наказали тварь, нападающую на омег, убийцу, который ведь убил не впервые, да? О, я точно знаю, о ком ты рассказал! Ми Чонхи! Это ведь он убил нашего Чонхи, да? Есан кивнул, в бессилии опуская плечи. И Юнги... Зря он надеялся. — Так вот! — Юнги поднялся и, дрожа всем телом, склонился над отпрянувшим от него Есаном. — Тогда ещё надо было убить эту падаль, тогда! И если бы я только мог, если бы не был слабым и никчёмным, я бы сделал это! Но я сбежал! Оставил тебя с волками, ненавидящими вас, и юными, не умеющими сдержать себя и быть терпеливыми! Я... — Стой! — Есан быстро поднялся и, обогнув стол, прижал к себе содрогающегося от мучительного немого рыдания Первого омегу. — Стой, нет... Нет, Юнги. Ты всё перепутал. Вспомни... я сам захотел идти с ним, это я выбирал, это я в ответе... За всё в ответе! — Но ведь у тебя получилось, — глухо простонал Юнги. — Почему же ты должен уйти?! Сейчас! Как можешь ты... Как можешь бросить альфу, который не может без тебя жить и дышать? Как можешь бросить омег, сломленных убийством Юсона? Как выкарабкается без тебя мой бедный Соён, теряющий своего альфу? Как мой Минхо — ведь ты... Ты ведь пообещал ему помочь! Да, ты научил их лекаря, но разве не должен ты сам закончить, что начал? Едва ли он будет лучше тебя! А на кого ты бросаешь вожака, если он так чувствует свою вину? Ты... — Он вдруг отстранился от застывшего Есана и быстро заглянул ему в глаза. — Это ты сбегаешь от них всех, да? Нет... Ты... Ты сам в ужасе... Ты пытаешься убежать от себя! Как же мы измучили тебя, Есани... Мой Есани... Всё внутри Есана рухнуло в одночасье. Эти слова Юнги сначала изумили его, а потом... Потом, когда старший обнял его, прижал к своей груди, в которой колотилось отчаянно любящее и встревоженное болью сердце, Есан мучительно простонал, сжимая зубы, в попытке сказать, что нет, что это неправда, что никто, никто не мучил его, кроме него самого, что... что... Его накрыло волной боли — чёрной, жестокой в своей откровенности. Он слаб... Он так смертельно слаб! Он ослаб от безнадёжных попыток хоть кому-то из близких ему людей объяснить, что с ним происходит. И сейчас, с Юнги, у него тоже это не получилось. Однако именно здесь, в этом тёплом и полном недавно приобретённой любви доме, он ощутил всю тяжесть этой безнадёжности. Этой непонятости. Этого... одиночества. Да... Да. Они измучили его тем, что не могут его понять! Они не видят, не чувствуют, не понимают того, что для него очевидно! Они живут спокойно, потому что никогда в их руках не было проклятой силы, поэтому они не понимают, как это страшно — обладать ею, будучи робким и таким всего лишь человеком в сердце своём! Не им всучили эту силу и потребовали распоряжаться ею правильно, не сказав, как это — правильно! Не их ждёт наказание за то, что один раз — только один! — они распорядились ею не так, как надо, а так, как хотелось! И теперь они даже не верят в то, что это наказание существует! Они думают, что с ним поступили несправедливо? Какая разница?! Если бы несправедливо поступил человек, возмущаться, злиться, помогать имело бы смысл. Но несправедливо поступают Звёзды! Это закон их мира, закон их Дорог! Это закон, над которым никто из людей не властен! Только Есан, осознавая свою власть, осознаёт и свою беспомощность. А те, кто так отчаянно хочет его остановить, думают, что всё могут решить своими человеческими способами! И никто — никто! — не в силах его понять! Даже Юнги, который держит сейчас его бьющееся в болезненном, мучительном рыдании тело и пытается успокоить его своими бесполезными словам. Даже Сонхва, который пытался утешить его, просил прощения, уверял, что всё, что сделал Есан, если и есть вина, то — его! Даже... Даже Чонхо. Чонхо... О, Есан бы всё, всё на свете, отдал, чтобы быть сейчас рядом с ним! Он мог... мог бы понять Есана. Если бы не любил его такой трепетной, искренне и жадной, совсем человеческой любовью! Но Чонхо любил. И изменить это уже невозможно. Нет, не так. Это Есан его любил. За короткое, невыносимо короткое время он смог настолько полюбить этого альфу, что ни за что на свете не позволит ему погибнуть рядом с собой. Чонхо будет страдать? Будет, конечно, будет. Но... страдания конечны, как показывает опыт. И Чонхо со временем успокоится. Может, счастья у него и не будет, такого яркого, как могло бы быть, если бы Есан удержал себя в руках или поганый Чонвон сдох бы в болоте. Однако покой и светлая жизнь, способная принести Чонхо довольство и уважение, возможность принести стае пользу и подарить радость кому-то из её омег — всё это будет у Чонхо. Будет... обязательно будет. Есан стиснул зубы, стараясь успокоиться, и только сейчас понял, что Юнги ему что-то говорит: — ...любить. Понимаешь? Есани, любовь — большая сила! Её не было в морве, поэтому морва всегда была слаба! Никогда не могла победить волков в честном бою. Измывалась над слабыми, в ужасе убегая от настоящей силы. Я-то знаю, знаю... мой проклятый альфа... тот, чьё имя я не произношу больше, всегда мне говорил, что чует это — свою слабость. Только он не понимал, почему они так слабы, почему не способны стать единым нерушимым и непобедимым целым. У тебя же есть любовь. Есани, милый, он так любит тебя... Я никогда не видел, чтобы человек... то есть волк... то есть... Чтобы так о ком-то говорили. У него глаза светились, у него голос... Есани, если не он, то кто может победить твоё проклятье? Я верю, верю... Послушай, но разве только он? Я говорил с некоторыми омегами: тебя любят все там, среди юных... Боятся, да... некоторые думают, что Джисон... Что твои братья мягче, и добрее, и душевнее тебя, но все, поверь мне, все дорожат тобой, благодарны тебе! И разве их искренние чувства, их любовь, их готовность помочь — разве они в этом мире ничего не стоят? Не бросай нас... Не уходи! Есани, умоляю! Подумай, скольких людей ты сделаешь несчастными! Подумай, как ты сам будешь? И если ты уверен, что силы твои из страданий, то подумай: насколько сильным ты станешь теперь, когда будешь страдать от того, что ушёл от своего альфы! Или... Или ты хочешь именно этого? — Нет, — прошептал Есан, прижимаясь к нему и медленно поднимая пальцы, напитанные силой. — Нет, Первый омега... я ненавижу свою силу, но я... Я должен попробовать её полюбить. Полюбить больше всего на свете... — Он осторожно проник в тень Юнги. — Я научусь ею дорожить, я сделаю её своим самым драгоценным другом, своей самой любимой спутницей. Это единственный выход для меня... Юнги... Милый мой... — Он осторожно обнял отяжелевшее тело засыпающего омеги. — Скажи ему, что ты просто чуть-чуть не успел. Я рад, что ты так хорошо теперь владеешь зовом. Жаль, что я так и не пойму, как и когда Чонхо ему научился. Он идёт, но не успеет. Я не сержусь... Ты меня любишь. Я чувствую это, да. Поэтому и бегу так далеко от тебя. И от него. Скажи ему, чтобы забыл меня, скажи, что он обещал больше никогда не оставлять свою стаю и делать всё для неё. Скажи ему, что Сонхва скоро оправится, я ему помог, но всё равно ему нужны будут руки и воля, силы и ум Чонхо как старшего. Скажи, что он сильный, а сила обязывает... — Не надо, — пробормотал жалобно Юнги. — Зачем... Не... уходи... "Тень" его озарилась мирным светло-голубым и тихо замерцала сонным спокойствием. Он был совсем не тяжёлым, и Есан легко донёс его до ложа. — Юнги... Будь счастлив. Только будь счастлив, — прошептал Есан, на прощание целуя Первого омегу в тёплые беспомощно приоткрытые во сне губы. Он убрал с его влажного лба прядь мягких волос и прикрыл одеялом. — Не вспоминай меня, Юнги. Сюда я точно не вернусь. Потому что вы все заслуживаете мира и добра. Он осторожно опустил руку на живот омеги и прикрыл глаза. Альфочка... Живчик. Сильный. Не такой, как ураганчики в животе Джисона, без яростной волчьей крови, но всё равно должен вырасти сильным. Хонсок будет счастлив. Есан улыбнулся и мягко огладил будущее дитя, а потом осторожно поделился с ним своей силой, отдав самое светлое и чистое, что смог в себе найти. Звёзды прятались за облаками, ветер порывами охватывал зябко трясущиеся деревья, холодно и одиноко было этому миру в ту печальную осеннюю ночь, когда шаман Кан Есан покинул прекрасную и столь желанную для него Долину, о которой ему когда-то рассказал его папа и в которой он долгое время надеялся найти счастье. Теперь он понимал, что счастье в этой Долине может быть только при одном условии: если в ней не будет его.