Зачем и почему

            О том, что Ника с Любимой — одноклассницы, Елена узнала не сразу. Впрочем, в своё время не подозревала она и о том, что владелица магазина, в который она пришла за семенами цветов, станет её Любимой... Продавец внезапно заболела, и хозяйка, высокая, стройная и светлоглазая, сама обслуживала покупателей. Елена уже не помнила точно, какие семена она тогда выбирала: то ли лобелию, то ли сальвию. Она сажала цветы на клумбе у подъезда своего дома, потому что любила красоту.             Хозяйку звали Ренатой Альбертовной. Сначала она показалась Елене очень холодной и закрытой, даже несколько высокомерной, обслуживала она Елену с какой-то ленцой, без услужливости и предупредительности, свойственной молодому, уже не «совковому» поколению продавцов. Создавалось впечатление, что Елена отрывала её от каких-то важных дел своими глупыми и бестолковыми муками выбора, а та делала ей величайшее одолжение, согласившись её обслужить.             — Девушка, вы сами вообще представляете, чего хотите? — обдав Елену холодным взглядом, спросила наконец хозяйка, когда та перебрала то ли двадцать, то ли тридцать пакетиков, попутно задавая вопросы. — Читайте описание на упаковке, там всё написано.             Елена никогда не отличалась конфликтным характером, но сейчас была задета.             — Ну знаете! — тихо, но очень возмущённо ответила она. — Определилась я с выбором или нет — неважно. Если вы не знали, это именно ваша работа — помочь мне с выбором и проконсультировать меня. А с таким отношением к клиентам, как у вас, люди вряд ли придут к вам во второй раз. Вот и у меня пропало всякое желание покупать что-то в вашем магазине.             Она развернулась и уже хотела выйти, но хозяйка окликнула её.             — Девушка, подождите!.. Скажите, как я могу к вам обращаться?             Елена обернулась и замешкалась. Красота точёных черт лица хозяйки дышала таким неприступным холодом, что ей очень подходило прозвище «Снежная королева». Взгляд — мороз по коже. Ей бы следователем работать с такими грозными глазами-ледышками, подумалось Елене. Все преступники испугались бы и моментально во всём сознались. Даже в том, чего не совершали.             — Елена.             — Очень приятно... Меня зовут Рената. Я не продавец, я владелица магазина... Мне очень жаль, что у вас создалось негативное впечатление от обслуживания. Мне бы хотелось его загладить... Пожалуйста, выбирайте всё, что вам понравится, я сделаю вам скидку в пятьдесят процентов на все товары.             Елена вскинула бровь. «Снежная королева», что называется, переобулась в воздухе. Совсем другой тон, хотя взгляд по-прежнему не очень приветливый, но уже не такой надменный.             — Ого... А не великовата скидочка? — хмыкнула Елена.             — Я заслужила наказание рублём, — сказала хозяйка.             Елена выбрала несколько пакетиков семян, заплатив за них приятную сниженную цену, а хозяйка ещё и преподнесла ей в подарок флакончик жидкого удобрения для цветов. Цена на него была довольно кусачая, Елена сама его себе не купила бы — жаба бы задушила. Да и как поймёшь, хорошее ли оно? Купишь наугад, деньжищи отдашь, а оно в итоге окажется ерундой какой-нибудь...             — Спасибо за покупку, — сказала Рената. — Я буду очень рада, если вы заглянете ещё. Если желаете, могу оформить вам скидочную карту постоянного клиента.             Это очень странно, подумалось тогда Елене. Владелица магазина — и не знает, как обслуживать клиентов? Быть того не может!             Как выяснилось позже, насторожилась Елена правильно. Разумеется, всё Рената прекрасно знала и умела. Она вполне могла обслужить покупателя гораздо лучше самого вышколенного продавца, просто вот таким хитровывернутым способом пыталась познакомиться. Впечатление она произвела неоднозначное, но сильное. Елена действительно частенько заглядывала в этот магазин, поскольку ей нравился ассортимент товаров, да и расположен он был совсем недалеко от её дома; хозяйку она видела далеко не каждый раз, а если и видела, то понятия не имела, кем была эта высокая женщина с ледяными глазами. Она скорее не нравилась ей, чем нравилась. Девушки-продавцы были милыми и услужливыми, очень профессионально и подробно консультировали; владелица же оказалась той ещё стервой. При иных обстоятельствах Елена даже заговорить не решилась бы с такой надменной особой.             Подарочное удобрение, к счастью, оказалось превосходного качества — вполне стоило своих денег. Елена осталась очень довольна тем, что ей удалось попробовать его бесплатно: теперь она точно знала, что будет покупать его, даже несмотря на высокую цену. Впрочем, теперь у неё была скидочная карта.             Рассаду она вырастила отличную. Высаживая её ранним утром на клумбу у подъезда, Елена напевала: «Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь...» В этот час прохожих почти не было, и она не боялась, что кто-то услышит и усмехнётся.             Но её услышали. Оказывается, в пять утра Рената занималась бегом, и её маршрут пролегал мимо дома Елены.             — Замечательные цветы у вас получились, — услышала Елена.             Она вскочила, как пружиной подброшенная, и опрокинула лейку. Перед ней стояла Рената — в чёрных спортивных леггинсах и голубой куртке, с туго стянутыми в озорной хвостик обесцвеченными волосами. Вода, растекаясь по асфальту, подбиралась к её белым кроссовкам.             — О Господи... Простите, я не хотела вас пугать, — засмеялась она.             Елена сообразила, что впервые слышит смех Ренаты — приятный и мелодичный, как журчание сильного, прохладного горного ручья. Улыбка удивительно шла ей, озаряя лицо и делая его уже совсем не надменным, а по-настоящему красивым.             — И... давно вы тут? — пробормотала Елена.             — Достаточно давно, чтобы успеть насладиться вашей песней, — ответила Рената. — Я уже года четыре тут бегаю, вижу вас иногда по утрам... Слушаю, как вы поёте...             — Странно... Но я вас не видела ни разу, — сказала Елена, всё ещё взволнованно дыша.             — Иногда вы были слишком заняты уходом за цветами и не замечали меня, а иногда я нарочно старалась не попасться вам на глаза, чтоб вас не смущать, — ответила Рената.             Надо же, какая деликатность!.. Как она догадалась о том, что Елену смутило бы, если бы кто-то услышал её пение? Четыре года бегать мимо и ни разу не обнаружить своего присутствия! Каково?!             — Простите, вы разлили вашу воду из-за меня, — сказала между тем Рената. — Тут неподалёку есть водопроводная колонка... Позвольте, я наберу для вас лейку.             — Да что вы, не нужно, я поднимусь к себе и сама наберу, — начала было отказываться Елена.             — Всё-таки позвольте мне вам помочь, — мягко настояла Рената. — Я уже второй раз оказываюсь провинившейся перед вами.             С этими словами она взяла лейку и побежала к колонке, пружинисто, размашисто отталкиваясь от земли своими длинными стройными ногами — Елена даже залюбовалась. Рената была в отличной физической форме, и путь до колонки и обратно не занял у неё и двух минут. Обратно она уже не бежала, а шла быстрым шагом. Поставив лейку перед Еленой, она сдержанно улыбнулась.             — Вы не сердитесь на меня? Я по-идиотски повела себя тогда с вами... Обидела вас. Если честно, это был такой дурацкий способ обратить на себя ваше внимание. Четыре года я бегаю мимо вас, вижу вас у себя в магазине... Но заговорить с вами у меня не хватало смелости. А вы... Вы, кажется, в упор меня не замечали.             «Ну, почему же не замечала?» — едва не вырвалось у Елены, но она вовремя прикусила язык. Если бы она сказала это, следом пришлось бы признаться, что Рената ей совсем не нравилась... до сегодняшнего дня.             — Пожалуй, сегодня вы выбрали более... приемлемый способ обратить на себя внимание, чем в прошлый раз, — пробормотала она, изо всех сил стараясь не пялиться на потрясающие ноги Ренаты.             — Да, в прошлый раз я так накосячила, что до сих пор вспомнить стыдно, — усмехнулась та, сконфуженно проведя ладонью по лицу. — Что поделать... Я никогда не умела красиво знакомиться. Боюсь, что я перемудрила... Решила, что милые и романтичные подкаты — это слишком банально, а вот нахамить девушке — это будет оригинально и нестандартно.             — Думаю, у вас получилось быть оригинальной... Так со мной ещё не знакомились, — признала Елена. И добавила, чуть двинув бровью: — Но лучше сработал всё-таки милый и романтичный вариант.             — Что ж, будет мне впредь наука, — кивнула Рената, задумчиво улыбаясь. — В стремлении к оригинальности есть риск добиться противоположного эффекта.             Утренний ветерок колыхал рассаду в кассетах и платиновый хвостик Ренаты. Тогда, в магазине, она была с распущенными волосами, и Елена только сейчас заметила у неё выбритые виски и затылок. Она решительно не могла вспомнить, были ли они такими в прошлую встречу, или Рената сделала эту стрижку недавно. Судя по коротенькой щетине и отросшим на пару миллиметров корням, от природы её волосы были тёмными. Какая у неё всё-таки фигура!.. С ума сойти. Елена стояла перед Ренатой ошеломлённая, обалдевшая, но изо всех сил старалась это скрыть. Руками в хозяйственных перчатках она теребила совочек, а анютины глазки, трепеща на ветру нежными лепестками, ждали посадки в грунт. А может, это была сальвия? Или бархатцы?             — Ладно, не буду вас отвлекать от работы, — сказала Рената. — Но буду рада, если вы согласитесь выпить со мной чашечку кофе... допустим, завтра вечером.             — И вы четыре года не решались мне это сказать? — потрясённо пробормотала Елена.             Рената опустила тёмные ресницы.             — Поймите меня правильно, Лена... Мне непросто было решиться на это. Я не была уверена в том, как вы отнесётесь к этому. С мужчинами я вас никогда не видела, а это значит, что есть некий шанс... быть может, вероятность того, что вы...             У Елены вырвался мягкий грудной смешок.             — Вы пытались понять, какой я ориентации? Все четыре года?             И она смолкла, испугавшись, что своим смехом обидела Ренату. На самом деле ничего забавного в такой осторожности и нерешительности не было — сама Елена ведь тоже не трубила на каждом шагу о нетрадиционной природе своего влечения, а это очень затрудняло и замедляло процесс поиска пары.             — Извините, — сказала она смущённо. — Я понимаю. Очень хорошо понимаю. Мне тоже очень трудно с кем-то познакомиться.             Рената смотрела без улыбки, серьёзно и пристально.             — Так вы согласны?             — Ну... можно попробовать, — ответила Елена. И робко улыбнулась.             Сближались они весьма неторопливо. Рената оказалась очень церемонной и щепетильной в вопросах ухаживания, не стремилась уложить Елену в постель как можно скорее, даже осторожно поцеловать её решилась только на пятом или шестом свидании. Елена ощущала себя барышней из девятнадцатого века — так неспешно и чопорно развивались их отношения. Рената завоёвывала её медленно, относилась очень бережно и трепетно. С одной стороны, в этом было своеобразное очарование, а с другой... Елена никогда не признавалась, но порой у неё мелькала мысль: а доползут ли они такими темпами когда-нибудь до интима? Временами ей хотелось, чтобы Рената действовала посмелее — совсем чуточку. Она уже подумывала о том, не придётся ли ей брать инициативу в свои руки, когда события завертелись с совсем другой скоростью и в ином направлении.             Ника ворвалась в их жизнь ураганом. В первый раз Елена увидела её в магазине у Ренаты; та дружески беседовала с хозяйкой, одновременно строя глазки симпатичной продавщице, чем вгоняла её в немалую краску. Елене сразу подумалось, что у этой обладательницы янтарных глаз и спортивной фигуры уж точно не возникало затруднений со знакомствами... А энергетика у неё была просто бешеная, накрывающая с головой. Стоило ей лишь раз встретиться с Еленой глазами, как та будто очутилась внутри ласкового, щекочущего со всех сторон невидимого кокона. Продавщица была мигом забыта, внимание собеседницы Ренаты переключилось на Елену.             А та была уже не рада, что зашла. Ей потребовался новый флакончик полюбившегося ей удобрения, о чём она тихонько и сообщила девушке-продавцу. А собеседница Ренаты сказала:             — Слушай, я совсем в этом не разбираюсь. Посоветуй на свой вкус, а? Мамулик у меня по цветам с ума сходит, надо ей что-то подарить на день рождения, а я совершенно не в теме.             — Какие цветы интересуют — однолетники, многолетники? Горшечные растения? — деловито осведомилась Рената, от глаз которой не укрылся интерес, с которым собеседница поглядывала на Елену.             — У неё и в горшках дома растут, и возле дома она сажает, и на балконе.             Кроме продавщицы в магазине в этот момент были несколько покупателей. При посторонних людях Рената делала вид, что вообще не знает Елену; с одной стороны, это было вроде бы благоразумно и осмотрительно, но необъяснимым образом задевало и обижало. Рената держалась как чужая, даже не кивнула в знак приветствия — как будто и не было ни свиданий, ни поцелуев... Но ведь в самом деле, не могла же она прямо при покупателях одёрнуть свою знакомую, сказав что-то вроде: «Эй, хорош на неё пялиться! Вообще-то, это моя девушка, так что распускай свой павлиний хвост где-нибудь в другом месте!»             Стараясь не смотреть в сторону Ренаты с её гостьей, Елена купила удобрение, сунула флакон в сумочку и поспешила выйти из магазина. Ей почему-то не хотелось там находиться. Холодность Ренаты её задела и огорчила, хотя разумом она вроде бы понимала причины. Но хотя бы поздороваться-то она могла! А эта гостья с нахальными янтарными глазами... Она заполняла пульсирующей, напористой энергией своего присутствия всё пространство, и оно становилось похожим на салон автобуса в час пик. Её было слишком много. Много её звучного, энергичного и сильного голоса, много её ласковых и нагловатых глаз, которые бесстыдно пялились на Елену, буквально раздевая взглядом... Её силы хватило бы на целую толпу народа. Елену будто волной цунами накрыло и вынесло из магазина, и она ещё долго переводила дух на скамеечке в сквере по соседству.             Но это был далеко не конец. Приключения только начинались.             — Девушка, простите, — снова обрушился на Елену этот голос, накрывая её, точно могучая и хлёсткая, пенная волна прибоя. — Быть может, это наглость с моей стороны, да и не моё собачье дело, но вы как будто чем-то расстроены.             Сначала Елена увидела ноги в кроссовках и тёмно-серых джинсах, выше находилась чёрная ветровка, а ещё выше — янтарные глаза, бросившие ей в магазине дерзкий вызов и почти оскорбившие её столь беззастенчивым разглядыванием. И вместе со всей их дерзостью они были очень тёплыми, даже жгучими. Озорными язычками пламени они щекотали сердце — совсем не больно, а ласково.             Елене казалось, что её сейчас сдует ураганным ветром со скамейки — вот какой силы была эта надвигающаяся на неё энергетика, слишком мощная для неё. И она даже прикрыла глаза, будто темнота сомкнутых век могла её как-то оградить... Разумеется, тщетно. Голос провибрировал уже совсем рядом:             — Девушка... Я вас в магазине видела, и мне показалось, что вы должны хорошо разбираться во всех этих цветоводческих делах. Я тут для мамы купила в подарок семена... Как вы думаете, ей понравится? И вообще, не накосячила ли я с подарком? Взгляните, пожалуйста...             Елена открыла глаза. Перед ней ярким веером развернулись несколько глянцевых пакетиков.             — Сейчас их уже поздновато сеять, — сказала она. — Но на следующий сезон вполне сгодятся.             — Значит, всё-таки промах с подарком вышел, — покачала головой обладательница нахальных глаз. — А мне так хотелось маму порадовать! Но ей непросто угодить. Даже не знаю теперь, что делать...             — А ваша мама не пробовала разводить на балконе землянику? Есть сорта, которые можно дома выращивать, — сама не зная, зачем, ляпнула Елена. — Рассада ещё продаётся, можно купить несколько кустиков на пробу.             К ласковому янтарному напору глаз добавилась лучезарная улыбка, от которой в груди у Елены и жутковато, и вместе с тем сладко ёкнуло.             — Нет, земляники у неё ещё не было. Слушайте, а это идея! Девушка, вы просто моя спасительница! Кстати, можно узнать ваше имя? А то как-то уже неудобно к вам обращаться просто «девушка». Меня Ника зовут.             — Елена.             — Чудесно. Леночка, вы не могли бы мне подсказать, где же эту самую землянику взять?             Подумав, Елена ответила:             — По улице Ленина есть неплохой садоводческий торговый центр, там и семена, и саженцы, и рассаду продают. Очень большой выбор, но цены довольно высокие.             — Да бог с ними, с ценами, — засмеялась Ника. — Лишь бы маме понравилось. Вот только я боюсь, что опять куплю что-нибудь не то... Совсем уж я чайник в этом деле. Не могли бы вы мне немножко помочь, Лен? Вы не заняты, я не отрываю вас от дел?             Елена глянула на часы на экране смартфона.             — У меня есть часика полтора свободного времени, — сказала она.             Какого чёрта она творит? Зачем, зачем? Мозг-паникёр семафорил всеми лампочками и прихлопывал себя лютыми фейспалмами, морщился в отчаянии: «Ой, дурак...» И сама ли она это делала? Не управлял ли этот сильный, тёплый и улыбчивый голос ею, не дёргал ли за верёвочки, двигая её ногами и руками, как кукловод?             Влекомые за незримые ниточки ноги привели её к машине Ники. Мозг ругал её последними словами, но тело вышло из повиновения. Оно село в машину. Мягко захлопнулась дверца, заурчал двигатель — пятая точка устремилась навстречу приключениям, уютно устроившаяся на сиденье рядом с водительским. Тепло и мягко было ей, а вот руки совсем озябли, несмотря на приятный солнечный день.             — На Ленина, говорите? А поточнее? — спросила Ника.             Елена глянула на электронную карту в телефоне и назвала адрес. Уже через двадцать минут авантюрная пятая точка оторвалась от сиденья, а ноги в бежевых оксфордах еле поспевали за стремительными кроссовками по ступенькам торгового центра.             — Ну, ведите меня, Леночка! Я тут заблужусь просто.             «Что ты делаешь, что ты творишь?» — вопил мозг, но вышедшие из-под контроля оксфорды уверенно устремились к саженцам и рассаде, а кроссовки упругими шагами следовали за ними. Вот и земляника.             — Здравствуйте, нам нужны сорта, пригодные для выращивания дома, — обратилась Елена к продавцу-консультанту.             — Да, конечно, у нас есть такие.             «Нам нужны?! Какие НАМ, что за бред ты несёшь?» — бормотал совсем охрипший мозг, находившийся где-то на последней стадии то ли офигевания, то ли охреневания, то ли чего похуже.             К пяти кустикам земляники пришлось докупить контейнеры для посадки, грунт и удобрения. Ника, разглядывая рассаду, с сомнением проговорила:             — Что-то маленькая она какая-то...             — Она разрастётся, — заверила Елена.             — Да? — улыбчиво вскинула Ника брови. — Ну ладно, как скажете. Я вам полностью доверяю. Сама-то я полный профан. Чайник с дыркой...             — Со свистком, — дрогнула Елена бровью и одним уголком губ в лёгкой усмешке.             — Как скажете, Леночка, — засмеялась Ника. — Со свистком так со свистком.             От её солнечного, жизнерадостного и упругого, как мяч, смеха всё нутро Елены рокотало, будто от эха горного обвала. Когда покупки были погружены в машину, Ника взяла Елену за руку и сказала, глядя в глаза:             — Лен, вы просто чудо. Разрешите вас отблагодарить за помощь... Мне хочется вас чем-нибудь угостить.             В вечернем, закатно-тёплом янтаре этих глаз Елена увязла и застыла, как доисторическая мошка. Голова кружилась, асфальт парковки уплывал из-под набедокуривших оксфордов, а потом и вторая рука утонула в крепком пожатии. Обе руки влипли в такое, чему и названия не было. Попались, как пташки в силки... Как там пословица? «Коготок увяз — всей птичке пропасть». Но не жестоким было это пожатие, нет! Не капкан, а мягкая, бережная сила, которая окутывала не только пальцы, но и сердце. Она вяло попыталась высвободиться, но янтарь замерцал по-летнему светло и ласково:             — Лен, ну что вы, не бойтесь. Я не обижу вас. Смотрите, кажется, там есть кофейня. Зайдём?             Горьковато-сладкий капучино, приторно-сладкое пирожное с корицей. Птичка с увязшим коготком совсем запуталась, влипла уже всеми своими перьями. И крыльями, и хвостом.             — Лен, мне не хочется думать, что я вас больше не увижу. Прошу, не исчезайте.             «Рената ждала тебя четыре года, что ты творишь? — стонал мозг с уже перегоревшими лампочками. — А эта Ника — пришла, увидела, победила. Ну, или думает, что победила. Где твоя совесть? Где твоя порядочность?! Где твой мозг, в конце концов?!»             «Разве это не ты?» — ответила ему Елена.             «Да я уже не знаю, кто я! И не исполняет ли мою функцию другой мягкий орган из двух круглых половинок!»             А янтарные глаза просили, умоляли, требовали:             — Леночка, не исчезайте. Скажите мне, когда я снова вас увижу. Мне нужно это, чтобы жить дальше.             Елене бы сказать: «Простите, но я встречаюсь с Ренатой», — но вместо этого она ответила:             — Ну... Давайте сходим куда-нибудь на следующей неделе.             У мозга не осталось цензурных выражений, но доисторическая мошка в янтаре ослепла и растаяла в сиянии счастливой улыбки Ники:             — У меня есть вариант получше. Как насчёт того, чтобы выбраться на природу в будущие выходные? Я могу показать вам красивые местечки, которых вы, я уверена, ни разу не видели!             Когда машина остановилась возле дома Елены, янтарное цунами захлестнуло её так, что она не воспротивилась настойчивым губам, накрывшим её рот дерзким поцелуем.             Войдя к себе в квартиру и закрыв дверь, она упала на диван и устало, растерянно заплакала. Мозг, выкинувший на помойку почерневшие лампочки, сидел с бутылкой вискаря, сигаретой и выражением «это капец» на своих извилинах.             Вечером Елена хотела позвонить Ренате и во всём сознаться, потом позвонить Нике и всё отменить, но Рената позвонила сама и отменила их следующую встречу. Она говорила что-то про навалившуюся массу работы, про неотложные дела, но Елена слушала её суховатый, холодный голос и не верила. Вяло, тихо и безжизненно она ответила:             — Хорошо, я понимаю.             Разразилась гроза, и Елена, стоя на балконе и глядя на ливень, плакала навзрыд. Вздрогнув от телефонного звонка, она поморщилась: на экране высвечивался появившийся сегодня в её контактах номер Ники.             Елена не взяла трубку, но Ника оказалась очень настойчивой и позвонила ещё два раза с интервалом в десять минут. Елена всё-таки ответила, стараясь говорить так, чтобы не слышно было дрожи и слёз.             — Да...             — Леночка, мне очень хотелось услышать тебя. Мне кажется, я уже скучаю по тебе. Наверно, это звучит глупо и пафосно, но ты что-то со мной сделала. Что-то колдовское... Ничего, что я так поздно звоню? Ты не спала?             Это был не голос, а могучая горная река, которая закрутила, завертела Елену и несла куда-то вдаль, и у неё не было сил бороться с течением.             — Нет, я не сплю, я... — Предательская дрожь прорвалась наружу, голос дал плаксивого петуха, и Елена закрыла глаза ладонью.             — Лен? — встревожилась на том конце линии Ника. — Ты там что, плачешь?             — Нет, я... Нет. — Уткнувшись лбом в залитое струями дождя стекло, Елена изо всех сил давила в себе рыдание.             — Ну как же «нет»-то, когда я всё прекрасно слышу? — огорчилась Ника в динамике. — Что случилось? Мне приехать?             — Нет, нет, что ты... Я просто... Прости меня, пожалуйста, я не смогу. Давай всё отменим, — выпалила Елена. — Я никуда не смогу поехать, просто не смогу...             — Леночка, почему? Что случилось? Тебя кто-то обидел? Что у тебя стряслось, солнышко? — обрушился на Елену град встревоженных вопросов. — Так, всё, не будем по телефону. Похоже, дело серьёзное. Жди, я еду.             — Ник, не надо, — беспомощно всхлипнула Елена, но в трубке уже щёлкнуло разъединение.             Она стояла на балконе и смотрела на бушующую стихию, вздрагивая плечами и роняя слезинки. Огромная ветвистая молния рассекла небо, а от грянувшего следом грома взвыли сигнализации припаркованных у дома машин.             Ливень хлестал по крыше остановившегося у подъезда внедорожника, из которого вышла Ника — с букетом цветов в одной руке и каким-то пакетом в другой. Раздался сигнал домофона, и Елена обречённо пошла открывать. Она даже не подумала наводить красоту перед приездом Ники, так и предстала перед ней в чём была — в домашних шортах, футболке и тапочках, с небрежно закрученными и схваченными зажимом-крабом русыми волосами. Мокрый от дождевых капель букет прохладно защекотал ей лицо, когда она вдохнула его запах.             — Ника... Зачем это? Не надо было, — простонала Елена.             — Как это «не надо»? — шутливо нахмурилась Ника, обвивая одной рукой её талию, а пальцами другой нежно подцепив Елену за подбородок. — Прекрасной женщине нужно дарить цветы, и не спорь со мной!             Елена сморщилась устало и горько, и Ника, чмокая её в щёки и подбородок, ласково мурлыкала:             — Ну, что такое? Кто у нас тут такой зарёванный? Что стряслось, чудо моё?             Объятия стали властными и крепкими — не вырваться, и рука Елены вынуждена была обвиться вокруг шеи Ники. А та только этого и ждала. От поцелуев стало уже невозможно отбиться, они атаковали непрерывно, шаловливо, нежно, щекотным ласковым каскадом, и Елена, всхлипывая, сдалась. Не на все из них она успевала ответить своими мокрыми и солёными от слёз губами: их обрушивалось на неё слишком много.             — Так, пойдём-ка в комнату, присядем, и ты всё расскажешь, — сказала Ника наконец, нежно ущипнув Елену за кончик носа.             Букет в вазе с водой красовался на столе, Ника в расслабленной позе отдыхающей пантеры устроилась в кресле, а Елена сидела у неё на коленях. Сперва она хотела сесть отдельно, но Ника настояла на сокращении дистанции между ними до нуля.             — Если я правильно поняла, между вами ещё ничего толком не было, а она уже чудит? — проговорила она, когда Елена закончила свой прерывающийся от всхлипов рассказ. — Лен, Ренатку я знаю со школы, мы в одном классе учились. Она всегда такая была... Немножко странноватенькая. Нет, в целом она нормальная, просто с девушками у неё всегда вот так... невнятно. То подойти и познакомиться не может, то вдруг начинает давать задний ход. Уж не знаю, что у неё в голове... Какие-то свои заморочки. Пойми правильно, я не хочу сказать о ней ничего плохого, правда. Но свои тараканчики у нас всех есть... У кого-то мелкие, у кого-то покрупнее. А у Шульгиной — мадагаскарские.             Елена невольно фыркнула, хотя и невесёлый это был смешок. Ника заблестела ласковыми искорками в согревающей, как чай, янтарной глубине глаз.             — Тебе гораздо больше идёт улыбка, солнышко. Не плачь, пожалуйста... Не расстраивайся.             Она любовалась Еленой нежно и задумчиво, а потом пылко прильнула к её губам. Её спортивное, подтянутое, точёное тело таило в себе силу большого хищника, и что-то в глубине груди Елены сладко обмирало от этой завораживающей, гипнотизирующей силы. Даже в разрезе глаз Ники было что-то неуловимо кошачье. Или, скорее, тигриное. В линии рта — чувственность, энергия, воля, даже некоторая жёсткость, но твёрдый внутренний клинок был заключён в мягкие ножны. А вот жестокости в силе этих обнимающих Елену рук не было. Ника удерживала её играючи одной рукой, а пальцами второй шаловливо орудовала под футболкой. Янтарный свет её глаз сузился в улыбчивый прищур ресниц, пристальный и неотступный, не отпускающий.             — Самая удивительная, самая прекрасная девушка, — шепнула она, обдав Елену волной тёплых мурашек. — Эти самые чудесные на свете глазки должны плакать только от радости. А я, между прочим, не с пустыми руками.             В пакете у неё был романтический «джентльменский набор» — вино, фрукты и коробка конфет. Елена застонала и поморщилась: она испытывала неприязнь к хмелю, даже от небольшой дозы алкоголя у неё невыносимо кружилась голова — вплоть до потери равновесия. Ника уговорила её выпить один бокальчик, а потом как-то незаметно проскочили ещё полтора. Из-за стола Елена встать уже не смогла и была унесена Никой в постель на руках.             — Кружится, — стонала Елена. — Всё кружится...             — Всё хорошо, моё солнышко, всё хорошо, — нежно нашёптывала Ника в обжигающей близости от поцелуя. — Иди ко мне, держись за меня. Господи, какая же ты красивая... Колдунья моя, Елена Прекрасная...             Ласковыми словами-касаниями, как мазками кисти художника, она была способна довести до душевного оргазма. От каждого её проникновенно-нежного слова Елене хотелось рыдать. Или это хмель своё коварное дело делал?             — Меня... уносит, — простонала Елена.             — Ничего, далеко не унесёт, — тихонько засмеялась Ника, щекоча губами ямку между ключицами Елены. — Я крепко тебя держу, пташка моя маленькая... Не бойся, пташка, не дрожи, я не обижу тебя...             В её руках скрывалась не только сила, но и умелая, искусная, танцующая на кончиках пальцев нежность. Эта нежность закружила, заворожила, запутала Елену в лабиринте нескончаемой ласки, и она заблудилась, выбросила белый флаг и сдалась на милость жадных, неустанно целующих губ. Сдалась в плен щекотки улыбчивых ресниц, провалилась в глубину янтарной бесконечности, а та окутывала восхищением каждый изгиб её тела, боготворила каждый сантиметр кожи, каждую прядку волос. Вознесённая на пьедестал этого поклонения, Елена то стонала, то сотрясалась от тихого, сладкого рыдания.             — Да моя ж ты пташка хрупкая, — нежно шептала Ника, ловя её всхлипы в успокаивающий плен своих губ. — Что ж в тебе слёз-то так много, хорошая моя? Ничего, сейчас мы их все из тебя выгоним... И больше не будешь плакать, будешь только радоваться.             Елене хотелось сказать, что ни один человек до Ники не касался её так рыцарски-бережно, с таким искренним восхищением, с такой изысканной и внимательной, чуткой, предупредительной, изобретательной лаской, но все слова она растеряла в лабиринте поцелуев. Она плакала и бормотала извинения за эти несуразные слёзы, но Ника шептала:             — Ничего, солнышко, плачь. Плачь, если плачется. Пусть оно уходит из тебя.             Гроза давно закончилась, гром стих вдали, унесённый тучами, только листва измученных ветром деревьев сонно колыхалась в свете уличных фонарей. Ночь дышала сырой свежестью, в приоткрытое окно потянуло зябкостью, и Елена поёжилась во сне, прижимаясь к Нике. Та, окутывая её жаром своих объятий, щекотала сонным дыханием прядку волос над её лбом.             Проснулась Елена первой. За приоткрытым окном какая-то птаха начала свою утреннюю распевку, к ней присоединилась вдалеке другая, а Елена ошеломлённо рассматривала великолепное тело спящей в её постели Ники. Мозг? Он отвернулся и даже смотреть не хотел в сторону Елены. «Ой, всё!» — висела на его слегка похмельных извилинах табличка.             Случилось то, что случилось, назад фарш не провернёшь. Тут закурить бы с задумчиво-потрясённым выражением на лице, но Елена не курила, а потому ей оставалось только пойти на кухню и завести кофемашину. Обычно она варила одну порцию, для себя, но этим утром пришлось делать две. В комнате послышался долгий, душевный зевок: Ника проснулась. Елена даже представила себе, как та сейчас потягивалась — с изяществом пантеры, поигрывая мышцами под гладкой кожей, и что-то снова сладко ёкнуло внутри, чуть пониже пупка.             Пьяное безумие? Нет, не так уж она была и пьяна, просто впала в какой-то экстаз, в какое-то душевное исступление. Всё было добровольно. Более того — мысль о мышцах Ники растревожила ей и сердце, и кое-какое местечко пониже. Хотелось снова упасть рядом, бесстыдно разомкнуть колени и ощутить дерзкую, напористую и горячую ласку...             Елена вздрогнула: Ника подкралась совершенно бесшумно и теперь стояла, прислонившись плечом к дверному косяку и с ласковой усмешкой любуясь хозяйкой квартиры. Снова от янтарных искорок её взгляда под сердцем заплясал непослушный, своевольный огонёк. Ника не утруждала себя одеванием, представ перед Еленой во всей своей хищноватой, тигриной красе. Та смущённо отвернулась, но в следующую секунду её обняли сильные, ласково-настойчивые руки, а ухо и щёку тепло защекотал голос:             — Доброе утро, Елена моя прекрасная...             Елена пыталась уклоняться от каскада быстрых поцелуев, которые посыпались на неё, но из объятий пантеры было не вырваться, а от её губ не спастись.             — А вот это — кстати, — сказала Ника в паузе между поцелуями, взяв кружку и отпив глоток кофе. — Ты чудо, Леночка. Давно у меня не было такого восхитительного утра...             — Это был мой кофе! — смеялась Елена, безуспешно пытаясь отворачиваться.             — Да какая разница, — большой кошкой гортанно проурчала Ника. И добавила с искорками-смешинками в зрачках: — Твой вкуснее.             Кофейная пауза была недолгой: неугомонные руки Ники сгребли Елену и снова утащили в постель. Там уже без странной головокружительной «приправы» в виде хмеля та испытала на себе полный спектр её ненасытной страсти.             Поездка на природу в выходные благополучно состоялась. Давно у Елены не было такого насыщенного впечатлениями уикэнда... Ника вдоволь накатала её на джипе по бездорожью, они целовались среди цветущего луга; Елена чуть не упала в воду, переходя по поваленному стволу дерева через ручеёк; было и купание в озере, и сбор лесной земляники, и красивые кадры пейзажей на телефон. У болота они нашли множество насекомоядных растений — росянок, а ещё целую клюквенную поляну, правда, до созревания ягод оставалось ещё немало времени. Не обошлось и без приключений: резиновый сапог Елены засосало в топь. Её и саму засосало бы болото, если бы Ника, посмеиваясь, не сгребла её в свои сильные объятия и не вытащила.             — Я же предупреждала — палкой землю щупай, прежде чем ступать ногой!             Ночной интим в палатке чуть не испортили полчища голодных комаров. Плохо помогал даже спрей-репеллент.             — Слушай, это ужас какой-то! — не вытерпела Елена, хлопая на себе очередного кровососа. — Это не комары, это летающие пираньи! Аллигаторы! Они мне всю попу искусали! Мёдом им там, что ли, намазано?!             Ника издала страстный, почти плотоядный рык, по-тигриному скалясь.             — Я сама сейчас тебе попу искусаю! Но сначала мёдом намажу.             Елена, визжа и извиваясь от щекотки, хохотала и дурачилась, пыталась выползти из палатки, но была неумолимо втащена внутрь, зацелована и искусана, но совсем не комарами, а горячей пастью голодной пантеры.             На рассвете Елена проснулась от звона гитарных струн. Озарённая первыми лучами солнца, Ника наигрывала старую знакомую песню, и Елена, лёжа на животе и подпирая руками подбородок, заслушалась.                          Скажи, зачем и почему             Нужна ты сердцу моему?             Оно, тоскуя и любя,             Поёт мне песню про тебя...                          Светла как день, темна как ночь,             Зовёшь меня и гонишь прочь.             Что нужно сердцу твоему?             Скажи мне всё, и я пойму...                          Ника пела, будто бы не замечая, что Елена уже проснулась и слушает её, а солнце горело золотистым ореолом на пышной шапочке её тёмных волос. Елена не решалась подпевать, только шевелила губами.                          Может быть, строю я             Волшебный замок из песка?             Может быть, выдумал,             И нет тебя, любовь моя?                          Скажи, зачем и почему             Тебя так нежно я люблю?             Зачем все мысли о тебе?             И нет покоя мне во сне?                          Отложив гитару, Ника протянула руку к Елене, и та, выбравшись из палатки, села рядом на траву. Озарённый рассветным янтарём поцелуй соединил их лица.             Это была прекрасная поездка, запавшая Елене в сердце вспышкой летней земляничной нежности с щемящей ноткой тоски. Откуда она, эта тоска, бралась? Почему звенела между сосновыми стволами, качаясь на серебристой паутинке? Откуда она мерцала в светлых росинках, горевших на траве прохладными и чистыми алмазами? Может быть, этим алмазам предстояло литься из глаз Елены, и сердце просто предчувствовало боль?             Рената больше не звонила, а Елена не звонила ей. Когда ей понадобился препарат от вредителей цветов, она пошла за ним в другой магазин, а свои утренние хлопоты вокруг клумбы у дома перенесла на вечерние часы, чтобы случайно не встретиться с Ренатой на пробежке. В сердце засела горькая заноза недосказанности. Почему Рената так резко всё оборвала? Почему говорила тогда так холодно и сухо, когда отменяла встречу? Елена не могла понять, что сделала не так... И сделала ли? Ну, допустим, Ренате не понравилось, как Ника смотрела на Елену в магазине, но ведь со стороны Елены-то никакого ответного интереса не было! Наоборот, она пулей вылетела на улицу!             Ну а то, что случилось потом... Рената уже не видела этого и не могла об этом знать. А может, знала?!             Бесполезно было гонять эти бесплодные мысли и догадки в голове — ответов всё равно не найти. Тень этого горького недоумения прогоняла Ника, оглушая Елену своей безудержной энергией, испепеляя своей страстью, согревая лучистым светом своей улыбки и янтарным теплом своих глаз. Их яркий летний роман мчался стремительной кометой, рассыпая грозди солнечных росинок и играя ягодными переливами насыщенных, страстных встреч... Пожалуй, иногда даже слишком страстных. Временами Елене требовался отдых и одиночество, но Нике было трудно это объяснить. Она сама была ходячим вулканом, извергающим кипучую жизнерадостность, и никак не могла взять в толк, что Елена — другая, что непрерывная феерия и праздник жизни для неё утомительны, что ей время от времени нужны периоды затишья и покоя.             Растрёпанная, с мешками под глазами, в пижаме и тапочках в виде смешных щенячьих мордочек, она сидела на постели, прижимая к себе подушку. Этим ранним воскресным утром она вдруг поняла, что просто не в силах встать с постели. Бодрый и весёлый голос Ники в динамике телефона вещал ей о грандиозных планах на этот выходной, но смысл слов ускользал от Елены, они сливались в сплошной поток неуёмной энергии. Одной рукой прижимая телефон к уху, второй она пыталась нащупать на тумбочке упаковку шипучих таблеток с витамином С. Спросонья рука проявляла чудеса неуклюжести, и коробочка провалилась в узкое пространство между стеной и тумбочкой. Елена шёпотом чертыхнулась.             — Что там у тебя такое? — желала знать Ника.             — Это я не тебе, — прокряхтела Елена в безуспешной попытке просунуть руку в щель следом за коробочкой. — У меня витамины упали. Ник, прости, я сегодня немножко не в форме...             — А что случилось? — сразу обеспокоилась Ника. — Что с тобой, солнышко? Ты заболела?             Елена усталым и унылым взглядом обводила комнату в поисках длинного и узкого предмета, чтобы подцепить им завалившиеся за тумбочку витамины. Если соврать, что заболела, Ника ведь примчится. И никакого отдыха всё равно не получится... Оставалось только сказать правду.             — Ник, мне иногда надо отдыхать от всех, — попыталась втолковать Елена. — Побыть одной, в тишине, почитать книжку, полениться дома, потупить в телефон, посмотреть сериал. Тупо ничего не делать, ни с кем не общаться... Это не значит, что я не рада тебе! Я очень рада. Просто у меня кончились силы, надо восстановиться. Да, я неважно себя чувствую, но скоро я буду огурцом, не волнуйся. Мне только надо отдохнуть. Ты любишь активный отдых, а мне иногда нужен пассивный.             — То есть, просто лежать тюленем? — хмыкнула Ника.             — Да, если тебе так угодно это называть, — простонала Елена.             Она дотянулась до коробочки обратным концом швабры и вытолкнула её наружу. Можно было, конечно, просто отодвинуть тумбочку, но любое физическое усилие сейчас приводило Елену на грань обморока.             — Леночка, солнышко, но мы целую неделю не виделись с тобой, я соскучилась, — сказала Ника разочарованно, и в её голосе слышалась грустноватая ласка и мольба. — Мне ужасно хочется тебя обнять... Я целую неделю жила, предвкушая нашу встречу, а тут такой облом!             Целую неделю они общались при помощи сообщений по нескольку раз в день, и даже через такой виртуальный контакт Елена в полной мере чувствовала энергию Ники, как при личной встрече — ласковую, горячую, хлещущую через край силу, которую не всегда было легко выдерживать. Иногда, впрочем, Елена была в ударе — на пике своих сил, и тогда она даже кайфовала, окунаясь в этот вибрирующий поток жизни. Но сейчас был спад. Даже все звуки, включая голос Ники, казались ей слишком громкими, и она немного отдалила динамик телефона от уха.             — Ника, ну прости меня, пожалуйста, — вздохнула она. — Даже если ты меня вытащишь сейчас куда-то, никакого удовольствия и радости от этого не получится. Ты сама устанешь смотреть на мою кислую и недовольную физиономию.             — Не физиономию, а самое милое на свете личико, — поправила Ника нежно. — Я люблю его каким угодно — хоть кислым, хоть недовольным. Кроме того, я знаю один верный способ сделать его довольным, — добавила она с игривым намёком.             Елена вздохнула.             — Ник... Если ты про секс, то я и в этом плане сегодня никакая. Сил нет вообще.             — Маленький мой птенчик, зато у меня их полно, — не унималась Ника. — Я поделюсь ими с тобой, мне для тебя ничего не жалко. Если не хочешь, я не буду приставать, давай хотя бы просто увидимся! Никуда не пойдём, побудем дома... Мне главное — увидеть тебя, солнышко. И хоть разочек обнять.             Елена сдалась. Ласковому напору Ники было невозможно противостоять, от долгих уговоров Елене становилось не по себе, она самой себе начинала казаться капризной и беспричинно упёртой. Хотелось плакать, но даже слёзы не выдавливались толком. Растворённая в стакане воды шипучая таблетка так и осталась забытой на тумбочке: невероятным усилием Елена подняла себя с постели и поплелась в ванную — умываться и приводить себя хотя бы в мало-мальски приличный вид.             Уже через полчаса Ника обнимала и целовала её. В Елену вливался мощный поток тёплой силы, от которой у неё подкашивались колени, а дыханию становилось тесно в груди. Физически она оживала понемногу, но покоя ей хотелось всё равно. Мысли и чувства лениво ворочались внутри, как сонный медведь, заторможенные и вялые. Но ей стало совестно под внимательно-ласковым, пристальным, нежно любующимся ею взглядом Ники, и она слабо улыбнулась.             — Солнышко моё... Ты же знаешь, что ты — моё солнышко, без которого мне темно и холодно, — шептала Ника, покрывая всё её лицо быстрыми чмоками.             Эта нежность могла растопить какой угодно лёд, и Елена раскрыла губы навстречу её непобедимому наступлению.             — Ну, как ты, родная? — спросила Ника, заглядывая ей в глаза с тревогой и заботой. — Я отсыпала тебе немножко своей травы... то есть, своих сил. Тебе получше?             Чуть усталый смешок пробился наружу из груди, Елена уткнулась лбом в плечо Ники.             — Трава у тебя забористая, спасибо, — пошутила она в том же тоне. — Да, физически получше. Но внутри я будто замороженная. Или заторможенная.             — Ничего, растопим тебя, моя Снегурочка, — мурлыкнула Ника, и по нежной силе её многозначительных объятий стало понятно, что обещание не приставать она сдержать не сможет.             Если бы не некоторые разногласия и досадные несовпадения, которые Елена была склонна относить к бытовым мелочам, это был бы потрясающий, головокружительный роман. Три удивительных летних месяца пролетели, как одна ослепительная неделя, на таком вдохновенном накале чувств, какого она от себя даже не ожидала. Порой вулканический, фонтанирующий страстью темперамент Ники пугал её, порой утомлял, но Ника так щедро делилась с ней своей животной, тигриной силой, что Елена не могла устоять перед этой искренней самоотдачей. При малейшем намёке на упадок энергии Ника деятельно и рьяно принималась «реанимировать» Елену, воскрешать её из пепла, не давая ей уползти в привычную норку интроверта. Физический недостаток сил ей удавалось восполнить, но моральную потребность в уединении Елене было сложно реализовать. Когда они не виделись, общение переходило в виртуальный формат, поэтому присутствие Ники оставалось постоянным и непрерывным. Время от времени Елена пыталась всё-таки выторговать себе хотя бы маленький островок покоя и одиночества, но Ника хмурилась и обижалась, на сияющий небосклон их счастья наползали тучи, и Елена, стараясь не допустить грозы, уступала. Нет, Ника никогда не проявляла агрессии, та отсутствовала у неё совсем, но всплески её эмоций били по чувствительным нервам Елены. Сама она от природы была миротворцем, стремилась сглаживать острые углы, выравнивать кочки и ухабы, потому что вечные «мексиканские страсти» её выматывали. Жизнь на постоянном адреналине была не для неё. Ради их общего комфорта она наступала на горло своим потребностям, подстраивалась под Нику, хотя это давалось ей дорогой ценой. Однако рано или поздно жизнь в непривычном и слишком интенсивном для неё режиме всё-таки должна была доконать её, и длительное напряжение в итоге вылилось в нервный срыв. Причём для Ники это выглядело так, будто Елена распсиховалась буквально на ровном месте, из-за какого-то пустяка, но за пустяками скрывались огромные подводные части айсбергов, которые Елена тщательно прятала, дабы не нагнетать обстановку.             Елена лежала на постели и тихо, бессильно плакала — горько, устало и отчаянно. Ника сперва фыркала, по-тигриному расхаживала по комнате, нахлёстывая себя по бокам невидимым полосатым хвостом, но потом не выдержала, сгребла Елену в объятия и принялась осыпать поцелуями её мокрое от слёз лицо.             — Пташка моя маленькая, солнышко ясное! Я обещала никогда не обижать тебя — и я не обижу. Пусть будет так, как ты хочешь. Для тебя — всё, что угодно! Пожалуйста, только не рыдай так! У меня душа в клочья рвётся, когда ты плачешь... Мне хочется всё исправить, успокоить и развеселить тебя... но ты, блин, непростая пташка, сложно с тобой бывает. Задачка со звёздочкой... Родная, я хочу видеть тебя счастливой, хочу, чтоб твои глазки сияли, потому что когда они становятся тусклыми, у меня внутри будто солнце гаснет! Мне не плевать на тебя, на твои чувства! Да, иногда я не до конца тебя понимаю, но готова делать всё, чтобы радовать тебя, а не расстраивать. Пусть всё будет так, как лучше для тебя.             При словах «внутри будто солнце гаснет» у Елены вырвался всплеск горького рыдания. Она села, обняла Нику и излила на её плечо поток слёз — у той уже рубашка промокла. Она гладила Елену по волосам, целовала и шептала нежные успокоительные слова, укачивала в объятиях, как маленькую.             — Я хочу, чтобы было лучше для нас обеих, — выдохнула сквозь судорожные всхлипы Елена, обвивая шею Ники исступлённым кольцом рук.             — Да, мудрая моя, да, — приговаривала Ника, поглаживая её по голове и целуя в висок. — Это называется «компромисс». Но это такая тонкая штука, что я даже не знаю, как и подступиться-то к этому сундучку с секретом. Понимаешь, я — грубый толстокожий слон в посудной лавке, а ты — маленькая хрупкая пташка, чувствительная, нежная... И надо слону как-то стараться поосторожнее быть, чтоб пташке любимой крылышки не оттоптать. Я буду стараться, родная... Я буду стараться. Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной.             — А я хочу, чтобы было хорошо тебе, — всхлипнула Елена.             Её рыдания утонули в поцелуях, которыми Ника нежно атаковала её губы. Промокшая на плече рубашка упала на пол у кровати, рядом легли трусики Елены, и бурное примирение состоялось страстным аккордом, отголоски которого ещё долго перекатывались в душе Елены, когда она молча любовалась задремавшей Никой. Та, как всегда, выложилась на все триста процентов, отдала Елене все силы, и теперь её сморило.             Выскользнув из постели и накинув халат, Елена заварила на кухне зелёный чай с жасмином. Её охватил странный озноб, причём шёл он изнутри, а не снаружи. Смутное предчувствие, дыхание беды пугало её свинцовой тучей на мысленном горизонте, накатывала бессильная паника, хотелось плакать, но слёзы застывали на полпути к глазам.             В двадцатых числах августа они с Никой поехали в отпуск. Ника сняла двухместный домик на базе отдыха у озера, окружённого сосновым бором; местечко было потрясающе красивое, романтичное, лоно природы ненавязчиво и ласково располагало к развитию и подпитке нежных чувств. Поначалу деньки стояли тёплые, даже жаркие, Елена с Никой купались, катались на катере, ночевали в палатке, ходили в длинные пешие прогулки по живописным окрестностям озера. Ника взяла с собой гитару, и вечерами у них с соседями по домикам часто бывали очень тёплые совместные посиделки с песнями. Ника была душой компании — вокруг неё, точно вокруг яркого костра, собирались люди, и Елена по-доброму завидовала такой её способности. Сама она внимание к своей персоне не любила, предпочитала держаться в тени. Она только слушала и даже не думала о том, чтобы петь самой, хотя песня рвалась из души. Лишь единожды Ника «развела» Елену на одну песню; люди аплодировали, но Елена смутилась, стушевалась и в итоге сбежала с посиделок в домик.             — Эй, ты чего? — принялась тормошить её вернувшаяся спустя час Ника, слегка подогретая вином, а потому особенно весёлая, раскованная и ласковая. — Ты здорово спела, солнышко! Зря стесняешься. Всем очень понравилось. И мне — тоже. Очень.             Последнее слово она выдохнула в губы Елене, обдавая её отблеском язычков своего внутреннего пламени в янтарных глазах. Её объятия не терпели возражений, и Елена не устояла. Впрочем, она и не пыталась устоять.             Под конец этой поездки они отправились на велосипедную прогулку. Но тут августовская погода неожиданно раскапризничалась и выкинула фортель: хлынул по-осеннему холодный ливень, температура упала до плюс десяти, и Ника с Еленой вымокли до нитки и замёрзли. Пришлось срочно возвращаться. У Елены зуб на зуб не попадал от холода, а отопление, как назло, на лето было отключено. Ника звала её под горячий душ, но Елене почему-то не хотелось лезть в воду. Её тянуло в сухое тепло, и она просто закуталась в плед, грея руки о кружку с чаем.             Пока Ника принимала душ, у неё зазвонил телефон. На экране высветилось: «Наташа». Несколько мгновений Елена сидела на кровати, уставившись на это имя, а потом какой-то бес дёрнул её взять трубку.             — Ника, это ты, что ли? — сказал хрипловатый женский голос. — Не узнала тебя, богатой будешь!             — Нет, это не Ника. Ника сейчас в душе, — ответила Елена.             — А, ну ладно, пусть тогда перезвонит мне, когда закончит свои водные процедуры, — со смешком сказала Наташа и повесила трубку.             Холод, от которого зябло тело, начал заползать и в душу. Чёрные тяжёлые тучи обступали со всех сторон, и Елена вдруг повисла в неуютной, неласковой, недоброй пустоте. Ника не скрывала, что в прошлом у неё было много женщин, даже со смешком рассказала Елене историю о том, как в студенческой юности отбила девушку у Ренаты. С девушкой она вскоре рассталась, а дружбу с Ренатой удалось сохранить. «Ещё не хватало нам с Шульгиной ссориться из-за бабы! — подвела Ника итог этой истории. — Женщины приходят и уходят, а друг остаётся навсегда».             Елену тогда покоробило это грубое, пренебрежительное «баба» из уст Ники. Царапнуло, червоточинкой подпортило безоблачную нежность, которой Ника её неизменно окутывала. Это слово не увязывалось с трепетным восхищённым отношением, с бережно-трогательным, нежным словом «пташка», которым Ника называла Елену. Елена вдруг на миг увидела её с непривычного угла, в новом свете, и сердцу стало нехорошо и зябко. Впрочем, вскоре этот эпизод забылся, затёрся в веренице ярких страстных свиданий, растворился в жизнелюбивом свете упругой и сильной, но не злой и не агрессивной ауры Ники. Погружение в эту ауру не всегда просто давалось Елене, но никогда не причиняло боли.             А тут вдруг вспомнилась эта история, и слово «баба» всплыло тёмным и чужим, неприятным пятном. Холод пропитал Елену до костей. Может, и она сама для Ники — всего лишь очередная обычная «баба», а вовсе не «пташка», уникальная и единственная, невероятная и прекрасная? Сердце тоскливо сжалось, не желая верить в возможную неприглядную правду, оно не хотело сбрасывать с себя флёр очарования. А мозг, циничный реалист, горько подсказывал: наверно, у всех Казанов (любого пола) есть набор беспроигрышных приёмчиков, «профессиональных» уловок, а также нежных и красивых, проникновенных слов, которые работают безотказно в большинстве случаев. Искушённые дамы, опытные воительницы любовного фронта, может, и раскусят игру, не поведутся, но неизбалованная в этом плане Елена попалась, как школьница, в сладкие силки, расставленные опытной обольстительницей.             Помертвевшая и окаменевшая, обратившаяся в безжизненное изваяние, сидела Елена с кружкой остывшего чая в холодных руках, глядя перед собой в одну точку. Ника тем временем вышла из душа в махровом халате, на ходу пробегая расчёской по тёмным волосам, которые во влажном виде казались почти чёрными.             — Лен, зря от душа отказалась. Волшебная и живительная штука! — сказала она. — В идеале — баньку бы сейчас, чтоб косточки основательно прогреть, но и горячий душ сойдёт.             Елена не отозвалась, и только сейчас Ника заметила выражение её лица и позу, олицетворявшую собой горькое крушение романтических иллюзий.             — Лен... Солнышко, что случилось? — спросила она встревоженно, садясь рядом и заглядывая ей в глаза. И, подцепив пальцами подбородок Елены, позвала уже настойчивее: — Эй... Пташка, да что с тобой?             Елена отвернула лицо, высвободив подбородок, потом положила перед Никой её телефон.             — Тебя тут какая-то Наташа хотела услышать. Просила перезвонить, когда из душа выйдешь.             Ника нахмурилась, заглянула во входящие вызовы. С минуту она молчала со сдвинутыми бровями, будто пытаясь что-то вспомнить, потом покачала головой.             — Хоть убей, не помню, кто это. Солнышко, ты что, из-за этого расстроилась? Из-за звонка какой-то левой тётки?             — Если она «левая», то что её номер делает в твоих контактах? — глухим, неузнаваемо охрипшим голосом спросила Елена, еле двигая охваченными каменной горечью губами.             Ника засопела, её глаза заблестели и озарились одной из тех грозных вспышек, от которых Елене всегда хотелось сжаться в комочек или убежать, спрятаться. Вспыхивала Ника моментально, но быстро и успокаивалась, отходила; молнии тигриной ярости обычно полыхали совсем недолго и угасали без последствий, но пугали Елену и отзывались болезненной дрожью нервов.             — Посмотри, сколько тут народа! — Ника открыла телефонную книгу и поднесла экран телефона к глазам Елены. «Контактов: 1238», — прочла та. — Как ты думаешь, скольких из них я реально помню? Люди уходят, контакты остаются и копятся. Я даже не помню, где, когда и по какому поводу с этой Наташей пересекалась!             — О поводе можно догадаться, — тихо проронила Елена, чуть дёрнув уголком губ в горьком подобии усмешки.             — Ну, началось... — Ника встала, отошла к окну, раздражённо подрагивая ноздрями. Негодующее тигриное молчание длилось с полминуты, потом она сказала, стараясь не повышать голос: — Лен, разве я до сих пор давала тебе какие-то поводы сомневаться? Я ничего от тебя не скрываю и признаю: да, девушек у меня было много, но не все одновременно!             — И ко всем ты испытывала искренние чувства? — зачем-то спросила Елена, с трудом откапывая собственный голос, похороненный под грудой горького пепла в груди.             — Да! — сердито сверкая глазами, воскликнула Ника. — Ну, вот такой я человек. Много раз влюблялась в своей жизни. Я этого не отрицаю и не пудрю тебе мозги, я честна с тобой. Всё, что я говорила и говорю о моих чувствах к тебе — правда! Я никогда не останусь с женщиной, которую не люблю.             Вернувшись к Елене, сев рядом и накрыв её холодные руки своими тёплыми ладонями, Ника добавила тихо и проникновенно-нежно:             — Солнышко моё, выбрось это из своей милой головки. Мне плевать, что это за Наташа и что ей надо. Я не буду ей перезванивать, пошла она к чёрту. Могу даже заблокировать, если тебе так будет спокойнее. — Сделав несколько движений большим пальцем, Ника снова показала Елене экран. — Всё, она в чёрном списке. Её больше нет. Иди ко мне, родная.             Елена не противилась сильным, тёплым объятиям, которые властно сгребли её в кучку и окутали тонким ароматом геля для душа, но что-то в ней непоправимо сломалось, безвозвратно ушло, и от этого хотелось выть.             Лето кончилось.             Уже через пару часов Елена ощутила знакомые неприятные симптомы со стороны мочевого пузыря. Цистит она схватывала легко, стоило ей немного переохладиться, даже два раза болела воспалением почек — один раз в детстве, второй — в студенчестве. Какая-то зараза неистребимо сидела в ней, до поры до времени тихая и дремлющая, но стоило иммунитету пошатнуться, как инфекция сразу поднимала голову. Среди взятых с собой в поездку лекарств, увы, не было антибиотика, который хорошо помогал Елене в таких случаях. От головной боли, от поноса, «Полисорб» от пищевого отравления... Йод, бинты и пластыри, перекись водорода. Поморщившись, Елена засунула аптечку в сумку и свернулась на кровати калачиком. Вынутый из подмышки градусник показал тридцать семь и пять.             — Лен, давай, я съезжу в аптеку, — сказала Ника, рассматривая на экране телефона электронную карту. — Ближайшая в пяти километрах. Что за лекарство тебе нужно?             — Ципрофлоксацин, — глухо простонала Елена. — Дозировка — пятьсот миллиграммов.             — На бумажке запиши, я не запомню. И даже не выговорю, — усмехнулась Ника.             Она уехала, а Елена осталась маяться мучительными позывами в туалет. Моча выливалась по каплям, тяжесть в низу живота нарастала, её начало лихорадить. Опять лил беспощадный жестокий дождь, хлестал по листьям и пресыщенной влагой земле, хотелось крикнуть ему: «Хватит, сколько можно?!» — но он не прекращал своего неудержимого излияния.             Ники не было очень долго, Елена уже начала беспокоиться. Мало ли, дорога мокрая... Она старалась гнать от себя дурные мысли. Может, просто в той аптеке нужного лекарства не оказалось, и она поехала куда-то ещё.             Ника вернулась спустя два часа — с видом победителя, прошедшего сложнейший квест. Положив светлую глянцевую коробочку таблеток на кровать перед Еленой, она вжалась в её щёку губами и сказала ласково:             — Вот, солнышко. Прими и выздоравливай поскорее.             Поездка за лекарством действительно обернулась квестом. Таблетки ей удалось добыть только в четвёртой по счёту аптеке: в ближайшей лекарства не оказалось, в двух других антибиотик ей не продали без рецепта.             — Вот же тётки вредные, — возмущённо отозвалась Ника о фармацевтах, с которыми ей довелось пообщаться в процессе поиска. — Правила у них ужесточились, понимаешь... А что человек тут загибается — на это им плевать! Но в четвёртой аптеке нормальная девушка попалась, даже травы вот посоветовала.             Вдобавок к таблеткам Ника привезла две коробки урологического сбора, который тут же заботливо заварила для Елены.             — Вот, попей вместо чая.             Пока Елена маленькими глотками пила терпкий настой, Ника тигриными шагами прохаживалась по комнате, потом села рядом и обняла Елену за плечи.             — Солнышко ты моё бедное, — сказала она, вжимаясь поцелуем в её висок. — Да, подпортила нам погода отдых... Холодина — как в октябре!             — Я хочу домой, — еле слышно проронила Елена.             — Три дня ещё осталось, — вздохнула Ника. — Но если погода не исправится, то и впрямь мало смысла их тут досиживать.             Утром было всё так же холодно, ветрено и пасмурно, и они стали собирать вещи. В одиннадцать они тронулись в обратный путь. В машине Ника включила обогрев, а в дорогу взяла термос с заваренным урологическим сбором для Елены. Та уже приняла две таблетки антибиотика, но заметного эффекта пока не ощущала. Температура ползла вверх, приближаясь к тридцати восьми.             Дорога заняла четыре часа, и они стали для Елены пыткой. Всё время хотелось в туалет, но она, понимая, что выльется всего пара капель, терпела. Не останавливаться же каждые пять минут... Но пару раз это сделать всё же пришлось, когда в мочевом пузыре скапливалось существенное количество жидкости.             Когда машина остановилась у подъезда, Елена сказала:             — Ник... У нас, наверно, ничего не получится. Что-то во мне изменилось... Надломилось. И уже не будет по-прежнему.             Ника опять засопела, заблестев тигриными искорками в глазах.             — Да далась тебе эта грёбаная Наташа! — вспылила она. — Нет её! Не существует она для меня! Она никто, пустое место!             Елена устало откинулась на подголовник, закрыла глаза.             — Я не могу, Ник...             Она могла сказать, что утратила вкус и радость, доверие и нежность, что у неё «сбились настройки», но слова в горле запирал невыносимый горько-солёный ком. Он не давал ей сказать, что ей стало больно от объятий, что ласковые слова стали звучать фальшиво, что всё стало каким-то ненастоящим, пустым и ненужным. Солнце внутри погасло, что-то необратимо рухнуло. Слёзы медленно катились по щекам, озноб прокатывался волнами по телу.             Рука Ники легла на её пальцы, сжала. Её голос прозвучал тихо, горько, неузнаваемо-глухо.             — Лен... Любимая, за что? Я ведь ничего плохого тебе не сделала! Только любила тебя... И люблю. Зачем ты так жестоко поступаешь, родная?             Чтобы не зарыдать, не завыть в полный голос, Елена закусила руку и выскочила из машины. Сумки так и остались в багажнике, она о них и не вспомнила. Ключ от домофона, ступеньки, дверь, диван и крик в подушку.                          Скажи, зачем и почему...                          Пискнуло уведомление на телефоне.             «Ты вещи в машине оставила. Открой мне, я занесу».             Невыносимо, просто невыносимо. Холодные тучи душили сердце, глаза ничего не видели от слёз, деревянные пальцы не слушались, нажимая на кнопку трубки домофона. Шаги на лестнице приближались, а колени становились всё слабее.             Она трусливо спряталась в туалете, оставив дверь квартиры приоткрытой. Шаги вошли в прихожую, сумки опустились на пол.             — Лена... Пожалуйста, выйди и скажи мне это, глядя в глаза.             Елена сползла по стене туалета на корточки, зажимая себе рот. Слёзы тёплыми струями катились по пальцам. Чуткий тигриный слух уловил шорох, и на дверь обрушился удар кулака, от которого Елена содрогнулась всем телом.             — Лена! Если ты больше не любишь, так и скажи. Прямо, без околичностей и иносказаний! Потому что если ты любишь, но отталкиваешь меня по какой-то другой причине, я не уйду, не отпущу тебя! Всё поправимо, кроме отсутствия любви!             Она скорчилась на холодных плитках пола, съёжилась переломанной куклой. В мутных, безжизненных глазах застыли, не скатываясь по щекам, слёзы.             — Я не люблю тебя, — сказал неузнаваемый, чужой, надломленно-скрипучий голос.             За дверью настала горькая, страшная тишина, потом шаги тихо и быстро удалились. Уже почти совсем неслышно хлопнула во дворе дверца машины и заурчал двигатель.                          Может быть, выдумал,             И нет тебя, любовь моя...                          Ей стремительно становилось хуже. Ухудшение обрушивалось на неё какой-то жуткой, смертельной, неотвратимой лавиной, отнимая силы и охватывая тело нечеловеческим, невыносимым жаром. То ли зараза уже привыкла к яду, который должен был её убивать, то ли сами таблетки оказались подделкой, но к боли в низу живота добавилась боль в пояснице. Два раза Елену вырвало, а градусник показывал уже тридцать девять с половиной. Однозначно, зараза добралась до почек, как в те ужасные разы. Но почему не помогал антибиотик?! Неужели фуфло, пустышка?             Термометр выпал из горячей, ослабевшей руки, но, по счастью, не разбился: удар смягчил коврик у кровати. Ртутный столбик застыл на отметке сорок и три десятых градуса.