Палитра

-- Ты пытался меня отравить. Осаму только открыл железную дверь и вошел в свою обитель, как до него донесся осуждающий хриплый голос. Может он уже привык за два дня, а может слишком устал, но Дазай совсем не удивился. Сняв пальто и обувь, шатен прошел в свою студию-комнату и внимательно посмотрел на пол. -- Ну, как вижу ты живой, а вот мой паркет выглядит испорченным. Так и было, внизу образовалась лужа неприятно болотного цвета и пахло от нее тоже не важно. Будто ацетон перемешали с освежителем воздуха. Гремучая смесь, от которой захотелось опорожнить свой пустой желудок, но первым делом нужно было открыть окно, чтобы соседи не начали трезвонить с просьбами и угрозами в адрес не повинного хозяина квартиры. Пройдя по пыльному, явно давно немытому полу, Дазай раскрыл занавески, которые пришлось прикрыть по настоянию мифического существа, что обитает на его мольберте. Повернув ручку, в комнату, наконец-то, подул приятный ветерок, принося свежий воздух и унося зловонья. Насладившись долгожданным умиротворением, Осаму только сейчас понял, что слишком тихо в их странной компании. Обычно этого нарисованного не заткнешь и своими высокомерием и обвинениями доставал его до скрежета мысленных зубов. Дазай повернул голову и только заметил, что поменялся фон картины. Теперь юноша лежал на односпальной кровати прикрытый плетом. Его голова опущена к коленям, а руки обложены вокруг в защитном жесте. От такого вида внутри что-то защемило, сравнимо с чувством вины, но не такое сильное. Больше похоже на то, как ты кинул камень в человека, который тебя обзывал и понимаешь, что из-за тебя у него на теле появился синяк. Вроде есть удовлетворение отмщения, но от этого немного не по себе. -- Эй, что случилось? Но в ответ ему была тишина, поняв, что нужно проявить терпение и подождать, Дазаю пришлось переодеться в домашнюю одежду. Пятно под мольбертом очень напрягало, так что ничего не оставалось кроме того, чтобы взять тряпку, ведро и, прикрыв портрет брезентом, начать уборку. В тот момент, когда плотная ткань свободно легла на деревянную раму, Осаму услышал тихий вздох. Такой тяжелый и обреченный, будто юноша чувствовал себя преданным и не один раз. Любопытство узнать об истории этого произведения выросло в несколько раз. Для начала, набрав воды и добавив туда моющее средстве, хозяин квартиры провел два часа за уборкой одной единственной комнаты. У него была такая черта, которая казалась для других нелепой, он не мог убираться по мелочам. Если в комнате небольшой беспорядок, то все нормально, а вычищать до блеска нужно в тот момент, когда стоит не выносимый запах и трёхсантиметровая пыль. Так что к шести вечера все сияло, краски и кисти были расфасованы по цветам и размерам в отдельной коробочке. Чистые холсты разложены возле стены, а шкаф, где висели его законченные работы, приведен в порядок. В центре комнаты так и стоял раскрытый мольберт с закрытой на нем картиной. За все это время ему было не то что страшно трогать ее, просто он понимал, что каждый хочет остаться один. В голове неожиданно родилась идея и, взяв в руки телефон, он начал вбивать запрос «что можно кушать после отравления?». Ему выпал список продуктов, что и в каком виде употреблять в таком случае и, выбрав самое легкое, Осаму достал все нужные принадлежности и, поставив стул напротив портрета, он снял ткань. Вид с прошлого раза не изменился, кроме положения обитающего там юноши. Сейчас он больше не сидел, а лежал с головой укрывшись пледом. Глаза плотно закрыты. Дазай внимательно посмотрел на все нарисованную мебель. Рядом с кроватью стояла маленькая тумбочка, на которой находилась незажжённая свеча, так же с краю виделась часть двери. Немного подумав и поняв, что лучше юношу не будить, художник нарисовал тарелку с только что приготовленной рисовой кашей. За это время нарисованный так и не проснулся, что обрадовало и немного огорчило Дазая. Наблюдая за своим творение, единственным предметом на картине, которое имело цвет, хозяин квартиры снова взялся за кисть и, внимательно посмотрев на все, решил преподнести подарок юноши. Вот только кажется не рассчитал масштаб работы и то как это отразится на нем самом, потому что после первого штриха внутри что-то начало сжиматься. С каждым новым мазком Осаму чувствовал, как трудно становится дышать, а руки постепенно дрожать. Так что после того как плед приобрел ярко красный цвет, на стены приняли темно-коричневый окрас, Дазай не мог встать со стула, часто дыша и хватаясь за грудь, сжимал в кулак футболку. Кажется, он отчетливо понял, как на него будет влиять его новая работа. На ноги упала такая усталость, как будто ему пришлось пробежать целый десятикилометровый марафон без передышки, а в ушах начало звенеть, от чего в голове происходил хаос. Попытавшись встать Осаму снова упал на стул. Грохот был весьма ощутимый, от чего разукрашенный плед зашевелился и на него уставился единственный в этой картине бледный персонаж. Его лицо было сонное и не сразу юноша понял, что произошло. Нарисованный странно уставился на скрюченного тяжело дышавшего художника и, только окончательно проснувшись, опустил взгляд на свое покрывало и стены, тумбочку. -- Ты решил себя угробить? – голос был весьма осуждающим, -- Столько за один раз, да еще и без передышки. На лице Дазая выступила вымученная улыбка, но видеть такой беспокоящийся взгляд к своей персоне стало приятно. -- Я тебе кашу приготовил, говорят, очень полезна при отравлениях, -- увидев скептический взгляд на свои слова, сразу добавил, -- Она безопасна. Не знаю, как так вышло в прошлый раз, но уверен, что каша тебе поможет. -- Даже если бы ты рядом поставил флакончик яда, я бы не умер. Пройдённый вариант, -- он взял в свои бледные худые руки чашку и принял постепенно поглощать цветную еду своим бесцветным ртом. Слова о том, что такое уже могло произойти, больно ударили по и так измученному сознанию. Если бы не тяжесть во всем теле и ужасная сонливость, он бы давно расспросил своего гостя. Перед тем как упасть на пол и уснуть до следующего дня, он закрыл брезентом полотно. По комнате раздался звук глухого удара и воцарилась тишина. Нарисованный юноша опустил обратно тарелку и, потерев глаза, потрогал плед, ощутив его тепло, которое раньше не испытывал. Остальные его подопечные никогда не хотели разукрашивать, хоть что-то помимо его самого. Они выкручивались как могли. Это был хороший вариант и прошел, если бы эти бездари хоть иногда прислушивались к его словам. Хотя был один индивидуум, который постоянно рисовал испорченную еду, намереваясь так убить отрепье сатаны, которое решило испытать его веру. От таких ярых фанатиков бога и религии, хотелось отрубать головы направо и налево. И юноша мог это сделать в любой момент, ведь при первом мазке, они заключали нерушимы контракт до самой смерти, и жизнь художника становилась его собственностью. Посмотрев на стены и приоткрытую дверь, по телу прошла дрожь, которую испытывал на протяжении уже долгого времени, с самого своего появления в этот мир. Ему самому хотелось вспомнить при каком обстоятельстве родился и зачем вообще создан. Каждый раз, он говорит одно и тоже, но никто не может предоставить ему возможность все понять. Глубоко вздохнув и сжав в руках края пледа, нарисованный приложил все свои силы и вскинул его вверх, этим самым раздувая ветер между ним и тканью, закрывающую его. Еще взмах. И еще. Еще. После пятой попытки, брезент, наконец, подался и сполз на пол прямо на спящего Осаму, который, почувствовав покрывало, укутался этим клочком. -- Ты слишком беспечный, для того, кто поможет мне. ***** Надоедливый солнечный луч, пройдя сквозь стекло, внимательно следил за тем, как морщится лицо спящего на полу человека. Дазай приоткрыл глаза и сразу же закрыл, как только в глаза ударил яркий свет. Вчерашний день маленькими молоточками бил по мозгам, проникая во все углы сознания. То, что он валяется на чистом полу без бутылки виски под рукой, давало возможность понять, что все продолжается. Привстав, он понял, что на нем лежит брезент и, кажется, он укрывался им пока спал. Посмотрев наверх, Осаму увидел небольшую пустую беседку, рядом росли цветы, а вдали была одна маленькая тучка, которая колыхалась на небосклоне. Как не крути, но это темное пятно портила весь вид. Уже вставая, хозяин квартиры чувствовал себя лучше. Мышцы немного ныли, но в основном все нормально. Дазай перевел взгляд на пустую скамейку и не решился ничего сказать. Прежде всего нужно было привести себя в порядок и приготовить завтрак. Желудок злобно заурчал, понимая, что опять его хозяин начинает морить голодом, и пока внутренние органы не встали на митинг, Дазай отпарился на кухню, чтобы поставить чайник и посмотреть, что можно пожевать. Как хорошо, что он сразу не съел крабы, которые сейчас были, как спасательный круг для утопающего в собственной желчной кислоте. Поставив себе галочку, сходить за продуктами, но внутренний голос подсказывал, что таких галочек будет много, а этот пьянчуга так и не сходит за ними. А как говорится к таким словам стоит прислушаться. От мыслей о своей бесполезности его вывел свисток чайника и трель собственного телефона, на котором большими буквами высветилась надпись «Отец». Или же Мори-сан был пророком, или же это совпадение. Дазай ссылался ко второму варианту. Ведь может его папа решил просто узнать, как у сына дела и пообщаться, как родитель с ребенком без упрека в сторону его личности. -- Здравствуйте, господин Дазай, -- ехидным голосом поприветствовал юноша, наливая в кружку воду и упуская туда чайный пакетик, который медленно начал окрашиваться жидкость, превращая в ослепительно бодрящий напиток. -- Не ерничай. Мне нужно с тобой поговорить. -- Я так и понял, ты по другому поводу и не звонишь мне, -- отпив глоток и закусив консервированными крабами, юноша взял в руки кружку и вышел из кухни. -- Как продвигаются твои дела? – из трубки послышались звуки открывающейся двери и цокот каблуков. Секретарша принесла бумаги на подписи. Ну работа должна проходить по расписанию, и даже звонок родному сыну ничего не меняет. -- Все хорошо. Мори-сан подогнал интересную работенку. Интересная работенка появилась в поле зрения в полном комплекте, ведь нарисованный друг сидел на той самой скамейке, укутавшись красным пледом и смотрел в сторону окна, из которого падали яркие лучи солнца. Юноша явно был не против погреться и совсем не боялся света. -- Я слышал, что в последнее время ты начал пить. Решил опозорить меня своими выходками. -- Как интересно, -- выпив еще немного, и поняв, что тут нужно что-то крепкое, продолжил, -- Откуда такие сведенья, если не секрет? -- Ты думал, что я отправлю тебя не знаю куда без полного контроля? – послышался хриплый смешок, от чего хотелось запустить горячую чашку в стену, но останавливало лишь то что убираться снова не хотелось, и еще тут был посторонний объект. – Осаму, я буду знать, все о твоей жизни вплоть до своей смерти. Так что не думай, что сможешь хоть, что-нибудь скрыть от меня. Мне не нужен алкаш отпрыск. Завязывай с этим. -- Мне ужасно захотелось ограбить вино-водочный завод и выпить все их содержимое, чтобы ты уже во мне разочаровался и отстал, -- разомнув шею и решив не продолжать разговор, нажал отбой, после чего есть расхотелось. Как ни странно, желудок на такую резкую смену настроения решил промолчать и поседеть тихонько в уголку, пока его не наполнили остатками алкоголя из минибара. Дазай прошел в ванну и, умывшись, посмотрел на лезвие, но дотронуться до заветного острия не дал радиоционный голос. -- Я хочу кушать! Истерически засмеявшись, Дазай вышел из ванны. Прошло всего два дня, а он им помыкает как хочет. Как такое вообще возможно? Хотя если подумать, они ведь даже имени друг друга не знают. Встав перед картиной, загородив этим обзор на такое великолепное окно, Осаму поставил упавший стул и сел на него, внимательно изучая выражение лицо своего гостя. От такого пристального взгляда нарисованный сконфузился и захотел спрятаться в своем теплом цветном пледе. -- Т-ты чего так смотришь? -- Вот думаю, где написано, как тебя зовут, -- Осаму сказал это с таким серьезным лицом, что юноше захотелось его ударить, но вот зараза, нечем. Так что пришлось терпеть. -- Ты, что совсем придурок. Кто пишет имена на картинах? – надув щеки и при этом выглядя предельно милым, хотя и бледным, юноша отвернулся и решил понаблюдать за цветами рядом, они уж точно ерунду говорить не будут. Этот детский жест очень понравился художнику. -- Меня Осаму зовут. Осаму Дазай. -- Ну и зачем это мне? – все еще не повернувшись, пробурчал нарисованный плотнее укутавшись в свое покрывало. -- Как зачем? – театрально удивившись, Дазай приложил руку ко рту. – Мы ведь соседи! И должны быть как минимум знакомы, потом уже стать не разлей вода, как братья! -- Скажи честно, ты ведь псих? Ты сбежал и теперь живешь здесь, потому что скрываешься от санитаров и именно они тебе только что звонили. А тот странный тип, который меня сюда принес твой пособник, -- он говорил это уверенно и на лице было выражение осознание, будто ему открылась тайна истины бытия. -- Мори-сан мой пособник? -- Ну, а кто еще? -- Хорошо, но это не отменяет того, что ты так и не назвался. Как к тебе обращаться? Нарисованный пораженно посмотрел на своего художника и призадумался. Нет он не первый кто спрашивал его имя, но в основном никто не настаивал. А он… а он его попросту не знал. -- Отвали! Не собираюсь я знакомиться с будущим трупом. Нарисуй мне что-нибудь. -- Такое чувство, будто ты его не знаешь. Слова в скользь, но кажется попали в цель. Юноша притих и больше не отвечал, смотря на бесцветные растения рядом. Тучка, что портила пейзаж вновь появилась, и Дазаю захотелось ее убрать, но перед этим нужно все-таки угостить голодного, ведь как говориться, мы зверем в такие моменты. Так что вскоре в тонких руках появилась ароматная кружка кофе, а рядом на беседке расположилась тарелочка моти. И пока его новый сосед отвлекся на еду, Осаму решил окрасить это чудное место. Он понимал, что после того, как краска окрасит холст, у него будут отбираться силы, так что как человек благоразумный и предусмотрительный, решил сперва поесть, расстелить мягкое одеяло и подушку и только после этого приступать к своим опасным обязанностям. Так что когда консервы были опустошены, а холодный чай, приправленный стопочкой виски, выпит, в его руках появились краски и кисти. Юноша внимательно смотрел на то как кусты преображаются и появляются зеленые листья, цветы чайной розы принимают свой естественный желтый цвет. Он не стал останавливать художника, когда тот перешел на скамейку, но вот когда Осаму решил разукрасить небосклон, занервничал. Он трясущими руками положил чашку и хотел уже что-то сказать, как у Дазая помутилось в глазах. Хозяин квартиры понимал, что осталось немного, но это черное пятно должно исчезнуть. И это было не потому, что оно портит фон, хотя и это тоже, но еще Осаму охватило такое сильно желание вычеркнуть его, что могло напугать. Белая краска прошлась по нему, но не смогла вычеркнуть из картины. Так это стало последним, что помнил Дазай перед тем как свалиться на пол прямо на подушку, чудом не уронив на пол мольберт. Он чувствовал, что падает. Очень долго падает и глубоко. Вокруг были лишь вспышки света, которые резали глаза. Пришлось их прикрыть, чтобы не ослепнуть. Когда же все прекратилось Дазай понял, что сидит прислонившись к дереву и в руках у него блокнот. На нем был пустой лист. Оглядевшись, увидел, что вокруг бегают дети, только все передвигали по кадрам. -- Осаму! Пошли играть! -- Осаму! Кто-то звал его к себе, но понять кто из детей это говорил оказалось проблематично, ведь у них не было лиц. Только белые пятна с телом бегали по поляне и кидали друг другу мячик. Женщина в длинном черном монашеском платье стояла недалеко от играющих, тоже с белым пятном, и следила за всеми. Когда один мальчик упал, то сразу же подбежала к нему. Это была воспитательница. Она медленно перевязывала ранку и успокаивающе пела песенку. Его тело двигалось само по себе, потому что рука взяла с травы карандаш и начала делать наброски этой сцены. Дазай подумал, что сможет разглядеть лица этих людей, но на блокноте, как и в реальности, или это не оно, все было детально нарисовано, кроме лиц. -- Опять рисуешь? И не скучно тебе? Рядом с ним из ниоткуда появился мальчик лет восьми. На нем была одета рубашка с короткими рукавами, жилеткой и короткие шортики, лето все-таки. Он стоял рядом, поставив руки по бокам. Его голос смутно был знаком, если смешать с шумом радиоприемника, то один в один его гость. Лицо отличалось от остальных, оно в отличие от других казалось мутным и кое-какие черты различить можно было. -- Хочешь, чтобы я нарисовал тебя, Чу-у-я? – Осаму растягивал гласные в немного издевательской манере. -- Вот еще! – вздернув подбородком, он присел рядом заглядывая в блокнот сравнивая с тем, что происходило на поляне. – Совсем непохоже. Ты просто тратишь время. --Не подходи ко мне за автографом, когда мои картины станут знамениты по всему миру. -- Вот еще! Резко вскочив и выхватив из рук художника блокнот, он побежал к основной группе: -- Догоняй! -- Чуя! Верни! Дазаю пришлось встать и попытаться догнать вора, но все попытки оказались провальными, ведь стоило маленькому застранцу скрыться за потоком детей, его уже нельзя было найти. Безликие ребята окружили со всех сторон и приняли кружить вокруг него, вызывая приступ тошноты от такого круговорота. Стоило почувствовать, как голова начинает кружиться, мир потихоньку начал разрушаться по кусочком, будто его стирали ластиком. Осаму все еще хотел вернуть свой блокнот и, когда удалось, наконец-то, увидеть вора, потому что половина детей была стерта, побежал по земле, что мелкими кусочками раскалывалась у него под ногами, трудно, а особенно если твои движения становятся с каждым разом скованнее. Рыжеволосый мальчик остановился возле небольшого домика и, улыбаясь махал своей добычей, перед тем как исчезнуть из поле зрения. Как только это случилось, тьма поглотило пространство и Дазай уснул. -- Чуя! -- Дазай! Они прокричали это одновременно и так громко, что испугались оба. Юноша на картине отпрял назад и упал на землю, с облегчением выдохнув. Его руки тряслись от холода и страха, что недавно окутали все нарисованное тело в тот миг, когда эта тонка шпала упала. Казалось, что этот самоубийца откинул копыта, но через пяти минут надрывного выкрика чужого имени, тот очнулся. На лице читалась растерянность. Дазай сел и внимательно посмотрел на свои руки. Перед тем как проснуться он четко видел, как они исчезают. Не приятное чувство. -- Эй, ты как? -- Нормально, -- художник провел рукой по волосам, растрепав их и будто вспомнив что-то, сказал, -- Тебя зовут Чуя. Я все-таки узнал его.