Без одной четверо.

Утром, едва забрезжил рассвет ведьмаки поднялись и не сговариваясь отправились седлать лошадей. Всерьез обеспокоенный судьбой репутации своего заведения трактирщик даже успел этих лошадей накормить. Воспользовавшись тем, что на сеновале они остались одни, Лютик тут же подполз к Юлиану и насмешливо спросил, ткнув его локтем в бок: — Ну как ты? — В панике? — отозвался все еще ошарашенный и толком не спавший Юлиан. — Что это было вообще? Лютик только пожал плечами и помог товарищу выпутать сено из волос. Юлиан безучастно позволил тому возиться с его прической, тупо таращась перед собой. За ночь сердце немного унялось, но волнение все еще жарким комом шевелилось где-то в солнечном сплетении. Барду было даже неловко за собственную реакцию. В конце концов, он уже давно не был неопытным юнцом, которого скручивает волнение от близости чужого тела. Но Юлиан ничего не мог с собой поделать: организм бессовестно предал его. И это пугало. *** Собрались они быстро и выдвинулись в путь прежде, чем деревенский люд успел проснуться. А главное, прежде, чем трактирщик осознал, что его надурили, и потребовал хотя бы концерта за хлопоты. Не выспавшийся помятый Юлиан пришел в себя довольно быстро, а когда солнце пригрело, он и вовсе приободрился. Расстегнул плащ и теперь с довольным видом щеголял голой грудью. И, конечно же, он, не затыкаясь, трепался с Лютиком. — Та песня, которую мы вдвоем сочинили, она неплохая. Душевная получилась, — заметил Лютик. — Думаю, ее тоже стоит исполнить, когда мы тебя представлять будем. Только обточить немного. — Точно, — глаза Юлиана так и засияли. — И исполним вместе. Надо только заранее договориться, как петь. — И мелодию под два инструмента адаптируем! Только вот… не знаю, две лютни — это хороший вариант? — Да мне не обязательно лютню, — отмахнулся его товарищ. — Я на всем могу играть, если разобраться немного сперва. Мне как-то раз даже на волынке довелось играть. Помню, я тогда оказался на каком-то сельском празднике, и там краснолюдский бард этот мешок с трубами мучал. Его, конечно, тут же пинками выгнали и инструмент отобрали, потому как издаваемые звуки портили все веселье. Если бы он пердел, и то, наверное, лучше бы получилось. Я еле успел забрать волынку, пока ту не сожгли к кикиморам. И ничего, знаешь, разобрался. Деревенские потом даже плясали под музыку и монет мне накинули. Хотя они к тому времени, конечно, пьяные все были вусмерть. Лютик расхохотался, ярко представляя себе, как селяне отнимают волынку у краснолюдского барда. — Отлично! — провозгласил он, отсмеявшись. — Тогда присмотрим тебе что-нибудь подходящее. Только не здесь, конечно. За инструментом лучше бы в Новиград отправиться. Тут-то ничего приличного не найдешь. — И заработать на него сперва, — напомнил Юлиан. Лютик покивал как-то немного опечаленно, вспомнив, что с деньгами у них дела обстояли не слишком хорошо, но потом сразу приободрился и заговорил снова: — А эдельвейс — это же цветок такой горный, я не путаю? — Да, белый с такими мохнатыми лепестками, — его товарищ невольно поморщился, а потом усмехнулся. — Я на них вдоволь насмотрелся, когда один с той горы драконьей выбирался. — О, — Лютик тоже как-то недовольно пожевал губу и заявил: — Жаль. Я хотел предложить тебе его как сценическое имя взять, звучит-то хорошо. Но с такой предысторией ты, наверное, не захочешь. — Да нет, — Юлиан качнул головой и как-то преувеличенно бодро сказал: — Это как раз то, что надо! А про себя добавил: “пусть прошлое имя там на горе и остается, а я оттуда вынесу другое. Символично получится”. — Здорово! — просиял Лютик. — Тогда так тебя и представим. Ну чтобы именем нашим не светить. Хоть носишь его и ты, мне все равно не по себе как-то. Геральт вполуха слушал их обсуждения перспектив Юлиана в новом мире и злился. Уже не ярко и бурно, а отчаянно и как-то привычно. Бард даже не соизволил лично ему сообщить о том, что принял решение остаться. И от этого хотелось взвыть и что-нибудь сломать. Кому-нибудь. *** Когда на очередном привале они перебрали сумки с провизией, то обнаружили, что ничего, кроме скудного куска свиной солонины и пары луковиц, не осталось. Геральт тоскливо ковырнул луковицу ногтем и вздохнул. — Скверно, что деньги все вышли, — сказал он. — Придется работу брать по дороге. А это время опять же. Барды, до того бурно обсуждавшие преимущества различных стихотворных размеров, разом замолчали. — А в чем проблема? — беспечно спросил Юлиан. — Просто заночуем в деревне, и мы с Лютиком подзаработаем в местной таверне. Это всяко быстрее, чем заказы на монстров выполнять. И уж точно приятнее. Лютик качнул головой и поцокал языком. — Ну не знаю, — протянул он. — Разве ж так заработаешь? — А как еще? — удивился Юлиан. — Я всю жизнь так зарабатываю. Меня, конечно, и ко двору, бывало, приглашали петь, но в основном-то. Лютик, привыкший ценить свое творчество и набивать себе цену, только удивленно заморгал. — И что, ты просто шляешься по деревням и поешь за еду? — Иногда и монет накинут, — ничуть не смутился его товарищ. — За артистизм. На самом деле, таким образом можно жить вполне безбедно. Я даже никогда не считал деньги. Геральта и Лютика явно все еще одолевали сомнения. Хотя ведьмак в сложившейся ситуации ничего не имел против того, чтобы барды спели пару раз за еду. И тут, неожиданно для всех, в разговор вступил Геральт. — Он заработает, — просто сказал ведьмак, кивнув на Юлиана. Юлиан дрогнул едва заметно и бросил удивленный взгляд на ведьмака, но тут же отвернулся. — И все же, я считаю, что это напрасная растрата таланта, — убежденно заявил Лютик. — Ой, да ты сам пел на рынке в Новиграде, когда тебя пообещали накормить, — поддел его Геральт. — Это было-то один раз, — надулся бард. — Я не боюсь растратить свой талант, — заявил Юлиан, блеснув белозубой улыбкой. — У меня его не убудет. Еду решено было экономить, так что из трети куска свинины и луковицы они сварили жидкую похлебку, а остатки солонины Геральт бережно завернул в мешок и спрятал в седельную сумку. Геральт с самым невозмутимым видом уселся рядом с Юлианом, да так близко, что тому пришлось приложить усилие, чтобы не шарахнуться. Аппетита у барда тут же поубавилось. Так что, с грехом пополам затолкав в себя пару ложек, он попытался отодвинуться. — Куда? — грозно одернул его Геральт. — Ты почти ничего не съел. Ешь еще. Лютик и Геральт только недоуменно переглянулись. *** К вечеру, проскочив несколько селений и даже не заглянув в них, товарищи добрались до деревни, такой большой и оживленной, что будь у нее стены, она смело могла бы считать себя городом. Лютик настоял на том, чтобы ведьмаки спрятали свои мечи и сделали морды поприветливее. — Нам нужно завоевать расположение людей, а не запугать их до смерти, — очень серьезно сказал он. Ведьмаки поворчали, но просьбу выполнили. Хотя с мордами дела обстояли куда сложнее, чем с мечами. В трактире они быстро заняли самый дальний стол в углу, где на них никто бы не обращал внимания, пока барды отправились прямиком к трактирщику договариваться о выступлении. Половина столов еще пустовала, но народ в зале был. Юлиан наметанным взглядом окинул публику и удовлетворенно кивнул. — Пойдет, — заявил он. — Давай, я начну, а ты потом подключишься. Лютик взволнованно кивнул. Наконец, ему представился случай опробовать на практике новую технику исполнения, так что бард здорово нервничал. Он, конечно, никогда робким не был, и все же не привык к той экспрессии, которую выдавал Юлиан на своих выступлениях. Юлиан принял из его рук лютню и резко развернулся к залу лицом, взмахнув полами плаща. — Дамы и господа! — громко начал он, тут же ударив по струнам. Нечесаный деревенский люд, который на дам и господ и близко не тянул, принялся в разнобой поднимать головы, с любопытством глядя на барда. Убедившись, что ему удалось привлечь к себе внимание, Юлиан лучезарно улыбнулся и продолжил: — Сегодня я и мой друг, маэстро Лютик, прибыли к вам в это прекрасное заведение, чтобы поделиться историями, собранными по всему свету! Он взял звонкий аккорд, постепенно перешедший в мягкий ненавязчивый мотив и двинулся сквозь зал. — Я расскажу вам о таких местах, в которые давно позабыты дороги, где действительность так тесно переплетена с чудом и безумием, что не отличишь одно от другого. Да, я расскажу вам! А вы, — он понизил голос и окинул публику пристальным взглядом, — слушайте! Резко ударив по струнам, Юлиан запел:

Там, за третьим перекрестком, И оттуда строго к югу, Всадник с золотою саблей В травы густо сеет звезды. Слышишь?

Он вновь резко ударил по струнам и заиграл громче, отбивая ритм каблуками.

Гроздьями роняет небо Из прорех зерно стальное, Горные лихие тропы Покрывая пеленою.

Дороги сплелись В тугой клубок влюбленных змей, И от дыхания вулканов в туманах немеет крыло… Лукавый, смирись! Мы все равно тебя сильней, И у огней небесных стран сегодня будет тепло.

Лютик внимательно следил за тем, как его товарищ лавирует с лютней между столами, иногда склоняясь к самому лицу какой-нибудь девицы, будто бы поет специально для нее. Как голос барда переходит в рык в начале припева и тех местах, которые Юлиан считал нужным особенно подчеркнуть. Лютик ловил каждый жест, уже прикидывая в уме, как сам будет исполнять следующую песню. Юлиан тем временем вернулся в центр зала и обошел Лютика кругом.

Там у третьего порога, — пел он, вскочив на лавку, — За широкою ступенью, Верно шелковые камни, Бьется надвое дорога, Слышишь? — он повернулся к Лютику, будто бы спрашивал у него лично, слышит тот или нет.

И Лютик вдруг понял, что сейчас бард был вовлечен в собственное выступление куда больше, нежели в день их встречи в забытой всеми богами деревеньке. Юлиан видел каждого слушателя, пел для каждого, отзывался на каждый взгляд, каждую улыбку. Он был здесь целиком и полностью, окунувшись с головой в собственную музыку.

Правый путь ведет на пристань, Путь окружный — в горы, к югу, но на свете нет дороги, — взгляд его полыхнул огнем, а голос снова перешел в рык, — Чтобы нас вела друг к другу!*

Перед припевом, он крутанулся, окинув взглядом весь зал и взмахнув полами плаща (как он при этом не свалился с лавки, одним лишь богам известно), и снова принялся отбивать ритм каблуками. Затянув последнее “сегодня будет тепло”, он сорвал с головы Лютика лиловую шапочку с эгреткой и бросил ее на ближайший стол. Лютик хотел было возмутиться, но в шапочку тут же упала монета. А потом еще одна. А после народ радостно загалдел, требуя продолжения, и застучал кружками по столу. Юлиан хитро подмигнул своему собрату и передал лютню. Лютик вдохнул в легкие побольше воздуха и запел, на ходу меняя мелодию, делая ее ярче и громче, чем было придумано изначально, подражая экспрессивной манере Юлиана:

У пруда сидел художник, тосковал о чем-то своем, По воде водил ладонью, наблюдал, как солнце встает. Вдруг лицо в воде прозрачной тот художник увидал. “Кто ты?” — несколько смутившись, он тихонько прошептал.

Решившись, наконец, он шагнул вперед и развернулся так, чтобы охватить взглядом всех собравшихся, резче ударив по струнам.

Но в ответ не услышал слов.

Лютик стукнул пальцами по деке, одновременно притопнув ногой.

Лишь заиграла его душа.

И снова стук.

В этом лице он узнал ее, Ту, что так сильно ему нужна.

И запел, до предела понизив звонкий голос, так что в груди завибрировало:

Лишь она ему нужна, Та, что смотрит из пруда… Из пруда!

Юлиан, явно довольный успехами Лютика, стал прихлопывать ладонями в такт, иногда перемежая хлопки с ударами по столу или стуком каблуков, сплетая необычный ритм. Взволнованный раззадоренный Лютик запел громче, пританцовывая между столами.

И художника русалка нежно за руку взяла, Одурманив его взглядом, вдруг под воду увела.**

Люди вокруг тоже начали хлопать в ладоши под одобрительные кивки Юлиана. Задуманная изначально, как печальная, баллада неожиданно стала яркой и заводной. Лютик и сам не заметил, как обошел весь зал. А когда последние слова финального припева стихли, Юлиан буквально вырвал у него лютню из рук и зашипел, прижав палец к губам, окинув взглядом разразившийся криками зал. Народу, к слову, в зале значительно прибавилось.

Я лишь скромный бард Путь свой коротал С Геральтом из Ривии И песню напевал.

Негромко начал он. Лютик эту песню уже слышал, так что на этот раз сам принялся отбивать ритм. А когда Юлиан добрался до припева, они и вовсе затянули в два голоса, встав спина к спине:

Ведьмаку монет подбросьте В долине Блатанна! В долине Блатанна!***

Народ ликовал. Многие поднялись со своих мест, чтобы подойти поближе, и теперь тоже притопывали ногами, далеко не всегда попадая в ритм. Монеты со звоном сыпались в лиловую шапочку с эгреткой. Лютик исполнил еще балладу о дровосеке, который стащил у мертвеца сапоги и тем самым сгубил свою сестру****, значительно изменив мелодию прямо на ходу, чтобы та стала бойче и жестче. А когда они присели передохнуть, к ним проворно подскочил трактирщик и предложил милсдарям поэтам комнату за хлопоты совершенно бесплатно, явно рассчитывая на то, что те и завтра устроят концерт и сгонят в трактир весь окрестный люд. Барды немедленно согласились, не упомянув, конечно, о том, что намерены отбыть с утра пораньше. Монет в шапочке уже вполне хватало на мясной пирог, а вечер только начался. — Это нечто! — тараторил Лютик, сияя глазами. Лицо его раскраснелось, а локоны немного растрепались, но бард вовсе не беспокоился по этому поводу. — Едва ли сообщество поэтов Оксенфурта одобрит такой новаторский подход, но катились бы они к вурдалакам! Я как будто пьян без вина! — А что будет с вином! — хохотнул Юлиан. — Мелитэле, почему я раньше так не делал? — Смотри, струны не порви, — беззлобно усмехнулся Геральт. — А к дьяволу струны! — отмахнулся Лютик. — Куплю новые. Ты видел, что творится? Да меня так монетами осыпали, только когда я под Блеобхерисом выступал на организованных друидами вечерах! Там, конечно, золота было больше, чем меди, но зато столько восторга я там не получал никогда! Геральт, разрезавший тем временем пирог ножом, молча подсунул Юлиану самый большой кусок и попутно грозно глянул на девицу, которая уже минуты две неловко мялась рядом с их столом, явно надеясь уговорить бардов спеть еще. Девицу как ветром сдуло. Но этого никто не заметил. Только Юлиан, почувствовав, как в локоть ему ткнулась миска, поднял на Геральта недоуменный взгляд, и тут же быстро отвернулся. Он никогда прежде не замечал за Геральтом такой вот навязчивой заботы, так что теперь чувствовал себя неловко и неуютно, а в груди опять скручивалось волнение, жаркой тяжестью распирая ребра. И почему-то это было скорее утомительно, чем приятно. Едва перекусив и осушив по кружке пива, барды вновь отправились в центр зала, тут же встреченные радостным гулом. Зал был набит битком, а взмокшая девка в липнущем к телу платье едва успевала разносить выпивку и еду. Оценив степень опьянения толпы, Лютик довольно кивнул и на этот раз взялся выступать первым. Он ударил по струнам, окинул притихший народ озорным взглядом, а потом заиграл так яростно, что пальцы отозвались резкой болью, и принялся отбивать ритм каблуками.

Крик подобен грому: Дайте людям рому! Нужно по-любому Людям выпить рому!*****

В воздух тут же взметнулись кружки, а одобрительные возгласы едва не заглушили голос барда. Девице с разносом пришлось забегать быстрее, потому что желающих выпить как-то сразу прибавилось. Спустя еще пять песен народ в трактире явно подустал, и Юлиан решил сбавить темп. Усевшись на стол, с которого спешно отодвинули блюдо с жареными угрями, он глотнул из неведомо кем сунутой ему в руки кружки и запел, мягко перебирая струны пальцами.

Давай уйдем на заре, На восход, на закат — все равно. Я устал седеть и стареть, Я устал обращать жизнь в вино. Пока птица поет, пока странник идет, Этот мир будет жить, этот мир не умрет. Пока цель высока, пока вера крепка, Будет правда сильна и дорога легка.

Зал притих, даже стук ложек и сюрпанье из кружек смолкли. Лютик невольно затаил дыхание.

Давай умрем на войне, Защищая последний приют. Гордо стоя спина к спине, Мы погибнем в неравном бою.

Юлиан снова смотрел сквозь толпу, не видя никого перед собой. Его взгляд будто бы преодолевал стены и там, вдалеке ясно видел того, к кому обращена песня. Его глубокий голос мягким бархатом стелился по скупо освещенному залу трактира.

Давай останемся здесь Сохранять беспокойный очаг. Будут чахнуть плащи на гвозде, А мы будем грустить при свечах…

Геральт в дальнем самом темном углу трактира прикрыл усталые глаза, а его иноземный собрат напряженно замер с неясным выражением на лице, которое, если иметь долю фантазии, можно было бы назвать ранимым.

О прожитой весне, о бездарной войне. Будут пальцы бродить по жестокой струне, И, очнувшись в бреду по дождливой поре, Я скажу: "А давай мы уйдем на заре".******

Пальцы ласково сняли последние звуки мелодии со струн, позволив им раствориться в воздухе, а люди так и сидели, молча глядя на барда и не решаясь нарушить повисшую тишину. Только когда Лютик взял из рук товарища лютню, всерьез намереваясь исполнить “вечный огонь”, народ зашевелился. Юлиан тихо слез со стола, прихватив подаренную кем-то кружку, и хотел было уже вернуться к ведьмакам, когда на пути его возник не слишком твердо стоящий на ногах мужичок. — Я, маэстро, тебя вот спросить хотел, — начал он, заплетающимся языком. — Ты кто будешь-то вообще? Друга-то представил, а сам имени не назвал. Не поря-а-адок. Юлиан рассеянно улыбнулся ему и сказал, памятуя о том, что Лютик не хотел светить их общим именем: — Пусть имя мое останется тайной. И рассудив, что на этом диалог окончен, он попытался обойти мужика. Но тот явно не был настроен сворачивать беседу. — Нет, погоди! — возразил он, ухватив барда за что попало, чтобы удержать на месте. Чем попало оказался край рубашки, и ткань, и так излишне плотно обтягивающая плечи, затрещала под не сумевшими рассчитать силу пальцами. — Уважаемый, — устало начал Юлиан, но тут его прервали. Неведомо откуда выросший вдруг Геральт схватил мужика за запястье и зло прорычал: — А ну руки убрал! Мужик, слишком уязвленный тем, что его благородный порыв выяснить имя музыканта так грубо прервали, и слишком пьяный для того, чтобы испугаться нависшего над ним ведьмака, шатко развернулся и заорал, обрызгав Геральта слюной: — А ты куда лезешь, оглобля?! Не с тобой разговариваю, урод белоголовый! Где-то в зале с шумом задвигались лавки и табуреты под пьяными селянами, почуявшими приближение драки. Быстро сориентировавшийся Геральт в два шага оказался возле пьянчуги и вклинился меж ним и вторым ведьмаком, спокойно, но настойчиво пытаясь втолковать мужику, что причин для ссоры нету. Лютик поспешил отвлечь на себя внимание толпы, уже готовой то ли вступится за местного выпивоху, то ли просто жаждущей почесать кулаки, не важно по какому поводу. Геральт же ухватил растерявшегося Юлиана за локоть и быстро потащил его прочь из зала к комнате, любезно предоставленной трактирщиком. Спохватился и начал вырываться бард только на лестнице. Но побоявшись, что если народ увидит, как какой-то здоровяк тащит полюбившегося всем музыканта против воли, драка будет неизбежна, он позволил утащить себя в комнату и только там вырвал руку из цепких пальцев ведьмака. — Что ты делаешь, курва мать твоя?! — зло выкрикнул Юлиан, отскочив от Геральта разом на три шага и одернув рукав. — Мне не понравилось, как он тебя схватил, — хмуро заявил ведьмак. — А мне не понравилось, как меня схватил ты! — не сбавляя громкости, завопил бард. — Из-за тебя там чуть драка не развязалась! Нас так вышвырнут нахрен, и ни комнаты тебе ни ужина не будет! — Я… — растерялся Геральт и вдруг не смог найти слов. Так и замер, глядя на раздувающего в гневе ноздри барда. Но разбушевавшийся Юлиан не собирался обращать внимания на его комментарии. — Что, блять, с тобой такое? — орал он. — Сколько мы знакомы? Двадцать лет? Больше? За это время тебе ни разу не было интересно, кто и как меня хватает, а тут на тебе, вылез защитничек! И вообще, прилип ко мне, как банный лист к жопе! — он с размаху шлепнул по руке Геральта, шагнувшего было к нему, чтобы усмирить. — Ну что глаза вылупил? Метафора не нравится? Руки, блять, убери! Чего тебе от меня нужно? Чего ты хочешь? Скажи, потому что я ничего уже не понимаю! Я ничего не понимаю, Геральт! — А я понимаю? — не выдержав, ведьмак тоже повысив голос, выпуская всю злость, что копилась в нем последние дни. — Ты строишь планы, как поедешь к какому-то сраному бардовскому сообществу, псевдоним вон себе новый выбрал! Ты не собираешься возвращаться в наш мир! И даже не подумал сказать об этом мне! Как это я должен понимать? Бард буквально задохнулся от возмущения. — Так вот в чем дело, — зло прошипел он. Юлиан явно не ощутил на себе вины за то, что решил остаться. — А тебе-то какая разница? Геральт растерянно моргнул и замер на миг. А правда, какая? Разум отчаянно искал причины, пытаясь найти хоть какую-то логику среди бурлящих эмоций. — Ты не можешь остаться, — наконец выдал он, стараясь не растерять своей грозности под обжигающим взглядом Юлиана. — Мы не знаем, как это работает. Возможно, баланс между сферами будет нарушен, и тогда… — Да срал я на баланс! — перебил его бард. — Ты не можешь остаться, — совсем растерявшись, повторил Геральт. — Может, поспорим? — зло выплюнул Юлиан. Ведьмак смотрел в его горящие яростью глаза, слышал, как скрипят во рту стиснутые зубы, как пальцы сжимаются в кулаки до хруста. Он смотрел на Юлиана и совершенно не знал, что ему делать. — Пожалуйста? — как-то неуверенно проговорил Геральт. Юлиан замер и шумно выдохнул. — Не смей, — предостерегающе процедил он. А ведьмак, будто почувствовав слабину оппонента, расправил плечи и посмотрел Юлиану в лицо так обескураживающе открыто, что тот даже отступил на шаг, боясь растерять всю свою решимость. — Пожалуйста, — уже тверже повторил Геральт. — Замолчи! — выкрикнул Юлиан и принялся расхаживать по комнате, чтобы не так сильно было заметно, что у него задрожали колени. — Я не хочу возвращаться без тебя, — с едва различимым отчаянием в голосе продолжал давить ведьмак. — Замолчи, — снова повторил Юлиан уже совсем не так яростно. Он тяжело опустился на койку и, спрятав лицо в ладони, едва слышно проговорил: — Ты не имеешь на это права. — Я не оставлю тебя здесь, — упрямо сказал Геральт и присел перед бардом на корточки, силясь заглянуть тому в лицо. — Нет, — пробубнил Юлиан сквозь ладони. — Юлиан… — ведьмак скривился от чуждого ему имени. — Лютик. Посмотри на меня. — Нет. — Посмотри на меня, — он обхватил руки барда за запястья и силой отнял их от лица. — Это не честно, Геральт, — Юлиан почти не противился, но заглянуть ему в лицо у Геральта так и не получилось. Бард низко склонил голову и уставился в пол. Злость схлынула с него, плечи поникли, а голос упал почти до шепота. — Почему? — Потому что больше всего на свете я сейчас хочу рассмеяться тебе в лицо и послать к ебеней матери. Хочу галопом ускакать вместе с Лютиком в Новиград за новым инструментом, а прямо оттуда — в Оксенфурт. Потому что я хочу никогда не вспоминать, как следовал за тобой, терпя хамство и пренебрежение, с трепетом ловя каждый твой долбанный взгляд. — Юлиан все же поднял голову, но во взгляде его теперь была только усталость и тоска. — Но я не могу, потому что ты, блять, сказал “пожалуйста” и “я не хочу возвращаться без тебя”, и все! У меня ослабели ноги, а сердце вот-вот ребра изнутри повыламывает. И я уже готов снова идти за тобой хоть на край света, даже если ты больше в жизни на меня не посмотришь и не скажешь мне ни единого слова. А я не хочу! Я не хочу так больше, Геральт. Это не честно. Унизительно. Так что прошу тебя, заткнись и не смей меня просить о чем бы то ни было. Геральт долго молчал, вглядываясь в его лицо, но даже и не думал уходить. А Юлиан вдруг почувствовал себя таким уставшим, что даже не пытался его прогнать или уйти сам. Он так и сидел неподвижно, уперев взгляд куда-то в доспех ведьмака чуть выше медальона, и позволял тому сжимать свои запястья. — Что мне сделать, чтобы ты вернулся со мной? — совсем тихо спросил Геральт. — Что сделать? — Юлиан горько усмехнулся. — Ты вообще меня слушал? Ведьмак кивнул очень серьезно. Сегодня он слушал барда так внимательно, как никогда прежде. Юлиан посмотрел на него очень пристально, и спешно отвернулся, опасаясь, что совсем размякнет под таким открытым и даже немного наивным взглядом Геральта. А размякать он не хотел. Не хотел снова угодить в этот капкан надежды. — Ты не можешь сделать то, что мне нужно. — Я хочу попытаться. Юлиан покачал головой, выпутал свои руки из пальцев ведьмака и с силой потер лицо ладонями. — Ты хоть примерно представляешь, о чем мы говорим сейчас? — Не очень, — честно признался Геральт. — Не очень, — эхом повторил бард. — Просто оставь меня одного. Я слишком устал, чтобы с тобою спорить. — Я не уйду, — упрямо заявил ведьмак. — Не вернусь без тебя. Я силой тебя уведу с собой, если потребуется. — Ты только так и умеешь, — язвительно фыркнул Юлиан. — Так научи меня иначе! Я же прошу тебя! Скажи, что мне сделать? — Я не могу научить тебя тому, чего в тебе нет, — Юлиан поднялся на ноги, рассудив, что если он не найдет в себе силы уйти, то этот проклятый разговор никогда не закончится. — Ты ведь даже не представляешь, не понимаешь, что делаешь со мной. Геральт, повинуясь голому инстинкту, поднялся на ноги следом за ним, ухватил барда за плечи и развернул к себе. И замер на миг. А Юлиан смотрел на него растерянно и, кажется, забыл о том, что нужно дышать. Ведьмак притянул Юлиана ближе, чуть склонил голову на бок и коснулся его губ своими. Легко, едва ощутимо. Почувствовал, как тело в его руках прошила дрожь. Но Юлиан не шелохнулся. Не отстранился. Даже не попытался отвернуться. Сочтя это добрым знаком, Геральт поцеловал его снова, уже увереннее. И бард ответил. Да так, что Геральт едва не отступил на шаг под его напором. Юлиан прильнул к нему грудью, не обращая внимания на доспех, твердыми краями упиравшийся в обнаженную кожу, там где распахивалась рубашка. Сжал одной рукой плечо ведьмака, а другой скользнул по шее за затылок, путаясь пальцами в длинных волосах. Он целовался яростно, почти отчаянно, будто не отвечал на ласку, а пытался отомстить за все те годы, проведенные в бесплодных метаниях. Геральт не противился. Только переступил ногами устойчивее, чтобы Юлиан своим немалым весом не сшиб его на пол, и сомкнул руки у него за спиной. Ведьмак не понимал толком, что чувствует. Он не смел даже задуматься об этом. Просто знал, что именно здесь и сейчас должен был поступить так и никак иначе. А потом все мысли и вовсе вытеснил дерзкий язык барда, нахально вторгшийся в его рот. А в ушах и под ладонями набатом бился стук чужого сердца. Разорвав поцелуй, Юлиан медленно вздохнул и провел языком по губам. А потом вдруг напружинился весь, вывернулся из рук Геральта и глянул как-то сердито и затравленно. — Не думай, что это что-то значит, — сказал он и сбежал из комнаты прежде, чем Геральт успел его остановить. Спустившись по лестнице, Юлиан обнаружил, что в зале все тихо. Драка так и не развязалась, да и вообще народ стал потихоньку расходиться. Мужика, так заинтересовавшегося именем Юлиана, уже нигде видно не было. Зато Лютик и Геральт преспокойненько сидели за столом, щедро уставленным мисками и блюдами с едой. Лютик тут же приподнялся со своего места и помахал товарищу рукой. — А чего это ты уже вернулся? — как-то насмешливо спросил он, когда Юлиан подошел к столу, но заметив, что товарищ его болезненно бледен и выглядит как-то потерянно, тут же посерьезнел. — Так, пошли-ка на воздух, — распорядился Лютик, тут же выбравшись из-за стола и ухватив Юлиана за локоть. — Геральт, проследи, чтобы наш ужин никуда не ушел. Юлиан так вымотался, что даже не стал возражать, когда его в очередной раз силой потащили за локоть. Просто позволил утянуть себя прочь из зала. На улице их встретил холодный осенний ветер, тут же пробравший разгоряченные духотой зала тела. Юлиан невольно поежился и запахнул плащ на груди. — Ну рассказывай, — потребовал Лютик, отведя друга от трактира на несколько шагов. — Да нечего рассказывать, — промямлил тот. — Не валяй дурака, — строго сказал ему бард. — Я же вижу. Выскажись, и сразу полегчает. Поверь, я разбираюсь в этом. Юлиан неуютно повел плечами и отвел глаза. — Он… Сказал, что не хочет без меня возвращаться, — как-то неуверенно проговорил Юлиан. — А потом поцеловал. — А ты что? — Сказал, что это ничего не значит, и сбежал. — он поднял на Лютика взгляд, полный страха и отчаяния. — Я не знаю, что делать, Лютик. Вот что мне теперь делать? Лютик задумчиво приложил палец к губам, а потом заявил с совершенно серьезным видом: — Напиться. Юлиан фыркнул раз, другой, а потом болезненно рассмеялся, давая волю перепутавшимся, завязавшимся в тугой узел эмоциям. Лютик стоял рядом и терпеливо ждал, пока его друга отпустит истерика. Когда смех сменился рваными короткими вдохами, вскоре совсем выровнявшимися, он участливо спросил: — Ну что, полегчало? — Мне, кажется, порвали твою рубашку, — вместо ответа сказал Юлиан. — И хер с ней, — махнул рукой Лютик. — Пошли выпьем. Хотя нет, стой тут, я сейчас все принесу. Душно там. *** Когда Геральт увидел, как Лютик бодро проскакал к стойке, а потом унесся обратно с кувшином вина в руках, он сразу понял, что ждать возвращения бардов нет смысла. Старательно собрав всю оставшуюся еду, ведьмак поднялся по лестнице и вошел в отведенную им комнату. Комната оказалась пустой. Как ни странно, Геральт совершенно упустил из виду, как и когда его собрат по цеху успел покинуть трактир. Но Геральта это особо не расстроило. Сложив еду в мешок, он снял сапоги и растянулся на единственной кровати, радуясь тому, что никто не храпит под боком и не слюнявит плечо. *** Вернулись барды под утро, помятые, усталые и с сеном в волосах. Видать, по пьяному делу залезли к кому-то на сеновал и там заснули. В комнате было тихо. Геральт, растянувшийся на кровати, лениво приоткрыл один глаз на шум, но вставать не торопился. Второй ведьмак дремал сидя на полу, привалившись спиной к стене. На единственном табурете лежала аккуратно сложенная хлопковая рубашка, неизвестно откуда взявшаяся. Ни у кого из четверых такой не было. Но развернув ее, Юлиан с удивлением обнаружил, что рубашка как раз ему по размеру. — Не шелк, конечно, но зато целая и чистая, — заявил ему Лютик. — Бери, пока не хватились. Спорить Юлиан не стал. Они неторопливо собрались, умылись и отправились в путь, ловко разминувшись с трактирщиком, пока тот не начал разводить бардов на повторный концерт. Все четверо почти не разговаривали. Геральт выглядел еще более угрюмым, чем обычно, и каким-то разбитым. Барды явно болели с похмелья. А старший ведьмак, единственный, кто проснулся в хорошем расположении духа, молчал просто для того, чтобы не тревожить остальных. Он не слишком хорошо понимал, что происходит с его товарищами, но решил, что это не так уж и важно. А значит, беспокоиться и допытываться незачем. Надо будет, сами скажут. Уж барды-то точно. Геральт украдкой поглядывал на них всю дорогу. Те маялись в седлах и клевали носами. Так что ведьмак решил устроить привал раньше обычного. Они свернули с дороги, спешились на небольшой светлой полянке и привязали лошадей. Всем было так лениво, что даже костер разводить не стали. Просто доели холодные остатки мясного пирога. Геральт подсел к Юлиану, старательно глядя в другую сторону. Бард глянул на него искоса, но ничего не сказал. Он был слишком измотан, чтобы возмущаться. — Злишься? — негромко спросил Геральт. — Злюсь, — соврал Юлиан. Лютик как-то проворно свалил то ли отлить, то ли просто прогуляться. Но скорее всего для того, чтобы не мешать разговору. Хотя Юлиан был бы непротив, чтобы разговору мешали. “Предатель”, — как-то вяло и совсем беззлобно подумал он. Ведьмак долго молчал. — Рубашка подошла? — наконец, снова заговорил он. — В деревне спер? — вместо ответа спросил Юлиан. — Угу. Разговор явно не клеился. Хотя Геральт никогда еще не прилагал столько усилий, чтобы говорить с кем-то. — Та песня, — снова попытался он. — Она новая? Не слышал ее раньше. — Какая именно? — фыркнул Юлиан. — Впрочем, я бы удивился, если бы ты запомнил хоть одну мою песню. — Последняя, — Геральт терпеливо пропустил подначку мимо ушей. Бард вздохнул как-то тоскливо и прикрыл глаза. — Я не пел ее раньше, — сказал он. — Почему? Она красивая. — Потому что… да какая разница? Просто не пел, и все. Они снова замолчали. Юлиан даже почти задремал, когда ведьмак проговорил как-то очень серьезно: — Не надо превращать жизнь в вино. Юлиан снова вздохнул. — Ты стараешься, я вижу, — сказал он. — Но я правда не хочу сейчас с тобой разговаривать. — Ты хотя бы подумаешь? — О чем? — О том, чтобы вернуться со мной. С нами. Со мной и Цири. Юлиан скривился, но пообещал: — Подумаю. А потом добавил: — Вчера ты был куда более сообразительным. Геральт кивнул, не совсем понимая, о чем идет речь. Но на всякий случай сказал: — Я буду стараться. Юлиан собрался было пошутить, что звучит это как угроза, но передумал. Шутить совсем не хотелось. Остаток дня они провели в тишине, отчего дорога, казалось, стала еще длиннее. К вечеру никакой деревни по-близости не оказалось, так что заночевали в лесу, чуть в стороне от дороги. На этот раз Геральт не решился ложиться к Юлиану под бок и только наблюдал немного тоскливо, как барды в привычной уже манере устроились спать по обе стороны от старшего ведьмака. Юлиан же с досадой поймал себя на том, что хотел бы. Хотел бы, чтобы Геральт снова улегся рядом, пусть даже и в доспехе (как он только спит в нем?), и пусть даже ночь снова пройдет без сна под заполошный стук сердца. Но Геральт так и остался спать в стороне, привалившись спиной к стволу дерева. Вдруг очень резко и болезненно пришло осознание, что если Юлиан останется здесь, то Геральта он больше не увидит. Никогда. Даже издали. Конечно, здесь был свой Геральт. Не такой угрюмый, даже, можно сказать, веселый. Но к нему Юлиан совершенно ничего не чувствовал. Даже сейчас, устроив голову у него на плече, Юлиан не испытывал ни малейшего волнения. И дело было даже не в том, что местный Геральт казался старше, не в чертах лица, не в суховатой фигуре. Он просто был другим. Он был как отец. Такой, которого у Юлиана никогда не было. Или как старший брат. Или как кто угодно вообще, но не тот, для кого хотелось гореть. Не тот, за кем хотелось следовать несмотря ни на что. Не тот, с кем хотелось уйти на заре. Как-то сразу вспомнился грубоватый упрямый голос: “Я не хочу возвращаться без тебя”. И от одного лишь воспоминания сердце обдало жаром. Юлиан перевернулся на спину и уставился в небо с тусклыми осенними звездами. Бард больше не знал, чего он хотел.