Вики
Привет. Мы так давно не виделись, что я даже не знаю, с чего начать. На самом деле, эти полгода промчались незаметно, дни перетекали друг в друга, недели в недели, месяцы в месяцы, каждый раз выскальзывая из ослабленных рук, словно пустые невдохновленные листы. Из колледжа нас увезли в больницу, где мы с Люцифером провели несколько недель, а после, когда моей жизни уже ничего не угрожало, но врачи чуть ли не с пеной у рта настаивали на том, что я должна оставаться под наблюдением, родители перевезли меня в клинику в Сиэтле. Они приходили каждый день, вплоть до самой выписки. А ещё с завидной частотой на порог палаты являлись полицейские. Каждый день задавали одни и те же выматывающие вопросы, заставляя раз за разом прокручивать в голове события той ночи. Шли судебные разбирательства, в ходе которых я узнала, что останки девочек, что пропали много лет назад в школе, нашли в том бункере в лесу. С ними мистер Убийца проделывал то же самое, что и с Лорой. Только те… хм, я даже не знаю, как это назвать… экземпляры, были менее удачными. Также в яме нашли отключенный телефон одногруппницы, с которого она мне нечаянно звонила в ту ночь. Выдвинули предположение, что мистер Гордон увёл Лору в лес под предлогом найти собаку, которая, по словам водителя такси, выбежала из открытой двери, как только машина остановилась. Это было логично, ведь он знал, что Лора должна вот-вот вернуться, потому что видел, как я вышла во двор, чтобы встретить её. Родители записали меня к психологу, чтобы он помог справиться с произошедшим, хотя, судя по тому, сколько нервов растратили они за эти полгода, им самим впору было идти на сеансы. Я помню бледное лицо мамы, оно сливалось с белым платьем всякий раз, когда судья называл моё имя, и я выходила на трибуну, чтобы рассказать обо всём, что случилось. А папа что-то шептал, держа её за напряженную руку. Ужасно, даже вспоминать не хочется. Дино и Мими вернулись в Нью-Йорк и закончили учебный год в другом колледже. Недавно она звонила и болтала о том, что они планируют открыть школу фехтования для детей. Но это так, между делом. В основном она тараторила, что они живут вместе, что хотят пожениться, много детей и всё такое. Не знаю, где заканчиваются её фантазии, а где начинается правда, но я искренне рада, что она счастлива. Последние слова Фенцио я передала Дино также по телефону ещё из больницы. Люцифер тогда отговаривал меня, будто нужно подождать и сказать это при удобном случае. Он ведь как обычно: то не подходящее время, то что-то с настроением, то всё слишком хорошо, то всё слишком плохо… Но в итоге согласился с моим намерением не откладывать в долгий ящик. Реакция Дино меня удивила: в трубке тогда повисла долгая пауза, я слышала, как где-то рядом Мими лепечет на испанском, иногда протягивая жалостливое «папа́». А потом он лишь поблагодарил, будто я сообщила ему не о том, что его всю жизнь воспитывал чужой человек, а прогноз погоды на завтра. Сэми и Ади переехали в Сан-Диего, открыли ночной клуб (наверняка это была идея Ади). Он постоянно шлёт видео с очередной яркой вечеринки в наш общий чат и голосовые сообщения, где из-за грохотания музыки почти ничего не слышно. Энди поступил на дистанционное обучение в Калифорнийский университет, и теперь путешествует вместе с Ости по миру. Пушка он забрал сразу после пожара в Вэндерли, его родители всегда мечтали о собаке. А сами они недавно приехали на какой-то остров, где кругом одни рифы и скалы. Признаться, фотки у них получились крутые. Но аборигены, живущие там, явно не обрадовались потоку туристов. Ости говорила, что за те два дня, которые они провели на острове, боялась глаз сомкнуть, опасаясь быть похищенной и съеденной. Энди смеялся, а я подумала, что после всего, что видела в бункере, даже каннибализму не удивлюсь. Люцифер приезжал несколько раз, пока я лежала в больнице. Медсестра, конечно же, доложила об этом маме, и мне пришлось всё ей рассказать. С тех пор не прошло и дня, чтобы она не докучала с вопросами, на которые я по большей части отмахивалась, либо старалась сменить тему. Сейчас он часто оказывается занят, выполняя дела своего отца, но всё свободное время мы созваниваемся, переписываемся, это уже стало неотъемлемой, я бы даже сказала — одной из самых важных частей распорядка моего дня. После взаимных подковырок и беззлобных колкостей неспешно тёк непринужденный разговор, и по телу легко разливалась умиротворенная, тихая радость. Мне хотелось замедлить время, хотелось сберечь мимолетное состояние счастья и гармонии, но при мысли, что нас разделяют тысячи миль, всегда становилось грустно. Люцифер не говорил громких слов, не обещал мне безоблачное совместное будущее, а я не желала его торопить, хоть иногда и задавала вопросы о том, что будет дальше. Ладно, я спрашивала об этом каждый день, чтобы ещё немного потянуть время разговора. А он лишь уверенно отвечал: «дальше будем мы». Я верю ему. Выныривая из аквамарина вязких снов, я ощущаю, как постель слегка прогибается, шурша белой хлопковой простынёй, а потом тёплая, самая родная на свете рука касается моей головы и тонкими пальцами гладит волосы. — Ма-а-а-м, — сонно тяну я, прижимаясь ближе. — Хочу с тобой полежать, — тихо отвечает и касается губами моего лба. — Не могу поверить, что ты уже такая взрослая. Помню, как меняла тебе подгузники, словно это было вчера. О, у тебя всегда… — Мама, фу, только не эти истории, — морщусь я. Не видя её лица, чувствую, как она улыбается, а я тихо хихикаю, как ребёнок, получивший подарок на Рождество чуть раньше, чем должен наступить заветный праздник. Затем встаёт, напоследок сжав меня в объятиях сильнее обычного, поднимает бумажные жалюзи, позволяя ярким солнечным лучам гулять по стенам и подсвечивать медленно парящие пылинки в воздухе. — Поднимайся, Вики, обед уже проспала. Ты должна помочь мне по дому, — она открывает дверь, чтобы уйти, но в последний момент останавливается и опирается о косяк. — Снова всю ночь говорила по телефону? — Не всю, мам, — я глубже зарываюсь в одеяло и нащупываю под подушкой мобильный. — Он хоть красивый? — неожиданно выдаёт она. — Ты бы пригласила его в гости, мы ведь должны знать, с кем общается наша дочь. Несколько секунд я хлопаю глазами, а потом потягиваюсь и лениво откидываю одеяло, пахнущее лавандой (мама просто обожает эти кондиционеры для белья). На пороге уже никого, в коридоре звучат отдаляющиеся шаги, я смахиваю пальцем по экрану и, бегло набирая сообщение, плетусь в ванную.Вы:
Доброе утро. Уже день, но всё же.
Быстро собираю волосы в какое-то подобие корявого пучка — так Ости обычно делала, когда просыпалась, — умываюсь, одним глазом читая входящее сообщение. Люцифер: Доброе. А фото будет? Щёлкаю селфи и тут же отправляю, затем выдавливаю мятную пасту на щётку и отправляю в рот. Люцифер: Ещё. Закатываю глаза. Никогда бы не подумала, что буду кому-то слать свои сиськи. Но это уже вошло в привычку, общую шалость, утренний ритуал. Пальцами одной руки поднимаю край футболки с надписью «star wars», оголяю грудь, щётка ещё во рту (м-да, не очень-то сексуально) и делаю снимок.Вы:
Так лучше?
Люцифер: Да, Уокер) Так мне нравится ещё больше.Вы:
Только не мастурбировать.
Люцифер: Поздно. Идиот. Хотя я тоже иногда фантазирую о нём по ночам. Ладно, не только по ночам и не иногда, а очень даже часто.Вы:
Я ужасно соскучилась, Люци, ты не представляешь, как я хочу увидеться.
Люцифер: Мы увидимся раньше, чем ты можешь себе представить. Быстро привожу себя в порядок, натягиваю платье, корячась, чтобы застегнуть последние полдюйма молнии на спине, и подхожу к окну. Разглядываю привычную улицу. Улицу, которую знаю всю свою жизнь, изученную до последней мелочи. Именно по этому тротуару я каждый день тащилась в школу, неся на плече сумку, которая весила как половина меня. Именно возле того столба я впервые упала на велике и разбила себе колени. Чёрт, тогда мне казалось, что это самый ужасный день в моей жизни. Как наивно. А напротив, прямо через дорогу, по которой проезжают редкие автомобили, расположен дом семьи Маккензи. Отчего-то мои родители всегда их недолюбливали. Мама называет миссис Маккензи сплетницей и лицемеркой и говорит, что её грушевый пирог с корицей — просто отстой. Это, кстати, правда. А папа каждый год соперничает с мистером Маккензи на конкурсе самой лучшей лужайки нашего района. В детстве я назвала соседа моржом. Он похож, честное слово, даже усы такие же. А ещё у них есть дочь, Лилу, она моя одноклассница, в младшей и средней школе мы даже пытались дружить, точнее, мы постоянно сталкивались случайно. Однажды она одолжила мне ручку с погрызенным колпачком и сделала при этом такое лицо, будто передаёт нечто чудесное, а не обслюнявленный пластик. Потом, во время похода гёрлскаутов, мы остались единственными, кого никто не выбрал в пару, и всю дорогу, поднимаясь по склону холма, мы были вынуждены держаться за руки. Её ладонь всегда была потной, а кожа такая тонкая, что вены просвечивали синими проводами. Ещё как-то сидя в школьной столовой, она так смеялась над дурацкой шуткой Кристофера, одного из задир-близнецов из параллельного класса, что её вырвало молочным коктейлем прямо на мою книгу. Гадость. На самом деле это всё не столь важно, и я, признаться честно, даже не могу уловить момент, почему именно стала её недолюбливать. Когда именно это произошло? Может быть, когда в старшей школе она начала встречаться с моим бывшим? Я упоминала о нём. Мы с Джейсоном были хорошими друзьями, пока не решили переспать. А теперь он подъезжает к дому Лилу на старом жёлтом форде, принадлежавшим его отцу, а я удивляюсь, как он вообще ещё заводится. Она выходит, хлопает калиткой и, увидев меня, с видом победительницы садится на переднее сиденье. Кстати, она тоже сдавала экзамен для поступления в Вэндерли, но не набрала нужное количество баллов. Уверена, что сейчас Лилу злорадствует, что я прозябаю дома в одиночестве, да ещё и оставшись без образования. Хмыкнув себе под нос, выхожу из комнаты и спускаюсь по лестнице. Мама возится на кухне, встаёт вполоборота и радостно произносит: — Классное платье. — Да, — киваю. — У тебя тоже. На самом деле платья у нас одинаковые. Это что-то вроде нашей пятничной традиции: одеваться одинаково — отец всегда подбирает рубашку в тон к нашим нарядам, — вместе готовить ужин, печь пирог (тот самый, банановый), играть в монополию или смотреть сериалы весь вечер. Мы с мамой обожаем рыдать под «Дневник памяти», потому в этот день папа выбирает кино для просмотра сам, в основном комедии или приключения, такие, чтобы или живот сводило от смеха, или дух захватывало от острого сюжета. Вихрем проношусь в гостиную, целую папину колючую щеку, на что он приспускает очки и делает комплимент платью, да с таким неподдельным удивлением, будто видит его в первый раз. Я с гордостью могу назвать свою семью идеальной. А отношения мамы и папы — эталоном. Никогда не видела, чтобы они ссорились. Хотя недомолвки, естественно, происходили, но я замечала это лишь тогда, когда отец называл маму не Бекка, как обычно, а твёрдым, чуть отстранённым: «Ребекка». А вот я часто ругалась с ними. Особенно в подростковом периоде, когда казалось, что весь мир настроен против меня. Как-то раз после ссоры я провела синим фломастером черту в дверях, решительно заявив, что если кто-то пересечёт её, то я навсегда перестану с ними разговаривать. Так глупо. Мама звонко режет зелёный салат на деревянной доске, по кухне льётся запах запекающейся индейки, пока я накидываю отглаженный фартук и распахиваю холодильник. — Итак, — тяну, засовывая в рот кусочек вчерашней домашней пиццы. — Фто тут у нас? — Разогрей хоть, — кидает через плечо. — И сделай пирог, я пока займусь овощами. С некоторых пор у меня возникают довольно пошлые ассоциации, связанные с пирогом, да и с бананами в целом, но я стараюсь не думать об этом и, напевая мотив, услышанный вчера по музыкальному каналу, достаю ингредиенты. Всыпаю в чашу муку, сахарную пудру, щепотку соли, холодное масло и яйца. Мама научила меня делать это тесто совсем недавно, раньше она всегда занималась этим самостоятельно. Собираю все продукты в одну массу и отправляю её в холодильник, тем временем папа идёт к входной двери, чтобы выйти из дома, наверняка нарезать круги по двору со своей любимой газонокосилкой, которая вечно ревёт как вол. Однако, несмотря на оглушающие звуки, я обожаю сидеть в это время на крыльце, наблюдать, как миллионы мелких зелёных частиц парят в воздухе, и вдыхать сочный аромат свежескошенной травы. — А ты сегодня пропустила мою фирменную глазунью, Вики, — произносит он напоследок. Каждое утро в нашем доме начинается примерно одинаково: папа готовит оладьи, яичницу — с беконом для себя, скрэмбл для мамы, и глазунью с помидорами для меня, — мама накрывает на стол, а после мы завтракаем под утреннее шоу «Фокс и друзья». Мама приоткрывает окно, впуская в комнату шум газонокосилки, и лёгкий ветерок слегка подкидывает подол её белоснежного фартука. Мы перекидываемся короткими фразами, хихикаем обо всём, пока я выкладываю тесто в форму и отправляю в духовку. Для крема взбиваю сливки с сахарной пудрой, которая при первом включении миксера поднимается над чашей белым облаком, словно снежной пыльцой. Немного растворимого кофе туда же. — Неплохо по-моему, — говорю я, облизывая свой палец, что секунду назад окунула в воздушную сливочную массу. Мама намазывает слой карамели на корж, а я режу спелые бананы на ровные аккуратные кусочки и укладываю сверху. Вдруг становится тихо — шум газонокосилки резко обрывается, — и я понимаю, что это произошло точно не по нашему шаблону дня. Папа обычно так дотошен, что во дворе проводит определённое количество времени. Бездумно бреду к окну, затем хватаюсь рукой за стекло и с трудом соображаю, что вообще происходит. Мне требуется несколько секунд, чтобы развернуться, игнорируя стеклянный кувшин, что мама протягивает мне, и вылететь из дома, едва не снося по пути стулья и декоративные вазы, которые родители привезли из Европы. Толкаю дверь. Люцифер поднимает на меня взгляд, в руках два белых букета, и его ухмылка — эта вечная, изогнутая, чёрт возьми, моя любимая ухмылка, за которую я душу дьяволу готова продать. Да что уж, я её продала уже давным-давно, ещё при первой встрече бросила к его ногам, не желая принимать обратно. В груди само собой щемит и зажигается, искрит и бьётся, бешено колотится, замирает, чтобы зайтись с новой силой. С разбегу прыгаю на него, обнимая за шею, и слёзы — счастливые, лёгкие, щекочущие — едва сдерживаются в моих глазах. — Я так скучала! Так скучала! — тараторю я, почти всхлипываю, прижимаюсь крепче, кожей ощущая, как стучит его сердце. Или это моё так дрожит и переворачивается, понять не могу. — Ты не представляешь! — Представляю, — отвечает он. Господи, я сейчас умру от его голоса. Живого. Не искаженного сетью или телефонной связью. — Я тоже скучал, — Люцифер опускает меня на землю и добавляет тихо: — Вики, твой отец на нас смотрит, — немного отстраняется, а я уже не сдерживаюсь: слёзы бесконтрольно начинают скатываться по щекам, оставляя мокрые блестящие дорожки. Он проводит пальцами по моему лицу. — Ну, ты чего? Рядом с ним мир перестаёт быть хрупким. Словно приобретает ясные очертания, плавные углы, яркие полосы, целый калейдоскоп нежных красок. — Папа, это… — стряхиваю наваждение импульсов, пытаюсь унять дыхание. — Он уже представился, — улыбается отец тепло и открыто. — Рад знакомству, Люцифер. — Не представляете, насколько это взаимно, — отвечает Люци. — Что ж, проходите, чувствуйте себя как дома, — добавляет папа и рукой указывает в сторону входной двери.♡ ♡ ♡
Он всё такой же чертовски красивый. Только нет больше тех царапин и ссадин, кажется, даже шрамы в его душе исчезли бесследно. Мы пережили дожди и пожары, лёд и разъедающие кислотой обиды, рыхлая, до того безжизненная земля наших отношений затянулась чайными розами. Люцифер сидит за столом, отвлеченно болтает с отцом на какие-то темы, а я не слушаю даже, разглядываю его из-под полуопущенных ресниц и поджимаю губы, пытаясь скрыть улыбку. — Приятного аппетита, — мама ставит на стол блюдо с ароматной индейкой, и отец принимается нарезать её на порционные кусочки. — Я очень рада, что вы, Люцифер, посетили наш дом. Мы пересекаемся взглядами, его глаза блестят каким-то странным, недавно приобретённым светом, от которого сердце радостно сжимается и теплеет в груди. Мама разливает лимонад по бокалам, льдинки звонко бьются о стекло, тут же покрывающееся капельками влаги. Папа рассказывает истории: о моём детстве, о наших семейных вылазках. Глупости, на самом деле, но Люцифер так увлечённо слушает, улыбается, иногда срывается на смех. И мне хорошо — так н е в е р о я т н о хорошо в это время, в этом месте, за большим столом с родными людьми, — что хочется плакать. — А Вы у нас надолго? — спрашивает мама, разрезая подпеченный хлеб на тарелке. Помада на её губах стёрлась от смеха и приёма пищи, но она выглядит ещё красивее. — Если что, мы не против. Да, Джейк? У нас есть свободная гостевая комната. — Несомненно, — отвечает папа. — Оставайтесь. — Вообще-то я приехал, чтобы попросить вас отпустить Вики в Майями, — говорит он, смотрит то на маму, то на отца, затем обращается ко мне. — Если она согласна, конечно. Я едва не давлюсь. Естественно, согласна, хоть мы это и не обсуждали. Другого варианта ответа и быть не может! Я смотрю на родителей умоляющим взглядом. — Но ей сейчас нужно выбирать колледж, сдавать экзамены, так что, думаю, это не очень хорошая идея, — мама вытирает рот бумажной салфеткой и отставляет тарелку. — В Майами достаточно хороших университетов, может быть, стоит рассмотреть места там? — настойчиво, но вежливо говорит Люцифер. — Я поеду, — быстро добавляю я, чуть ли не подскакивая на мягком стуле. — Вики! — обрывает мама. — Это исключено! У Люцифера звонит телефон и, извинившись, он выходит из комнаты. А я судорожно вожу зрачками по родителям. — Пожалуйста, мама! Да я мечтаю уехать туда, — представляю, какое жалостливое у меня лицо. — Прошу, дайте мне самой выбрать. Пожалуйста. — Джейк, ну скажи ей что-нибудь. Мама цокает языком, отворачивается, кажется, аппетит у неё пропал. Отец, улыбаясь, смотрит на нас обеих по очереди и качает головой. — Вы так похожи, — он упирается в спинку стула, сцепляет руки перед собой. — Знаешь, что я заметил, Бекка? Что Вики — точная твоя копия. Помнишь, когда я приходил к тебе по ночам, лишь бы ты выглянула в окно и улыбнулась? У тебя был точно такой же взгляд. Ты вспыхивала, искрила, загоралась пламенем от скул до висков. Глаза вниз, эти длинные ресницы, приоткрытые губы. Мама смотрит в стену, закатная мгла стелется из окна, оседая красноватыми кристаллами на светлых волосах. Молча вздыхает, когда Люцифер входит обратно и садится на место в ожидании их ответа. — Ну, — на выдохе произносит папа, — мы не можем позволить вам уехать, не отведав бананового пирога и не сыграв с нами в монополию. Люцифер, вы умеете играть в монополию? Он расплывается в улыбке и отвечает: — Я быстро учусь, — переводит взгляд на меня и добавляет: — А пирог этот я просто обожаю.♡ ♡ ♡
Автомобиль плавно тормозит, асфальт под колёсами прекращает шуршать и в салон, окутывающий нас запахом остывшего кофе и уютной музыкой, хранящей все наши громкие шёпоты, врывается тёплый ветер, отдалённо приносящий аромат океанической соли, как только Люцифер открывает дверь. — Я думала, мы будем на берегу, — я выхожу из машины и задумчиво смотрю по сторонам. — Это жилой район? На туристический не похож. Ты снял дом? Зачем такой большой? Здесь живут местные? — Ты задаёшь много вопросов, — усмехается и берёт меня за запястье. Во второй ладони сжимает ручку моего чемодана. — Идём. Мотаю головой, оглядывая округу. Похоже на какой-то спальный райончик, не скомканный и бумажный, с вечно спешащими людьми по изломам серых улиц. Здесь жизнь протекает плавно и размеренно. Возле каждого дома идеальные лужайки с цветущими яблочными деревьями и налитыми соком тяжелыми плодами; все строения белые, будто сделанные из сахарной глазури, но при этом строгие; там, во дворе, играют дети, смеются, бесятся, из водяных пистолетов брызгами разливаются радужные блики; там девочка прыгает на скакалке, вслух напевая какую-то считалку, а рыжие хвостики подлетают в такт; здесь мужчина кидает фрисби своему псу, который несётся за летающим диском подобно ракете, а длинные уши раскачиваются на ветру. Мы быстро преодолеваем ровную дорожку, поднимаемся по широкому крыльцу и распахиваем дверь. В доме светло и тихо, тепло и ярко, немного пахнет краской и новой мебелью, будто совсем недавно сделали ремонт. — Только не говори, что ты его купил, — замираю в просторной гостиной, не могу сдержать улыбки. — Хотя нет, скажи. Люцифер касается моих плеч, ведёт дальше, наклоняется и шепчет: — Думаю, ты должна посмотреть задний двор, — его слова щекочут ухо, посылают по коже дрожь и трепет. — Там есть бассейн и ещё кое-что. Переоденься в купальник. Я напрягаюсь, боюсь, предвкушаю. Эта чертова неизвестность царапает изнутри, коликами расходится в горле, горит на языке. Быстро бегу в ванную, надеваю раздельный ярко-синий купальник и на выходе ловлю его жадный взгляд, цепляющийся за мою оголенную кожу. Мы так стремительно пересекаем коридор, что я не успеваю запомнить обстановку. За стеклянной дверью бирюзой искрится наполненный бассейн. Люцифер останавливается, открывает, и я отчего-то волнуюсь, будто сейчас выйду туда и всё закончится, пеплом осыплется к ногам, растворится сказочной дымкой. Но он не спрашивает, сжимает мою ладонь и приглашает дальше. Делаю шаг и на мгновение замираю. Спокойная тишина взрывается звонкими, переполненными радостью голосами. — Сюрпри-и-и-з, — льющимся хором проносится по двору. Я с визгом, по-настоящему детским восторгом, вибрирующим в голосовых связках, кидаюсь в обилие рук. Мими, одетая в красный бикини с вышивкой на груди, смачно целует мою щеку, подпрыгивает, тонко кричит что-то нечленораздельное: её дыхание пахнет вишнёвым мороженым; Ости прижимается со спины обхватывает плечи, касается щекой волос, и я чётко слышу её насмешливое: «Привет, зануда, я по тебе скучала». А потом меня резко выдёргивают из этих объятий — Ади и Сэми тащат вперёд. Я не успеваю среагировать, лишь хохочу и распахиваю глаза всё шире. Мы сносим лежак по пути, какой-то столик, что-то грохочет, падает, и под громкий крик Мими: «Спасайте пиво!» плюхаемся в бассейн. Вода, много-много чистой воды овладевает нами, попадает в нос, звуки на несколько секунд прерываются гулом, а потом вновь вспыхивают счастливыми возгласами, от которых голова кружится, когда я выныриваю и вдыхаю тёплый воздух. Энди прыгает бомбочкой, окатывая нас прохладными брызгами, крошечные капли оседают на ресницах. Ости садится на край и свешивает ноги, но потом Ади утягивает её за собой. — Э-э-й, я плохо плаваю! — верещит она. Энди подплывает и придерживает её, обхватывая сзади. — Ости, да ты с такими буйками точно не утонешь, — выдаёт Ади и смахивает мокрые рыжие пряди со лба. Они смеются, плещут водой, Сэми начинает рассказывать какую-то шутку, а я наблюдаю, как Дино и Мими стоят возле шезлонгов — она попивает пиво из зеленой бутылки и тепло улыбается, когда он обнимает её и целует в нос. Взглядом не могу найти Люцифера и вдруг коротко вздрагиваю, когда ладони ложатся на мою талию. — Успел переодеться? — поворачиваюсь, кладу руки на его плечи, обхватываю ногами. И это действительно правильно: быть в объятиях любимого мужчины, смотреть в глаза, затягивающие в ловушку адской похоти, ловить себя на ощущении, что этот миг состоит из пушистых облаков, испытывать потребность в нём. Лучше этого может быть только бесконечное право на доступ к его сердцу. А я уже там, знаю — свернулась в клубочек, вцепилась в сосуды и никуда не уйду. И сейчас любое касание, пока мы не оказались наедине друг с другом — пытка. — Уокер, не трись об меня так сильно, — шепчет он, под водой поглаживая мой позвоночник. А я нарочно сжимаю ноги крепче, теснее вдавливаясь в его пах. Наши лица так близко, что я легко могу кончиком языка провести по линии его губ. Что и делаю. — Кажется, там что-то шевелится, — искусственно изумляюсь, приподнимая бровь и чувствуя, как твердеет его член. — Здесь есть водяные змеи? — Не дразни, — он коротко целует и, боже, это так нежно, что я теряю возможность дышать, падаю в бездну, устланную мягкими перьями. А потом он одной фразой рушит волшебство: — Иначе я трахну тебя в бассейне. Хочешь? — Я всего тебя хочу. Постоянно. Вытягивает руку, и я невольно замечаю новый рисунок на его коже. Чернилами выведен аккуратно так, ненавязчиво. В нём узнаю то, что когда-то рисовала на его окне, пальцем стирая иней дыхания. Улыбаюсь. Прижимаюсь лбом к его лбу, ладонями скольжу по скулам, целую вновь, наполняя себя новым смыслом, вкусом и необходимостью. И нет никаких сил сдерживать желание изрешетить его поцелуями. Я его чувствую. Так будет всегда. Прощаю все причины, недосказанности, интонации, не совпавшие с моментом. Он делал мне больно. Опустошал. Ошпаривал словами. Но всегда воскрешал значимыми фразами, взглядами, прикосновениями. Если бы он попросил, я бы упала с ним в любую пропасть. Без лишних вопросов, не оглядываясь. И как такое вообще возможно?♡ ♡ ♡
В воздухе витает запах барбекю — Ади жарит стейки на гриле, иногда подбегая за бутылкой холодного пива и отпуская глупую шутку, над которой мы смеёмся до упаду и сгибаемся пополам. Сидим полукругом, подставляя влажные тела солнечным ласкам, лениво лопаем лёгкие закуски, запивая ледяными напитками, от которых горло сводит и приятно покалывает. Энди натирает плечи Ости защитным кремом с нежным ароматом, который щекочет ноздри. Голова Дино лежит на коленях у Мими, а она увлечённо перебирает его густые волосы. — Я вам говорю, в Коннектикуте, в отеле, где мы остановились, жили одни хиппи-анашисты, — рассказывает Ости, спуская очки. — Да не анашисты они, — поправляет Энди и растирает крем по её коже, — просто стиль такой. — Там по всему этажу травкой разило! — А мы сюда на машине приехали, — встревает Мими, берёт из бокса Ости картошку фри, слизывает с неё соль и отправляет в рот. — Перекусили по дороге в китайском ресторане, и я там курицей отравилась, прикиньте. Всё шоссе заблевала, останавливались через каждые двадцать минут. — Ерунда, — добавляет Дино. — Ты накануне пила вверх ногами текилу на вечеринке в честь дня рождения кузины, вот от неё тебе и было плохо. — Всё-таки здорово, что мы собрались, — Сэми поправляет бейсболку «Янкиз» и вздыхает. — Знаете, я ненавидел Вэндерли, но рад, что мне посчастливилось познакомиться с вами, — он поднимает на меня взгляд. — И с тобой в том числе, Вики. Прости, если я когда-то тебя обидел. Я подаюсь ближе, слегка обнимаю, и он без слов понимает, что я не обижена. И никогда не была зла. — Ой, я сейчас слезу пущу, — протягивает Мими и всплёскивает руками так, что её диетическая кола разливается прямо в картошку, на что Ости фыркает и укоризненно смотрит на неё матом. — Лучше принесите ещё пива! Я готова напиться! — Сейчас схожу, — опираюсь на плечо Люцифера и поднимаюсь с места. — Я бы тоже выпила немного. Вхожу внутрь и бодро шагаю по коридору, мягкие кроксы издают едва слышный скрип, когда я ставлю ногу на пол. Ныряю на кухню, даже удивляясь тому, что так быстро нашла её. Этот дом мне определённо нравится. Упаковка пива оказывается в руках, холодильник хлопает дверцей, а я не сдерживаю улыбки, когда руки из-за спины ложатся на мой живот. Кажется, отныне ему никогда не застать меня врасплох, потому что всегда узнаю его по бесшумным шагам. Люцифер отнимает алкоголь из моих пальцев, и картонная коробка звучно скользит по мрамору стола. — Задержимся ненадолго, — его губы оказываются на шее. Я разворачиваюсь, и желание вновь ощутить вкус его кожи отпечатывается в моих глазах. Целую его — долго, бесконечно, беспощадно, — а он самыми грязными мыслями преступно нагло отвоевывает территорию в моей глубине. И тянет, тянет, тянет за собой, пока я не оказываюсь прижата к стене. Пытаюсь что-то сказать, но его пальцы так быстро находят все чувствительные точки, что я лишь открываю и закрываю рот, не имея возможности дышать. Он поднимает мою ногу, отводит трусики в сторону, надавливает, зубами цепляет шею и снова возвращается к губам. Хочу его полностью выпить. Красивого, грубого, ещё недавно чужого, но сейчас создавшего для меня возможность своим дыханием на моём лице выходить в открытый космос. — Люцифер, — хватаюсь за плечи, он вдавливает сильнее, ощущаю, как его член натягивается под тканью влажных плавок, — нас ждут. — Ничего страшного, — мокро целует шею, пальцами водит между складок, зарождает дрожь внизу живота. — Я уже не могу смотреть на тебя в этом купальнике. — Я ужасно голодная, но лёгкому перекусу предпочитаю полноценный приём пищи, а быстрому перепиху — ночь неторопливого секса. — Давай оставим их? — шепчет в губы и легко вводит пальцы внутрь. — Все поймут. — Нет, — кое-как выкатываюсь из-под него, еле дышу сквозь распахнутые губы. — Потерпим немного. — Ты издеваешься? — он качает головой. Замечаю, как чётко выделяются кубики пресса на его животе, как сильно натянута ткань на плавках. Он дышит часто, прожигает испытующим взглядом слишком жадно и голодно. А я лишь на носочках переступаю ближе, касаясь телом его горячей кожи, и рукой оглаживаю снизу. — Хорошо, я сниму твоё напряжение, — не разрывая зрительного контакта, опускаюсь на колени. Люцифер довольно усмехается, когда я стягиваю резинку и обхватываю его член. Толстый и предельно твёрдый он у моего лица. Языком медленно по выпирающей вене, срывая с его губ едва различимый выдох. Кончиком по головке, слизывая выступившую смазку, обхватываю губами. Дарю ему дозу себя, погружающуюся в глубину его жажды. Такой нетерпеливый, не выносящий отлагательств, дышащий рвано, собирает мои волосы в хвост, бёдрами толкается дальше, мягко упираясь в горячее нёбо. — Глубже, — он просит-приказывает, а я не хочу перечить и сопротивляться, плотнее сжимаю во рту его член, посасывая, причмокивая, срывая чуть хриплое: — Да, вот так, умница. Ускоряясь, ногтями врезаюсь в его ягодицы, завожу к горлу, ловлю частое дыхание. Глаза прикрыты, одна рука в моих волосах, вторая — сжимает край гладкой столешницы. А потом он вдруг замирает, и по кухне прокатывается голос Дино: — А где Вики? — ровно спрашивает он, не видя меня, бесстыдно стоящую на коленях, которыми я ёрзаю по твёрдому полу, держащую во рту член, которым я едва не давлюсь от испуга быть застуканной. Понимаю, что за габаритным столом меня не заметить, если не обойти его, и эта мысль немного расслабляет. — Она… — Люцифер взмахивает рукой в сторону, — … в уборной. Дождусь её и вернёмся. Этот придурок сжимает мою голову и суёт чуть ли не до упора, раскрывая горло своим здоровенным членом так, что у меня едва слёзы из глаз не текут. Упираюсь ладонями в бёдра, вынуждая немного отстраниться и перестать таранить мою глотку. По звуку понимаю, что Дино берёт упаковку пива, оставленную мной, и с ничего не подозревающим «Окей» выходит обратно в коридор. — Было бы забавно, — Люцифер наклоняет голову. Хочу кинуть ему возмущённое: «Ты охренел?», но он вновь раскрывает мои губы и входит внутрь, скользя по слюне до упора. Делает несколько толчков и вынимает, давая возможность высказаться. Но мне уже всё равно — снова обсасываю головку, свожу ноги, ощущая, как мокнет ткань купальника, нахожу языком все нервы. Дыханием по коже, горящим пожаром, за который никому из нас не стыдно. Он безвольно отдаёт мне право первенства. Откидывает голову назад, испускает стон, пошло режущий слух всем диапазоном его чарующего тембра, беру его снова и снова до тех пор, пока не чувствую, как горячая сперма растекается по моему рту. Не выпускаю, держу, ловя каждую пульсацию. До сладкой боли он сжимает волосы на моём затылке, постепенно ослабляя хватку. И чёртовой совокупностью жадности касаний он свершается на кончиках моих пальцев. — Ну что, так лучше? — хрипло произношу я, выпустив член изо рта. Он натягивает плавки, резким движением отрывает меня от пола и отвечает: — Намного, Уокер, — быстро целует. — Намного. По пути всё-таки забегаем в уборную, после чего возвращаемся к ребятам. По двору льётся музыка, они смеются, рассказывают истории из детства. Энди кормит Ости с ложечки мороженым, что-то шепчет, щекоча. Мими поправляет очки, ляпает торс Дино маслом для загара, от которого тут же остаются сияющие на солнце следы. И мне кажется, что каждый отблеск счастья в их глазах будет сниться мне ночами. Я будто смотрю на что-то диковинное, невероятное, изумительное, и никак не могу насытиться этим мгновением. Мы избегаем острых тем, связанных с прошлым, не желаем рушить момент единства и радости. Никаких копаний в себе, никакого хаоса. Мы ловим вспышки волшебства, удерживаем за хвост, храним в памяти. Люцифер находит в себе силы извиниться перед Дино, хотя тот уже вовсе давно всё простил, но тяжесть их общения спадает прозрачной вуалью. Едва слышно работает пушка, испускает пушистую пену, заполняя двор искрящимся тёплым снегом. Мелкие пузырьки лопаются на пальцах, оставляют запах ягод, сверкают разноцветными бликами. Люцифер тянет меня в это облако, делает корону из пены, которая тут же сползает мне на лицо. — А у нас есть важная новость, — раздаётся возглас Ади. — Минуточку внимания! Сэми понимается с места, обнимает его за плечо и озвучивает: — Мы решили пожениться. Мими визжит, подбегает к ним, и от шлепка их тел вверх подлетает белая невесомая вата. А мне так хорошо. Боже, так хорошо, и я хочу, чтобы мы остались такими навсегда. Собираемся вместе, жмёмся друг к другу, растрёпанные, раскрасневшиеся и довольные, улыбаемся так, что у меня уже челюсть болит. Энди ставит фотоаппарат на штатив, подбегает к нам и поскальзывается на полу, мы вскрикиваем от неожиданности, и в этот момент делается снимок. Нелепый, кривой. Фото, которое каждый из нас будет хранить в своём доме как одно из самых ярких воспоминаний.Люцифер
«Хочу тебя! Хочу тебя!» — молотом стучит в моей голове животное чувство, когда мы вваливаемся в полутёмную спальню. Хочется разорвать на куски её одежду, которая едва прикрывает все горячие точки и интимные участки, препятствует доступу к желанному. Хочу её полностью. Во вселенском масштабе. Всегда. Хочу так, чтобы её стоны были постыдными и громкими, раздвигающими пространство. Пальцами сжимаю бёдра, не заботясь о том, что наутро там могут остаться синяки, за которые мне придётся долго извиняться. Вики мычит мне в рот, вибрируя поцелуем, который мы всё никак не можем разомкнуть, из раза в раз поглощая вкус друг друга. Хочу её безнадёжно, убийственно, контрастно. Хочу её ногти на своей спине, стук её сердца, что отдастся эхом в моих признаниях. Зубами захватываю её губы, выпивая изо рта очередной вздох. Я до одури пьян её запахом, оседающим где-то на внутренней стороне лёгких, пускающим там корни, прорастая, цветя, распускаясь. Теперь я знаю, как пахнет настоящее вожделение. — Поцелуй меня там, — с придыханием шепчет, когда я усаживаю её на стол. Мне и не нужны эти просьбы. Вылизывать её — уже не хобби, а основной вид деятельности наших ночей. Дрожащими от похоти пальцами развязываю шнурок купальника, избавляюсь от низа и становлюсь на колени. Уокер разводит ноги, рукой зарывается в мои волосы и выгибается в спине, оказавшись во власти моего языка. Она так исключительно красива под ярким светом луны, кусающая губы, срывающая стонами голос, а у меня в груди непоколебимая решительность отобрать её у мира и оставить только для себя, как самое сокровенное, самое ценное, самое дорогое. Покорная, сладкая девочка, она — моё новое божество. Без спроса наделяю её властью. Молюсь её именем. — Да-а, — громко стонет, сжимает ногами мою голову, скрещивая их за спиной, оттягивает пальцами волосы. Я губами ласкаю её клитор, языком развожу складки, вхожу внутрь, руками сдавливаю бёдра, пока она ёрзает задом по столешнице, заваливается на спину и стонет, как сучка, извиваясь всем телом. Она — безумная параллель, имеющая со мной одинаковые координаты. Я в этом положении готов всю жизнь провести. Поднимаюсь плавно, языком веду по её животу, выступающим косточкам таза, по рёбрам. Я рисую все её ракурсы. Завожу ладонь за талию и резко отрываю от успевшего стать влажным стола. Прижимаю спиной к себе, хватаю грудь через верх купальника, и даже во тьме мы находим взгляды в отражении зеркала. Вики дергает завязки, скидывает ненужную ткань, закатывает глаза, когда я касаюсь напряженных сосков и прокатываю меж пальцев. — Хочу, — прерывисто стонет она. — Чего? — усмехаюсь, зубами исследую её плечи, всё ещё хранящие аромат жаркого солнца и нагретого крема. — Заняться с тобой любовью, — неожиданно выдает, на что я лишь тихо смеюсь. — Ты не любовью хочешь заняться, Уокер, — завожу пальцы между ног, ощущаю пульсацию горячей чувствительной кожи. — Ты хочешь, чтобы тебя трахали, — она хнычет, трётся голой задницей о мой член, руками пытается стянуть с меня бельё. — Грубо, делая тебе больно, но тут же исправляя ситуацию мокрыми поцелуями. Она дрожит в моих ладонях, часто дышит, не имея возможности сомкнуть приоткрытые полные губы. — Ведь так? — дразня, ввожу в неё пальцы. — Так. У тебя аж по бёдрам течёт от этой жажды быть затраханной до онемения и судорог. Мне не нужен её ответ. Достаточно того, что рука протискивается между резинкой и кожей, сжимает мой яйца, а затем она сдавленно произносит: — Давай без презиков. Хочу, чтобы ты кончил в меня. — Сделаешь меня папой? — я поднимаю бровь, резко впечатывая её щекой в гладь прохладного зеркала. — Я таблетки пью, — Вики нетерпеливо привстаёт на носочки. — Трахай, не могу больше. Держу сзади её шею. Спустив плавки, провожу головкой по её скользкой промежности. Пытается насадиться, но звонкий шлепок по ягодице, оставляющий горящий след, вынуждает лишь зашипеть и со скрипом пройтись пальцами по поверхности зеркала. — Я хочу, чтобы ты была громкой, — массирую клитор, упираюсь сзади, разводя мокрую кожу. — Не сдерживайся, давно не слышал, как ты умеешь стонать. С первым же толчком до упора она вскрикивает. Срывает с губ проклятия, признания, хвалу всем демонам. Шепчет моё имя, оскверняет святых, вынуждая меня трахать её самым развратным образом. Эти мокрые прикосновения наших тел, сплетенных в неразомкнутую страсть, сворачиваются в разгоряченном воздухе. Скручиваются с обоюдными стонами, вздохами, рыками. Вики судорожно сжимает и разжимает пальцы, пока я долблю её сзади, лицом уткнув в запотевшее зеркало. Я не знаю ничего более разящего искренностью, чем её доверие этим грубым прикосновениям. Долго удерживаю её на краю, заставляю балансировать на грани, истекать, принимать всю длину, а потом тяну за волосы и губами нахожу её губы, раскрывая их настойчивым языком. Такие сладкие, терпкие, со вкусом дикого мёда и кофейных зёрен. Она меняет моё сознание, а своё почти теряет, когда оказывается на прохладных простынях. Хочу впитать её всю. Поглотить. Отпечатать на сетчатке глаз. Двигаюсь в ней сбивчиво, сумбурно, пока она натягивается, скулит подо мной, кусает губы и сжимает веки. Заводит руку между наших тел и трогает там, где я вхожу в неё, где кожа растягивается под натиском моего члена. Она такая красивая в своей уязвимости. Горит, жадно глотает стонами воздух. Я её заслужил, выстоял, выиграл, выстроил. Её ресницы вблизи моих губ. Смахиваю прилипшие пряди с её лба и тихо шепчу, замедляя темп мокрых проникновений: — Хочешь почувствовать в себе сразу два? Вики теряется на секунду. Выдвижной ящик тихо звучит колесиками. Я механически выуживаю оттуда купленный фаллоимитатор, презервативы, смазку. — С ума сошёл? — дрожащим голосом шепчет. — Ты член свой видел? В меня столько не вместится. — Я буду аккуратен, — вскрываю фольгу, раскатываю тонкий латекс по игрушке и наношу несколько капель лубриканта. — Ноги пошире. Вики шумно выдыхает, раскрывается больше, приподнимает таз, позволяя развести её ягодицы и смазать кожу, вводя палец внутрь тугих мышц. — А ты подготовился. И наручники есть? — Есть. Но сейчас я хочу чувствовать твои руки на себе, — тихо произношу, наваливаясь сверху. — Не бойся. Наши мокрые животы соприкасаются. Ввожу потихоньку, вылавливаю частоту дыхания, покрываю смазанными поцелуями ключицы, посасываю соски. — А-а-х, — выбивается, когда он оказывается внутри полностью. Упираюсь членом в пульсирующую область рядом и плавно вхожу. — О боже, боже, боже… Она до неприличия мокрая, тесная, сносящая крышу. Кричит, цепляет ногтями мои плечи, открывает шею для ласк, приподнимает ноги, позволяет проникать глубже, сильнее брать её во все тугие места, иметь до изнеможения, чувствовать трение за тонкой перегородкой. Слежу за её эмоциями. Это слишком хорошо для нас обоих. Слишком остро для понимания. Дико и необузданно. Глотаю её стоны, перекатываю их вкус на языке. Мне хочется долбить её часами, до ярких вспышек, вытрахать к чёртовой матери, чтобы ходить не могла. А она лишь извивается всем телом, впуская в себя полностью, хрипло стонет, закатывает глаза, дрожит, кричит, бурно кончает, сжимая сильными спазмами мой член. Блять. Отпрянув, отбрасываю фаллоимитатор в сторону, пальцами чувствую, как она стягивается. — Всё нормально? — Угу, — еле дышит, кивает несколько раз и проводит тонкими пальцами по моему напряженному животу. — Такой ненасытной сучке, как ты, не могло не понравиться. Кладу ноги на свои плечи. И снова делаю то, что хочу — трахаю её. Меняю угол проникновения, член врезается в мягкую стенку, а я постепенно наращиваю темп. От плавных толчков до жёстких рывков. До сиплого выдоха с пересохших губ. Сильно сжимаю её грудь, что подскакивает от каждого движения. Онемевшие ноги колет иголками, даже намокшая простынь почти не ощущается. Развожу её шире, насколько это возможно. Поднимаю таз, буквально натягивая её на член с мокрыми и липкими шлепками. Не могу сдерживать этот эпицентр жара — скручивающийся, тянущий, давящий — он взрывается, разливается внутри неё рваными пульсациями. Несколько минут пытаюсь собрать воедино разодранный в клочья мир, сфокусировать взгляд на той, что заменила пустую дыру в моем сердце. Там больше не свистит ветер, не кричит пустота. Вики покорно-податливо изгибается, руками комкает уголок одеяла. Нашего одеяла. В нашем доме. Хорошая. Настоящая, красивая, светлая. Моя. Моя. Моя. В нашем доме. Подумать только… Я за неё отдам всё. И стократно больше. Я до дрожи в коленях хочу, чтобы её щетка стояла рядом с моей. Хочу чувствовать её ровное дыхание на своей шее. Всю ночь. Хочу смотреть, как она просыпается, ловить момент расфокусированного взгляда. Хочу готовить ей кофе по утрам. Хочу, стоя в пробке, мечтать скорее оказаться дома. Хочу рассматривать солнце в её волосах. Хочу, чтобы в нашей спальне к чертям стирались все грани приличия. Она — весь список моих желаний из пункта в одну строчку. — Здесь есть джакузи, — утыкаюсь носом в ямочку над ключицей. Крыльев у нас нет, но почему я чувствую, будто парю где-то в пространстве? — Как насчёт того, чтобы проверить его на степень удобства?Вики
На подносе шипят и искрятся два бокала шампанского, прозрачная вазочка преломляет лунный свет, играет гранями, в ней сочные, невообразимо красные ягоды клубники. Ногой открываю дверь огромной комнаты в тёмных тонах. Люцифер расположился в ванной, сложив обе руки на каменных бортах, довольный, как кот, улыбается, цапая меня острым взглядом. Ставлю поднос на стоящий рядом столик. Скидываю лёгкий халат, под которым абсолютно обнаженное, чуть загорелое тело, и присоединяюсь к нему. — Я так рада за ребят, — тёплая вода приятно ласкает кожу. Или это от того, что в его взгляде непомерно много ласки. — Жду не дождусь, когда пойдём к Ади и Сэми на свадьбу. Что подарим? Думаю, нужно что-то не сильно экстравагантное. Традиционное. — Уж точно не какую-нибудь посуду и барахло для дома, что обычно дарят на свадьбах, — он механически, будто задумавшись, массирует мою ступню под водой. — Посуда не так уж и плохо, — пожимаю плечами. — Серьёзно? — удивляется. — Ты бы хотела, чтобы на нашу свадьбу тебе подарили склянку? — хлопаю глазами, а он вытягивает руку и добавляет: — Иди ко мне. — Шампанское? — спрашиваю, ведя пальцем по линии татуировки на его груди. — Клубнику? — Тебя, — подаётся вперёд и тянет за бедра, усаживая меня сверху. — Даже отдышаться не дашь? — делаю глоток игристого, отзывающегося приятным покалыванием в носу, и провожу языком по его губам. Его пальцы на моих лопатках забираются как будто под кожу. Затем отстраняюсь. Рассматриваю его лицо, жадно вырисовывая в своем сознании каждую его черточку. Почему я испытываю рядом с ним эмоции, которых не существует? Почему чувствую, как на ладонях вырисовываются новые линии-изломы. Жизни. В одном его выдохе сейчас больше кислорода, чем во всех моих секундах без него. Стекает по венам, лишая меня всех препятствий, чтобы быть грешной. Вся боль из смеси слёз/обид/отчаяния, неровные трепыхания надломанного сердца в один момент забываются — мне так абсолютно плевать, я уже давно глобально простила ему каждое попадание по своим уязвимым местам. Я подхватываю крупную ягоду с блюда, кусаю, собирая сладко-кислый сок, что стекает по пальцам. Он так трогательно, так ощутимо вздрагивает, когда я выливаю цветочный гель на ладонь и провожу по его плечам, животу. Зубами сжимаю подбородок. И хочется обнимать, ласкать, ощущать в себе. Он полноправный хозяин моего сердца, ранее не знающего, как стучать в ритме чувств. Целую его мягкие, такие желанные губы жадно и настойчиво, так что он соскальзывает по ванной, и вода заполняет наши рты, заставляя терять вкус друг друга. Нас не волнует и то, что брызги летят в стороны, что задетый фужер звенит разбитым стеклом, на кафеле вспенивается шампанское. — Покажи, как ты трогала себя, пока меня не было, — шепчет мне в рот. Я отлипаю от его торса, облизываю губы, впитавшие вкус, теряюсь на мгновение — как обычно. Чёрт, Вики, как можно быть ботаном, но при этом таким тормозом? Ты же не девственница, и даже наполовину ей не являешься. Даже на треть! Он видел тебя во всех ракурсах и состояниях. Люцифер смеётся. — Поласкай себя, Уокер, — он кивает в сторону края ванной. — Хочу посмотреть, как ты это делаешь. Сглатываю вдруг пересохшим горлом, чуть привстаю и усаживаюсь на верх. Тонкие струи воды стекают по телу, от небольшого контраста температур чувствую, как напрягаются соски. Мои ноги раздвинуты, упершись по обе стороны ванны. Как в замедленной съемке, растягивающей мгновения, он следит за каждым моим движением. За тем, как я провожу ладонями по груди, задерживаясь на сосках и кусая губы; как рука опускается ниже, средним пальцем надавливает на клитор, растирает. — Смотри на меня, — резко произносит он, как только я смыкаю веки. Во взгляде столько жадности до каждого моего сантиметра, он чуть наклоняет голову вбок, глядит то в глаза, то ниже. Туда, где я массирую себя, увеличивая темп движений. Срывается стон, от которого его губы вздрагивают в улыбке. И сводит пальцы на ногах от того, с каким напряжением я их поджимаю. — М-м, — проскальзываю между складок, ввожу два пальца внутрь и снова возвращаюсь к клитору, размазывая влагу. — Ещё, — командует он. — Вставь их ещё раз. Без заминок выполняю просьбу, чувствую, как расхожусь на фалангах, как стекаю на руку. Чёрт, теку, как сучка, при понимании того, что он смотрит. — Теперь попробуй. Не разрывая сцеплённого взгляда, подношу пальцы ко рту и обхватываю губами. Слизываю смазку, задерживаясь, посасывая, ловя его удовлетворенную ухмылку. — Хорошая девочка, — со всплеском придвигается ближе и руками ведёт по расставленным щиколоткам. Спускаюсь, целую, языком провожу по зубам и нёбу. Обхватываю его под водой и пытаюсь насадиться на твёрдый член. — Не в воде, — разворачивает, вынуждая опереться о край, закидывает мою ногу на выступающий борт, пристраиваясь сзади. Вода с кончиков моих волос капает на пол. Его пальцы медленно устремляются вверх по позвоночнику, посылают по телу необычайно чувственные пульсации, опутывающие атласные ленты по коже. Проводит рукой по плечу, обжигает, ласкает, гладит, выводит линии, узоры, точки, признания. Входит сзади — и пространство перед глазами пускается в пляс. Я утопаю в стонах, теряю грань между прикосновениями и занятием сексом. Наши бёдра смыкаются всякий раз, когда он вторгается полностью. Тело к телу. Кожа к коже. Заводит ладонь к животу и поднимает, прислоняя к себе спиной. — Дыши, — его шёпот по запаху желаний. Целует, кусает, лижет. Целует вновь, двигаясь во мне плавно, без резких рывков. Всегда до дрожи правильно то, что он делает. Я так беспомощна перед ним, доверчиво отдала самое мощное из всех огнестрельных — свою любовь, — пусть пользуется моей уязвимостью, сделает контрольный, разобьёт, разрушит. Потому что эти моменты — заветная коробочка из наших общих свершений — бесценны. Он сжимает пальцами шею, слегка препятствует доступу кислорода, ударяется о мои ягодицы снова и снова, выдыхая в ухо всё тяжелее. Он кружит голову, помутняет глаза и рассудок, и светильник в ванной — чёртов светильник, — даже он горит его именем, что размашистыми буквами отпечатывается под веками. Последними отрывистыми толчками он разбивает меня на атомы, сдавливает шею сильнее, хрипло стонет в макушку и изливается внутрь. Мы так идеально сошлись. Такого не существует в природе, но каждый раз он опровергает теорию невозможного. Извивается среди прожилок моих вен, в который миг подтверждая мои планы на безлимитное обладание его сердцем. Заканчиваем наше рассветное утро на берегу, ласкаемом пеной мягких волн, погружаемся босыми ногами в теплый песок, вслушиваемся в шум океана, что будоражит своей бесконечностью, рождает оранжевые всполохи на воде, озаренной восходящим солнцем. И небо такое чистое, необъятное, накрывающее нежностью, пульсирующее новой жизнью в наших висках. Вдыхаем полной грудью солёный воздух, сливающийся воедино с тишиной момента и красотой единения наших душ. Рядом с ним честно и осознанно. Люцифер не сводит глаз с горизонта. Расслабленный, спокойный, и радужка его глаз кажется насыщенной и яркой, отражающей красные лучи солнца. Не могу на него насмотреться, с щемящим чувством внутри на мгновение мне кажется, что это сон и он исчезнет, превратится в золотистый песок, стекающий с кончиков моих пальцев. Но затем выдыхаю, прижимаюсь ближе, кладу голову на плечо, и мы переплетаем пальцы. Я люблю его сильнее, чем можно себе представить. И исчерпать лимит этого чувства, осевшего внутри, вживлённого глубже всего глубокого, удастся только когда испарится каждая песчинка на этом пляже, когда исчезнет огонь и влага, грехи и добро, когда сто параллельных пересекутся, когда источится всякий звук. Никогда. Наше непрожитое, нерастраченное дрожит на кончике языка. — Ты тоже это чувствуешь? — провожу носом по его шее. Губами касаюсь рисунков на коже нежно/невесомо/бесконечно долго. Ранее полое пространство в моей груди теперь плещется сладким и трепетным ощущением. Щекочет, будто пузырьки шампанского, наполняет смыслом и верой. В нас. — Острее, чем ты можешь вообразить, — тихо отвечает. Отстраняется слегка, размыкает Сансару рук. — У меня есть кое-что для тебя. Я замираю. Смотрю на него, натягиваясь внутри, когда он достаёт небольшую коробочку — черный бархат, серебряная окантовка — и касается моих расслабленных пальцев. — Боже, это так банально, — тихо смеётся, качая головой. Вскрывает футляр, а потом поднимает взгляд, холодит изящным металлом мою кожу и произносит один единственный вопрос: — Ты согласна? У меня кончается воздух. Нет, его необычайно, чертовски много вокруг, но я силюсь сделать вдох, кидаюсь на его шею, и лишь от этого жеста лёгкие расширяются. Утопаю в нём безгранично, немыслимо, проваливаюсь в темноту чувств и ощущений. В уголках моих глаз скапливаются слёзы, и оба сердца стучат в висках от того, что самое правильное, что могло произойти — мы — сейчас здесь, вдвоем в этом мире, несмотря на все стены и жалящие до крови шипы. А если бы что-то пошло не так, мы бы нашли друг друга в следующей жизни. И мы бы повторили всё снова и снова. До бесконечности. В разрезе вселенной. До боли и пожизненного счастья на рассвете. И нам не нужно произносить эти заветные слова, в них нет потребности, потому что все немые признания звучат оглушительно громко в синхронном стуке наших сердец, оплетенные тысячами междометий, рождающие новое пророчество, уверенно запечатленное выдохом в его горячие губы: — Я тебя. Всегда.