***
Кроули ведёт сморщенной ладонью по шершавой стене. Эти выступы, любые неровности, словно вены, ощущаются под его пальцами, будто изъяны кожи — настоящие шрамы — под касанием его рук. Оно живое. Дышит. Кричит о помощи, каждой кирпичной клеткой бьётся в агонии, скрипит балочными рёбрами, ревёт чернеющими окнами. Сгорает заживо. Его. Вэндерли. Да он всю жизнь провёл в этих стенах, слился с ними, впитал в себя, и теперь, смотря как полыхает часть его сущности, умирает сам. Вики бежит по коридору, заглядывает в его блёклые глаза — она готова поклясться, что там пустые глазницы, — тянет за рукав белого пиджака. — Уходим скорее, — кричит и мечется, но не отпускает. У Кроули её слова пролетают сквозь голову, выстрелами наружу, пулями на пол. Он отнимает руку из её слабой хватки, толкает дверь собственного кабинета, шагает — пламя ползёт за ним проворной змеёй — и взглядом выхватывает каждую деталь: вот шкаф с толстыми книгами, что ровными торцами жмутся друг к другу, прикрытые идеально чистым стеклом; здесь полка с личными анкетами студентов, неважно, выпускники они или нет, Кроули хранит каждую папку. Вон горит подсветкой глубокий аквариум, в нём рыбы такие яркие, словно цветные мелки, блестящие чешуёй, будто кристальные льдинки. Стол — мощный, из красного дерева, подставка с ручками на старинный лад, напоминающими перья века этак девятнадцатого. Директор садится в кресло, худыми руками, на которых кожа тонкая, покрытая пигментными пятнами, скорее похожая на натянутую плёнку, сжимает твёрдые подлокотники. Слева — шкаф, обычно замкнутый на ключ, но в последнее время уже не было смысла держать его запертым. Фенцио уж забрал оттуда то, что ему было необходимо. Все документы, доказывающие, что он выкрал ребёнка, матери которого сообщили, будто её сын умер. Может быть, Кроули и не стал бы тогда просить свою матушку (как он её называл) об этом, не посмел толкать её на преступление, если бы не хотел сделать Фенцио обязанным. Не стал бы шантажировать, давить, просить вернуться. Нанимать Марию, чтобы ещё больше пощекотать его нервы угрозой вскрытия истины. Кроули бредил этим поместьем. И испытывает сумасшествие по сей день. Для него впустить незнакомца значило отдать часть ценного/любимого/дорогого в чужие руки. Управлять Вэндерли должны только те, кто вкусил его суть у истоков. Только те, кто родился в этом одре. Кроули выпрямляется, готовый ко всему, что случится. Всё, что попало в Вэндерли, останется здесь навсегда. — Директор Кроули! — вновь вскрикивает Вики. Её колотит. Бьёт крупной дрожью, слёзы стекают быстро, так быстро, что можно даже не пытаться стирать их рукавом форменной рубашки. Она всхлипывает, облизывает губы кончиком языка, ощущает вкус дыма и соли. Она не закрывает глаза, когда огонь касается директора — из-за слёз всё равно ничего не видно, — обнимает его, кутает в горячих языках, смазывает сущность, смешивает с огненным пространством. Срывается с места и несётся по лабиринту коридора, не раз меняя путь, сворачивая туда, куда пламя ещё не добралось, чтобы сожрать трепещущие стены и доски. Вики с ужасом видит, как огонь испепеляет холл. Цепляется за перила, перекидывает ногу и лезет на балюстраду, едва не соскальзывая подошвой, непослушными пальцами сжимая деревянный поручень. Переступает каждый точёный столбик, дыхание прерывается, застревает где-то в груди, сковывает рёбра. А внизу всё щелкает и грохочет, пока она рискует сорваться и превратиться в пепел. С облегчённым полувыдохом упирается животом в край соседней лестницы. Свешивается. Падает. Но быстро подскакивает на ноги и движется дальше. В жилом крыле настоящая давка и паника. Крики, топот, вопли. Агония. Вики слишком оглушена, слишком обездвижена, эмоции, которые она пытается обуздать, наконец обретают формы и края, обрушиваются на неё лавиной. Сердце бьётся о грудную клетку, готовится разбиться, превратиться в труху, разорваться на лоскуты. Тут Дони катается по полу, охваченный красными всполохами, и звонкий крик сливается с остальными голосами, образуя дикий, отчаянный вой. Вики идёт против течения толпы, воздух рябит от визгов, плывёт от единого жадного дыхания. Поток сбивает, толкает, мотает из стороны в сторону. — Мими! — кричит, и голос у неё непривычно хриплый, такой, что дух перехватывает, внутренности затягиваются петлями, тянутся, тянутся, тянутся, грозясь вот-вот разлететься. Она теряется, боится споткнуться и оказаться в огне, таком ярком, задорном, манящем. Тут пахнет палёной кожей, кровью, а ядовитый дым разъедает глаза, оседая гарью на ресницах. Толкает дверь комнаты Дино — внутри никого. Конечно, конечно они выбрались вместе с Мими. Иначе и быть не может. И Вики сейчас выйдет. Вот прямо сейчас пронесётся до конца коридора, не коснувшись огня, что переливается всеми оттенками красного. Среди всей какофонии звуков она слышит голос Геральда, эти командирские раскаты гудят по всему этажу. Он всех выведет, а Вики нужно просто ускориться. Она делает несколько широких, но ломких шагов, закашливаясь от горького тумана, что лезет в рот и нос, и толкает дверь Энди. — О Боже, — срывается с губ, когда она оказывается заперта. Эти отданные ключи, как говорил Энди «на всякий случай», сейчас очень кстати лежат в кармане её плиссированной юбки. Клацают о сердцевину замка, щелкают штифтами, проворачиваются несколько раз — и здесь никого. Почти. Гардина, охваченная коварным огнём, падает на пол, искрится ковёр, и пёс, в ужасе поджав пушистый хвост, забивается под кровать. Всё, что Вики оказывается нужно — упасть на паркет, протянуть руку, схватить напуганное животное за лапу и рвануть на себя. Чёртово самопожертвование из неё не вытравить. — Тише, — она прижимает собаку к груди так, что белая шерсть щекочет нос и губы. — Мы сейчас выйдем, только сиди спокойно. Выбраться из горящего здания ведь не так уж просто. А когда оно уже полыхает вовсю — почти нереально. Но Вики столько раз ходила по канату. Нет! Она бегала на ходулях по оголённому электрическому проводу. Вперёд спиной. И теперь, придавив к груди это маленькое трясущееся тело, мчится по коридору, перескакивая кольца огня, что сплетаются под ногами. Сейчас главное… Она так боится оступиться, что спотыкается будто бы об эту самую осторожность. Упасть не дают — ловят за талию, спиной прижимают к себе, а потом чужое дыхание щекочет её макушку. — Нет уж, дорогуша, ты останешься здесь. Селена, выросшая словно из ниоткуда, резко отбрасывает её назад, так что окно трещит и осколками осыпается на пол, а под веками вспыхивает цветное безумие: фиолетовые круги, красные точки, зелёные полосы. Ворвавшийся ветер швыряет в лицо крупицы снега, обволакивает серебром и изморозью, рваными потоками раззадоривает танцующее пламя. — Не испачкалась, принцесса? — в Селене столько дури всегда после приёма таблеток. И от сильного пинка в живот у Вики чуть ли органы не лопаются. — За то, что подпортила мои планы! У Вики во рту горячо и солоно. В Селене будто вообще ничего не осталось. Между ними — метр и ещё одна секунда. Селена не отводит взгляд, протягивает стальную цепь, соединяющую их зрачки, ухмыляется, выкачивая незримую боль из себя и пересылая её по широким звеньям. Травит её. Вики готова умолять её о чём угодно, просить прощения непонятно за что, но остатки гордости (чего-чего?) не позволяют этого сделать. Она вертится, изворачивается, пытается подняться. А Селена такая цепкая. Настоящая дочка своего отца. Яблочко от яблони, знаете ли. Толкает животом на пол, прижимает спину острым коленом, как кстати цепочка на шее крепкая. И стоит целое состояние. Не то, что телевизионный кабель. Маль как всегда — молодец. Она накручивает на руку, тянет, вдавливает металл в горло. Душит её. Пёс, вцепившийся в штанину Селены, с визгом откидывается ногой в сторону. Скулит. У Пушка лапы кровоточат, оставляют следы на стеклянном крошеве. Пальцы Вики лезут под украшение, ставшее красивой удавкой, но нажим лишь увеличивается. — А ты долго держалась. Хвалю. О, этот низкий голос необыкновенно дурманящий. Эти резкие, отполированные слова. Эхом ударяются о горящие стены, разбиваются о хрустящие балки. Всё остальное — фоновый шум. Маль хватается за дверной косяк, покачнувшись, выходит из задымлённой комнаты. Сквозь вспышки и раздуваемый ветром бледно-серый едкий туман он замечает Селену не сразу. Её силуэт постепенно выжигается восходящим багровым солнцем, попадающим лучами через разбитое окно, смахивающим лунную пыль. — Что ты творишь? — он цепляет её за локоть, тянет на себя. А взгляд Селены такой безумный, что время ломается, вертится, скачет, пока она небрежно отталкивает его, избавляется от рук. В эти секунды промедления — рваные отрезки — Вики делает короткие вздохи, сопротивляясь дыму, что тянет веки вниз и оставляет налёт пепла на коже. Со стоном переворачивается на спину. Селена возвышается над ней. От тьмы в её глаза у Вики сводит позвоночник. Это не сумасшествие — всепоглощающая, безграничная пустота. Такая необъяснимая и нематериальная, но Вики всё равно её вычерпывает, выцепляет, вылавливает. Убить — быстро, безжалостно, болезненно — для Селены ничего не стоит. Их оглушает грохот, от которого здание будто ведёт и покачивает. Треск, дым, смрад. Вики шарит рукой по полу, нащупывает крупный осколок, а потом с размаху вонзает его в ногу Селены. Крик почти не слышен. Она не может дышать. Плотно ложится на пол, чтобы уловить хоть крохотную долю воздуха. Наверное, Кроули давно пора было заменить эти деревянные перекрытия и балки на что-то более огнеупорное. Тогда, может быть, пол не разверзся бы между ними, падая вниз на этаж горящими ошмётками. Маль стоит на распутье. Здесь Вики, едва дыша, рукой тянется к окну, не имея сил даже подтянуться на раму, царапает ладони о торчащие осколки. Тут Селена лежит на полу и морщится от боли, а ткань её брюк мокрая, в крови, прилипшая к коже. В этой мгле не разглядеть её настоящую, но Мальбонте сквозь ужасающий голос пламени слышит, как падает и разбивается её маска, обнажая широко распахнутые, полные страха глаза. Селена будто на секунду сомневается в нём. Опасается того, что он не поможет. Но как же? Она ради него кишки выпустит кому угодно. Они ведь кровь от крови. Без слов понимают друг друга. Связанные, скрещенные, сплетённые. И должны быть вместе всю жизнь! Селена мотает головой, протягивает руку к нему. Здесь и сейчас ставит всю себя на кон, заранее выигрывая. Сегодня мир не перевернётся с ног на голову. Он всегда её выберет, сколько бы боли Селена не причиняла каждым своим прикосновением, как бы не выматывала, не истязала. Она такая родная, привычная, будто остро ноющая травма, напоминающая о себе в плохую погоду. А погода для него всегда плохая. Маль в очередной раз признаёт поражение, поднимая белый флаг. Подхватывает сестру на руки, а она прижимается телом и выдыхает, ощущая его пульсирующую тёплую шею под пальцами. Опасливо проходит вперёд по коридору, проверяя безопасность пространства и твердость пола, а затем их фигуры размазываются сумраком дыма.***
В попытке слезть с сидения Люцифер падает в снег, покрытый рыхлыми хлопьями пепла. Боль, колющая под левым ребром, тянется резиной, брызжет ядовитыми искрами. Все звуки доносятся до него, словно сквозь вату. Сжав зубы, он поднимается, позабыв о леснике, бежит, отчаянно хватает любого встречного и после вопроса о Вики получает только испуганный взгляд. От красноты восходящего солнца горящие руины стекла и бетона кажутся облитые кровью, что стекает по торчащим арматурам, балкам, пробитым дырами стенам. Вокруг паника, ажиотаж, крики, визги, вопли. И так отчётливо пахнет ужасом и смертью, что в этой какофонии хаоса ничего не разобрать. — Где Вики? — он находит Мими и Дино. Мечется. Расфокусированным взглядом не оставляет попытки отыскать её в шокированной толпе. — Мы… — она дрожит и плачет, кутается в обляпанное кровью одеяло. — Я не знаю! — Она должна была ночевать одна в комнате, — бледные губы Дино на секунду сжимаются в тонкую линию. — Когда всё это началось, её там не было. Мы подумали, что она уже вышла. Люцифер оборачивается. Слева Ости жмётся к Энди. Она удивительно крепко держится, не плачет, хотя длинные пальцы слегка бьются в треморе. Справа Ади сидит, окунает руку в снег, чтобы унять боль от ожога, полученного при попытке открыть дверь. Сэми рядом, упирается лбом в его плечо, немигающим взглядом смотря в землю. — У Ости обострилась аллергия ночью, несмотря на приём антигистаминных, в общем мы не спали долго, а потом пошли на верхний этаж встретить рассвет, — говорит Энди, растягивая слова, будто голос ему не принадлежит. — Почуяли запах дыма, а потом это пламя. Всё произошло так быстро. — он растирает дрожащими пальцами переносицу. — Мы разбудили всех и потом началась давка. Геральд вывел студентов через третий коридор, через окно в библиотеке. Дольше, но там было не так дымно. А те, кто в холл ринулся, — Энди медленно поворачивает голову. — Ну, я их здесь не вижу. Люцифер готов войти в горящее здание, но поврежденное тело протестующе ломит. Он чувствует себя оглохшим, ослепшим, невероятно растерянным. Звук, с которым полыхает колледж, заставляет его морщиться, отдаётся болью в висках. Мими глушит всхлипы в груди потерявшего все краски лица Дино. — Пушок? — удивляется Энди, как только видит рядом с собой собаку. — Как ты выбрался? Боже, я думал, что ты умер. Пёс скулит, хрипло лает, поджимает грязные лапы, на которых слиплась шерсть. — Ты же закрывал комнату, как он вышел? — Ости опускается на корточки, накрывает собаку шарфом. — Не знаю. Может… — он задумчиво чешет затылок. — Я давал Вики запасной ключ. У Люцифера в ушах шумит. Вики её открыла? Срывается с места, ему так хочется ещё раз услышать это заветное «я тебя люблю», произнесённое её мягким, словно тающее сливочное мороженое, словно касание перьев, голосом, что другого объяснения он не ищет. Огибает колледж, расталкивая всех по пути, пока студенты смотрят ему вслед взволнованно и недовольно. Распахивает окно, выпускает в библиотеку убийственный воздух, но вдруг одергивается тяжёлой рукой Геральда. — Ты там умереть хочешь?!***
Селена закрывает глаза, выдыхает рвано. Пока Маль несёт её к лестнице. Это не самое страшное, что с ней случалось. Свою отправную точку она прознала ещё в детстве, живя под одной крышей с отцом. Эта золотая клетка издали казалась такой прекрасной, пока не приглядишься к пташкам в кандалах. Поворот не туда. Холл горит. Превращается в пепелище. И Маль едва успевает отскочить в сторону, когда обрушивается балка, осыпая их вспышками искр. С грохотом впечатывается спиной в дверь подсобки, ударяясь о выступы полок, Селена выскальзывает из его рук. И оба понимают, что их ждёт дальше. Ну вот и всё. Капкан. Они снова заперты в клетке, где выход стережётся яростным пламенем. Когда-то отец предвещал им гореть в аду. Видно, настало время. Мальбонте поднимается. Ставит на ноги сестру, разворачивает к себе, смотрит в угольно-лунные глаза. В Селене все оттенки чёрного. Она не источает других цветов. Лгунья. Маль знает, что всё это фальшь, что она намеренно выставляет себя хуже, чем есть на самом деле. Давно уже разглядел яркость в этой одноцветной душе, такую манящую для него. И не отшатнулся в ужасе — ему тоже нравится цвет крови. За это он любит её. Он держит непробиваемое стекло, прикрывая себя и её. За всей этой мутью никогда не разглядеть их истинных лиц. Маль — вечное прикрытие от всего. За это она любит его. — Прости, — сжимает в руках её лицо. Бегло целует щёки, веки, уголки губ. Всю-всю. — Прости. — Ты сдержал обещание, — её пальцы всегда ледяные, как глубины айсберга, как поверхность холодных планет — их невозможно согреть, — пробегаются по его скулам. Он так её любит, так сильно любит, что никогда не говорит об этом. И эта любовь стала мощнейшей водородной бомбой. Общей слабостью. Из вколоченной в сердце любви вьются толстые неразрывные нити. С её помощью можно добиться всего: заставить ползать на коленях, попросить убить, уничтожить. Отдать жизнь. Они не увидятся больше. Ложь. Оба знают, что навсегда вместе. Чувствуют это по касаниям. Никогда раньше Селена не была такой нежной. Сливаются друг с другом, чтобы впитать/запечатлеть/поглотить как можно глубже/фундаментальнее/масштабнее запах/вкус/оттенок друг друга. До последнего глотка, пропитанного наивным желанием продлить вечность ещё на мгновение дольше бессрочности. Спираль эта такая тугая, что вот-вот разлетится на кусочки. Они потерялись в темноте. Но друг друга найдут всегда. Он видит, как ей плохо, её ломает похлеще его самого, просто выворачивает наизнанку. Она с виду такая крепкая для всех, но он-то знает её потайные места и слабые точки. Стоит надавить — и она рассыпется. Гореть. Это, наверное, больно? — Мне страшно, — её слова тихие, едва уловимые вибрации по его коже. — Мне тоже. Они оба давно уже тонут в чёрной воде, там, откуда никогда не возвращаются. Живыми уж точно. Маль разворачивает её спиной к себе, дрожащими пальцами проводит по коже, сжимает сильно, но Селена даже не дёргается. Пламя подползает к ней, жаром сушит слёзы — тонкие, такие же сломанные, как и она сама, — лижет ноги, ластится к кончикам пальцев, заставляет шипеть от боли. А потом одним хрустом всё прерывается, преломляется, затягивается мороком, подёргивается беспросветной дымкой. Брат сворачивает ей шею. Держит до последнего, пока её тело обмякает в руках. Он чувствует её лунным пульсатором. Воздух густеет в лёгких, сердце — горячий, жадный до крупиц сестры орган, который он иногда желал выбросить — рваными стуками рикошетят по артериям. И глаза его комьями пожирают тьму.***
Из-за летящего дыма у Вики в глазах дрожит и жжется, хочется прополоскать рот от горького вкуса, вывернуть лёгкие, вскрыть кожу, впитывающую разъедающую серость. Смерть рядом с ней разрастается. Ходит кругами, умоляет приютить, согреть. И кажется, будто тонкие костлявые пальцы уже касаются её лица. А в голове прогорклая искрящая пыль, заставляющая кровь кипеть и разгораться, тело — балансировать на грани. Она — живой мертвец, сидящий посреди всепоглощающего дыма и огня, смотрящий лучшие кадры, вспышками отпечатавшиеся в памяти. Тело. Оно всё ещё помнит касания. Такие контрастные, не знающие пределов, грубоватые ласки — шелк по коже, лёгкий, невесомый; круги на воде от настойчивости и желания. Губы. Они всё ещё помнят вкус его пульса, от которого под кожей переливается сладкая патока. Вселенная расширяется, когда они скользят по пути выпирающих вен. А их узор Вики готова до точности повторить на бумаге. Руки. Они всё ещё помнят искры электрических разрядов на кончиках пальцев, на линиях ладоней, когда их руки смыкаются, источая сухой ток. Они изучают все потаенные и горячие места, выцарапывают ночью на его спине откровенные признания в её восхитительной неравнодушности. Сердце. Оно всё ещё помнит, как при виде него заходится грохотом — сладко, трепетно, горячо — так сильно, что кажется, будто этот стук слышен за сотни миль. В искаженный вихрь однотонных щелчков и шуршания трепещущего пламени внезапно врывается ещё один звук. Живой, чуть хриплый, резкий. Вики не отвечает, но сознание разрезается таким диким импульсом, что она резко распахивает глаза. А потом её лица касается что-то мокрое и в задымлённом горячем воздухе повисает: — Всё хорошо, слышишь? Люцифер почти не чувствует боли, будто сломанное ребро в это мгновение прекращает ныть. Перехватывает её за талию, рукой сбивает торчащие из рамы осколки и несёт какую-то ерунду, что она сильная, что справится, что он всё невозможное сделает. Кашляет, обещает что-то спонтанно, путаясь в словах и глотая буквы. А Вики плачет от облегчения, переплетенного с болью, и не замечает, как он вытаскивает её на прилегающий карниз и отводит в сторону. В какой-то момент она едва не падает, соскальзывая ногой с подвижной жести, но он вновь ухватывает, шепчет куда-то в висок: — Тише, я тебя держу, держу, — так взволнованно и сбивчиво, но после снова, уже более спокойно и чётко на выдохе: — Держу. Она доверяет ему. Это осознание вдруг приходит, когда она чуть отстраняет голову, распахивает свои ярко-синие глаза и смотрит. Смотрит так, что в этом взгляде, в каждом едва заметном движении ресниц, в каждой чёрточке лица он видит бесконечную веру. Снизу доносятся крики, возгласы, нарастающий вой сирен, Вики прижимается теснее, ничего не говорит, только плачет тихо, пронзительно. И когда-то ничего не значащие для него слова — забота, внимание, поддержка — обретают смысл. Это то, что ему хочется сделать для Вики. Чтобы чувствовать себя счастливым. И целым. На высоте десятка ярдов он держит её и шепчет-шепчет-шепчет такие важные для обоих слова, пока внизу натягивают спасательное полотно. Он давно уже уяснил, что для того, чтобы не потерять беспредельно дорогое и ценное — нужно не отпускать, не позволять уйти, бежать за ней со всех ног, разбиваться о камни. И давно признал, что эта безумная, искрящая, взрывная, порой ужасно занудливая девчонка одним своим появлением сбивает его сердечный ритм. Янтарное небо на сетчатке его глаз, дым и пепел на языке. — Нам нужно спрыгнуть, — произносит Люцифер. Он разворачивает её лицом вперёд, наклоняется к уху, — Ногами вниз, можешь? — она кивает, и хочется так много всего сказать, но слов хватает только на тихое: — Давай выберемся отсюда. А дальше я позабочусь о тебе. Они прыгают по очереди. Чувствуют на себе судорожные чужие руки, пахнущие препаратами, кислородные маски на лицах, слышат шуршание поверхности каталки под спинами, скрип металлических колёсиков. Солнце всё выше лучами скользит по лицу, заслоняется бархатом облаков. Этот мир безупречен, выверен до мелочей, как огромная палитра, как монументальное полотно, где каждый человек роняет штрихи. На нём виднеются тихие пепельно-серые пятна грусти; матово-чёрные мазки печали и одиночества; тускло-болотные линии лжи и предательства. На нём ярко-жёлтое солнце улыбок; звеняще-красные цветки страсти; розовые ленты нежности на сочно-зелёных деревьях жизни; неоновые всполохи восторга; горящие отпечатки трепета. После хлопка механической двери одна из машин скорой помощи трогается с места. Они настолько рядом, что Люцифер быстро находит её руку. Гладит бережно, буднично, словно делал это всю свою жизнь. Переплетают пальцы — переплетают судьбы, — чувствуют эту тонкую золотистую нить, соединяющую стучащие в одном ритме сердца. И они оба знают, что их история продолжится. Но уже не здесь, не в Вэндерли. Потому что Вэндерли больше нет…