Выбор и сожаления

— Ночь темнее всего перед самым рассветом, — Эдуард мягко улыбается и поворачивает голову к юноше, пронзительными голубыми глазами старается отыскать в нем сочувствие. — Твой отец слишком категоричен, ты так не думаешь? Акимченко и его люди, конечно, виноваты, но вряд ли мера наказания должна быть столь строга. Если бы ты мог поговорить с ним от себя, то, думаю, вместе мы могли бы что-то изменить. Младший Фролов морщится от сырости и ветра, поднимает продрогшими пальцами лацканы пальто, все равно мерзнет и не может спрятать огненную макушку, веснушки, не может согреться, потому что ветер пробирается, кажется, под самую кожу и кусает, кусает, кусает. — Не хочешь говорить со мной? — Самойлов наклоняется к тому чуть ближе и стремится заглянуть в глаза, ну или хотя бы в лицо, но парень отворачивается, не позволяя того, и бессовестно молчит, прекрасно осознавая, что хуже этого он сделать ничего не сумеет. Эдуард негромко вздыхает. — И все-таки, — он отворачивает голову в сторону, закуривая аккуратно под широким плечом и ладонью, чтобы ветер не сбил пламя, — отец сильно избаловал тебя. — Срал я на твое мнение, старик, — он огрызается, а Эдуард вздыхает, лишь искоса наблюдая за тем, как невысокая фигура отстраняется от него и, громко захлопнув за собой парадную дверь отцовского дома, исчезает из виду. Самойлов продолжает стоять на улице, а после, медленно соскользнув взглядом с двери на грязь под ногами, бросает окурок и притаптывает его сапогом.

***

— Феликс всегда оставлял тебе убирать самые грязные углы. Хотя, с твоей хладнокровностью, — Иннокентий смеется, звучно отставляя стакан с бренди в сторону, — Не представляю человека, который бы мог подойти на эту роль лучше тебя, — он лукаво улыбается и, кажется, даже наслаждается тем, как прямо на глазах его собеседник бледнеет, продолжая удерживать в пальцах все еще полный стакан. — Он… — Он сволочь, Эдуард, — бросает как-то очень остро и живо, перебивая, после чего поднимается на ноги и, деловито сложив руки у себя за спиной, отходит к окну, просверливая взглядом внутренний двор. — Сколько у меня времени? — Около десяти минут, — Самойлов смотрит на того с сожалением, а потом отставляет стакан. — Он приказал тебе и ее устранить вместе со мной. — Приказал. — Тогда лучше ничего ей не говорить. И как ты... — он оборачивается к нему, искренние эмоции проскальзывают на лице его лишь на миг, — ...вообще спишь по ночам, Эдуард? Эдуард не отвечает. — Мы сгорим? — он задает другой вопрос и, заметив кивок, кивает в ответ так, словно они только что договорились о чем-то совершенно будничном. — Ты меня прости за хлопоты. Я-то надеялся, что смогу оказаться умнее всех, — немного нервный смешок. Иннокентий проходит к своему столу и вынимает из того ключ, а потом мягко вкладывает его в чужую руку. — Тебе велено зачищать следы целиком и полностью. Там мальчик. О нем никто не знает, так что решай сам, как поступить. Но я не могу утверждать, что он не доставит проблем. Доставит. Эдуард принимает ключ из рук старого друга, задумывается лишь на миг, а потом, ступая знакомыми коридорами, быстро находит нужную дверь. Короткий щелчок, скрип. Он отворяет ее и видит полупустую комнату, в центре которой стоит кровать с кем-то... Подросток. Ребенок. Эдуард не может понять его возраста, даже не всматривается в его лицо, отчего-то более всего обращая внимание на острые плечи. Вид его тела, безумно болезненного, рождает в душе столько горечи и сочувствия, что Эдуард, нисколько не задумываясь, склоняется к сонному ребенку и осторожно берет его на руки. «Но я не могу утверждать, что он не доставит проблем. Доставит», — крутятся в голове слова Кенни, но Эдуард не думает, что это может быть правдой. По крайней мере, в моменте он не находит ни одной причины для того, чтобы оставить маленького незнакомца гореть вместе с теми, кто должен сегодня сгореть. Ребенок, которого тот впервые видит. Ребенок, который, скорее всего, никак не связан с делами Акимченко, который ничего не может знать о том, что происходит. Эдуард более не колеблется и, закутав слабое тело того в одеяло, выносит ребенка на улицу. Он еще не знает, что вынес из дома родного племянника Иннокентия, еще одного Акимченко. Не подозревает, к чему в действительности может привести его этот поступок, не знает, к чему он приведет. Сейчас он лишь только прижимает к себе кого-то и, будучи на безопасном расстоянии, смотрит на то, как догорает большой и красивый дом.