Выбор и сожаления

— Федор, — Эдуард начинает терпеливо, склоняется к лицу мальчишки, заглядывая в золотые глаза его, — Отец разве не говорил тебе, что информация — это важнейшее в нашей работе? Фролов морщит нос, резко отворачивая голову в сторону, — Мне не нужны твои нотации,... — И все-таки, — Эдуард заговаривает до того, как тот успевает произнести свое любимое к нему обращение: "старик", — Тебе стоило бы провести воспитательную беседу со своими информаторами. Потому что ничего, кроме, пожалуй, пыли на своих ботинках, мне из дома Кенни вынести не удалось. Я был слишком занят. Кто знает, что случилось бы, если бы я вдруг решил отвлечься на какую-то драгоценность, а Акимченко сбежал бы, м? Федор шумно выдыхает, снова морщит нос, а меж бровей у него западает морщинка. Он пятится назад и поводит плечом, желая развернуться и уйти, но Самойлов ему этого не позволяет. Эдуард теперь сжимает его плечо, смотрит в глаза ему, — Скажи, если бы я провинился перед твоим отцом, ты бы тоже промолчал? — он говорит спокойно, даже мягко, но Федор шумно сглатывает и, очевидно нервничая, спихивает его руку со своего плеча. Ошатнувшись как-то резко и дергано, выставляет одну руку перед собой, — Не прикасайся! Мальчишка старается выглядеть грозным, но его еще совсем детское лицо не позволяет ему этого сделать, — Я поступил бы так, как посчитал бы нужным, ясно тебе? Еще раз ты меня тронешь, и об этом узнает мой отец! Не забывай свое место! — Федор буквально выплевывает слова, и Эдуарду кажется, что он чувствует каплю чужой слюны у себя на щеке, — Когда отец сдохнет, ты будешь подчиняться мне. Хочешь, чтобы первым моим приказом стало убийство?! Самойлов выпрямляется, не сдерживает теплой улыбки, а потом показательно проводит тыльной стороной ладони по своей щеке, — Мне думалось, господин Фролов, что мы с Вами могли бы быть близкими друзьями, но, видимо, этому не бывать, — он отводит взгляд в сторону, слегка отворачивается, оставаясь вполоборота по отношению к молодому принцу криминального мира, — И, если что, — он выдерживает короткую паузу, — Я Вас не простил.

***

— Спасибо, — Лев принимает из рук Эдуарда вещи, купленные специально для него по составленному им же списку. Он раскладывает те на своей постели и, скользнув пристальным взглядом по всему, внезапно поднимает голову, — Я не вижу сигарет. — Я просил тебя написать только о самом необходимом, — Самойлов, снова усевшись на стул возле постели, смотрит на него и в который раз за день сдерживает себя и говорит мягко, — Сигареты, Лев, не могут входить в такой список. Тем более, если ты несовершеннолетний. Сигареты вообще не должны тебя интересовать. — Блять, — Акимченко отбрасывает голову назад, упираясь темной макушкой в изголовье кровати, — Мне семнадцать. Ты сам-то когда курить начал? — В двадцати три, — поясняет терпеливо, — Если хочешь, я куплю тебе леденцы. Слышал, что, если сосать их каждый раз, когда возникает желание курить, постепенно можно будет избавиться от зависимости. — Ты точно извращенец, да? — Лев, уже вернув свою голову на место, теперь просверливает Эдуарда взглядом, а тот, всмотревшись в чужие глаза, внезапно осознает, что те отливают серебром. Он пропускает издевку мимо ушей, и отчего-то улыбается, размышляя о том, как странно то, что в один день он должен разговаривать с двумя маленькими наглецами, у одного из которых глаза отливают золотом, а у другого — серебром. — Эй, дядь, — Лев обрывает его раздумья своим голосом, и Эдуард, поворачивая голову к тому, натыкается на какой-то совсем испепеляющий взгляд, — Ты начал улыбаться, когда я назвал тебя извращенцем. Если думаешь, что я не могу постоять за себя, то ты чертовски ошибаешься.