***
Лев сидит на ковре. Ему около семи, но с того момента он, кажется, нисколько не изменился. Он лишь только немного подрос, стал сильнее… — Что это ты тут делаешь, пацан? — дверь распахнулась, и прежде, чем мужчина проник внутрь, до носа Льва добрался отвратительный запах табака. Лев слегка приподнял голову, смотря на мужчину исподлобья. Он не торопился говорить, не хотел говорить. Он знал, успел уже выучить, что такого, как он, ни за что на свете не захотят забрать домой. Должно быть, его не избрал бы даже такой неряшливый незнакомец, как тот, который теперь, перешагнув порог комнаты, без спроса опустился напротив Льва на ковер. — Кубики, — голос незнакомца похрипывал, а зубы и кончики двух пальцев на правой руке отдавали желтизной. Лев ощутимо поморщился, отсаживаясь от того чуть дальше, чтобы не чувствовать противного запаха, заполняющего теперь, казалось, всю детскую целиком. — Мне сказали, что тебе уже семь. Все еще играешь в кубики? — незнакомец снял с головы широкую шляпу и улыбнулся Льву. Он повторил свои слова, потому что не был уверен ни в чем. Ему, когда он спрашивал о мальце по фамилии «Акимченко», сказали лишь только о том, что тот достаточно нелюдимый. — Я играю не в кубики, — отрезал Лев, одним резким движением забирая из-под носа у незнакомца все деревянные кусочки, оставшиеся после постройки беседки и гордо именуемые «кубиками». Лев отворачивается от незнакомца и, нарочно игнорируя того, ставит кубики один на другой, формируя ряд из нескольких башенок, каждая из которых являлась чуть выше предыдущей. Кенни шумно вздыхает и, собирая ковер под собой волнами, поднимается на ноги, после чего носком ботинка снова его расправляет. Он пихает руки свои в карманы и, подойдя ко Льву со спины, наблюдает за тем, как мальчик аккуратно вытаскивает из кармана целую кучу бумажных лягушек. Он держал их в своих маленьких ладонях так осторожно и трепетно, словно они были живыми, словно от резких движений могли просто взять и срыгнуть. Лев сначала опускает их на ковер, а потом выстраивает их в аккуратную очередь перед первой башенкой. — Это олимпиада, — мальчик заговаривает внезапно, прикасаясь к первой лягушке и пододвигая ее к самому низкому препятствию, — они соревнуются, — он опускает взгляд, надавливает на заднюю часть бумажной лягушки, выжидает какое-то время, а потом резко отпускает и наблюдает за тем, как лягушка ловко перескакивает препятствие. — Видел?! — Лев резко оборачивается к незнакомцу через плечо, запрокидывает голову и смотрит тому в глаза, широко улыбаясь, — Здорово? Кенни сначала теряется, потом сглатывает и выпрямляется, избегая излишней близости с ребенком. Он снова обходит того, садится рядом, чтобы не мешать соревнованиям и, сложив руки на груди, многозначительно кивает. — Покажи мне, что еще они могут…твои эти…спортсмены.***
— Надоело, — сообщает пустоте и встает с постели, поднимая руки над головой и вытягиваясь всем телом, ощутимо прогибаясь в спине. Когда-то Кенни сказал ему, что это упражнение поможет быстрее вырасти и с тех пор Лев не упускал возможности для того, чтобы сделать так. Он осматривает беглым взглядом комнату. Из интересного — ничего. В квартире у Эдуарда не было телевизора, не было радио, были только книги, которые Лев хоть и пытался читать, но пока что обязательно забрасывал, потому что в сравнении с «Незнайкой» все они были для него непосильно сложными. Он проходит к подоконнику, сдвигает штору светлую со скрипучим звуком, который оставляли кольца, скользящие по гардине. Он забирается на широкий подоконник с ногами, выпрямляется и достает сигарету, благополучно спрятанную в углублении меж форточкой и соседним с ним оконным проемом. Лев смотрит на нее, вертит в руках, зажимает меж указательным и средним пальцем правой руки… Это Кенни учил его курить. Согласился научить, стоило Льву только попросить его об этом. " — Такому пиздюку как ты, Лев, впору курить только ветки от веника… Не сигареты.» Лев хмурится, засовывает сигарету обратно и шумно спрыгивает с подоконника. Он ненавидел оставаться один. Эдуард постоянно работал, а когда не работал — сидел у себя в кабинете… — Не, — посмеивается, обрывая собственные мысли, — угомонись, — говорит самому себе, стараясь развеять грустные мысли, — он с тобой все выходные проводит. Не будь таким неблагодарным. Лев выходит из комнаты в надежде найти хоть что-то, чем можно было бы занять себя; пересекает всю квартиру: обходит гостиную, коридор, проходит в ванную и остается там, чтобы лишний раз принять душ, потому что теплая вода его здорово успокаивала. Он заглядывает на кухню, но, осознавая, что весь холодильник забит его собственными заготовками, осознает, что ему попросту не за что взяться. Он садится на стул, вздыхает негромко, потом резко наклоняется низко-низко к полу и проводит по нему пальцами, надеясь обнаружить пыль. Ничего. » — Эй, Лев! В уборщики нанялся? Схерали ты моешь окна? Слезай. Я привез тебе одежду. Отдам и надо будет снова по делам уезжать. Давай, быстрее!» Лев поджимает губы, снова поднимаясь на ноги. Воспоминания о Кенни мучали его с самого утра. Нет, с прошлого вечера. Нет, с прошлой недели… Он поворачивает голову в сторону коридора, поднимается на ноги и, бросая взгляд на часы, направляется к двери, которую ранее никогда не отпирал. Кабинет Эдуарда. Место это считалось запретным. Лев никогда не слышал от Самойлова слов запрета, но в какой-то момент сам для себя решил, что если человек, проходя внутрь, запирает за собой дверь, то, должно быть, он не хочет, чтобы в дверь эту заходили без его ведома. Тонкие пальцы ложатся на круглую ручку, мягко прокручивают ее и дверь незапертая мягко раскрывается. Внутри…грязно. Куча блокнотов, записных книжек, которые сложены в какие-то пирамидки и на полу, и на столе, и на подоконнике. Книжные шкафы занимали почти все стены целиком, и казалось, что здесь книг больше, чем в любой городской библиотеке, но… Льва привлекает не это. Он видит на краю стола кассетный магнитофон и, скоро пересекая комнату, склоняется над ним. Пальцы скользят по многочисленным кнопочкам, а когда Акимченко замечает зажатую кнопку паузы, жмут именно на нее, заставляя магнитофон сначала загудеть, а после… — Итак, мы с Вами уже поняли, что совместная деятельность помогает наладить контакт с подростком. Более того, возможно… Лев жмет на кнопку снова, а потом раскрывает кассетоприемник и освобождает его. Он садится в кресло Эдуарда, наклоняется, недолго роется в других кассетах, сваленных Самойловым в коробку под столом и, вытащив первую попавшуюся, включает. Он расслабляется, отбрасывает голову назад и закрывает глаза, слушая мягкий мотив…под небом голубым
Лев распахивает глаза.есть город золотой
Сглатывает, усаживаясь ровнее.с прозрачными воротами
Поджимает губы.и яркою звездой
***
— Что случилось? — Кенни садится рядом со Львом на постель. Его лицо грязнее, чем обычно. На щеке у него ощутимый порез, на лбу ссадина. Но его взгляд, невероятно уставший, принадлежит теперь одному только Льву. Он протягивает руку, прикасаясь к плечу мальчика, завернутого в одеяло разве что не с головой, и принимается мягко поглаживать того. — Почему ты не забираешь меня?! — Леви выкрикивает это, сжавшись сильнее. Кенни чувствует, как задеревенели его плечи, слышит, как его плаксивое дыхание сбилось еще сильнее, — Зачем ты постоянно приходишь ко мне?! Кенни поджимает губы, садится чуть ближе, прикасаясь грязной рукой к макушке мальчика и вплетая пальцы в его шелковые волосы. Он понимает его досаду, понимает, что стоило бы объясниться раньше, но даже теперь, когда дело приняло такой оборот, Кенни с ужасом осознает, что не может подобрать слова. — Эй, — он стягивает с того одеяло и несколько грубо поднимает ребенка на руки. Лев не сопротивляется, а потому Кенни спустя секунду сам укладывается на скрипучей постели у самого края и кладет Льва рядом с собой, укрывая его одеялом и обнимая. Лев жмется к мужчине. Чувствует, как слезы горошинами сыпятся из глаз. Он слышит этот ненавистный запах, слышит его беспрерывно, но своими маленькими руками стремится обнять Кенни всего, чтобы никогда больше не отпускать. Только не отпускать. — Я заберу тебя, когда смогу, — Кенни отвечает очень осторожно, мягко, — Я даю тебе слово, Лев. Я никогда не нарушаю обещаний, — он вздыхает, прижимая мальчика крепче к себе и впервые за долгое время ощущая, как сжимается и ноет его собственное сердце. — Спой… мне колыбельную, — Лев просит того едва слышно. Кенни замирает в совершенной растерянности. Он сначала хмурится, потом прикусывает щеку изнутри, стараясь вспомнить хоть что-то, а потом…***
а в городе том сад
все травы да цветы
гуляют там животные
невиданной красы
Лев вздрагивает всем телом. Он вскакивает, ошалело жмет по всем кнопкам подряд для того, чтобы выключить музыку. А потом, оставшись в тишине, еще мгновение сдерживается, прежде чем крупные горошины снова посыпятся из его глаз. Прежде, чем он услышит чей-то отчаянный крик. Прежде, чем грудь его схватит от такой невыносимой боли и тоски, что тело его откажется стоять. — Лев, я дома!