Выбор и сожаления

Смятые простыни и пустой кошелек. Веник, брошенный в коридоре, недомытая посуда, раскрытые дверцы шкафа. Спешка читалась во всем и потому, должно быть, первым стремлением Эдуарда было окликнуть Льва во весь голос и выскочить на улицу и за угол, потом вернуться и отчаянно искать в квартире места, способные спрятать внутри себя одного конкретного юношу. Лев забрал часть одежды, забрал сигареты и оставил квартиру далеко позади, теперь расплачиваясь в придорожном кафе за чай и пирожок с капустой. Тот, слишком горячий, обжигал пальцы даже через бумажку, и жар этот пробуждал что-то внутри, заставлял горбиться, склоняясь над стаканчиком, заставлял прятаться от несуществующих взглядов и неровно дышать. Лев не мог прикоснуться ни к чаю, ни к пирожку. Знал, что голоден, и глотал слюни, но убеждал себя в том, что еще слишком рано. Как будто чувствовал, что напиток слишком теплый и, будто бы если попадет внутрь слишком скоро, то обязательно что-нибудь разогреет. Что-нибудь — сердце. Оно растает, и вода снова, как и в другие моменты слабости, — польется из глаз. Эдуард в последний раз осматривает чужую спальню, а потом подходит к кровати расправленной и садится на простынь прямо в брюках. Внутри что-то обрывается — он уже знает, что Лев не вернется и что перестилать белье не придется. Он видит: Лев натыкается на его дневник и узнает всю правду; кто-то наведывается к нему в дом и рассказывает Льву; Лев просто решает не связывать себя с таким человеком, как он. Лев приближает к стаканчику бледные пальцы и, прикрыв глаза, пытается наслаждаться почти болезненными мурашками. Сглатывает. Просыпается голод, и Акимченко, словно мышь, подтягивает к себе пирожок и, все так же сгорбившись, принимается есть, злобно посматривая на пустые стулья и столы, его окружающие. Рука почти бесстрашно обхватывает стакан, и у него получается сделать один судорожный глоток. Все-таки горячо. Но плакать больше не хочется. Хочется только есть. Самойлов поднимается на ноги и осматривает комнату снова. Знает — никакого похищения не было, не было ограбления. Никто не захотел бы грабить е г о, но вот уйти от н е г о захотели бы многие. Он снимает с плеча портфель и, стоя, достает из него свой дневник и, пошарив на самом дне, вытаскивает еще и карандаш. Спустя секунду он, сидя, будет выводить на свободной строчке аккуратным почерком свою последнюю запись за 21 апреля: "0:00 Льва нет."

***

Он доедает и допивает так, что не остается ни лишней капли, ни лишней крошки. Поднимается на ноги и выбрасывает мусор, а после возвращается на свое место и, забираясь с ногами, кутаясь в теплую кофту, выглядит теперь большой птицей. Один, он наблюдает за тем, как работник кафе терпеливо натирает столы влажной тряпкой, а потом переворачивает стулья и ставит их. "Собирается мыть полы", — проносится в голове, и Лев опускает взгляд на деревянный пол. Чистый. Даже он бы не стал мыть его снова. Акимченко слабо щурится, а потом снова переводит взгляд на человека. Не думая о том, что он — единственное препятствие для того, чтобы закончить уборку, он сидит и смотрит. Постепенно ни одного стула не остается. Мужчина поворачивается спиной и наклоняется, чтобы налить что-то моющее в ведро с водой. "Слишком большой", — крутится в голове. — Пончик, — произносит негромко, вспоминая персонажа. Пончик оборачивается и, склоняя голову набок, смотрит растерянно и оскорбленно одновременно. Теперь Лев видит, они — почти ровесники. Пончик может быть старше лишь только года на два, но в остальном — такой же пацан, как и он. Только толстый, с веснушками и ярко рыжим цветом волос. — Ну уж, дудки, — он качает головой, подходя к большой птице, — Я уже всю кухню вымыл, так что все. Да и нет у меня пончиков, — он смотрит на Льва сверху вниз и вроде как отстаивает свою правоту, но Акимченко все равно кажется, что взгляд у него какой-то печальный и виноватый. Он будто бы уже заранее оправдывается за свое естественное желание...закончить работу вовремя. — Я это не тебе, — ответ короткий сопровождается освобождением стула. Лев забирает черную дорожную сумку и закидывает ее на плечо, а потом молча выходит на улицу, удаляясь прочь. Он, правда, еще обернется посмотреть на то, как Пончик поднимет его стул и на то, с каким усердием он начнет мыть полы. Уголки губ трогает мягкая улыбка, Льву нравится ощущать эту...возможность справиться со всем. Нравится понимать, что чужое усердие все еще возбуждает в нем теплые чувство. Нравится быть уверенным в том, что у него впереди — целая жизнь. Пусть и без Кеши. Но, он как будто бы впервые осознает это по-настоящему, теперь он — свободен. Пальцы сжимают ручки сумки чуть крепче, и он решает натянуть ее на плечи, позволяя всему содержимому внутри перемешаться и сваляться. Плевать. Ему предстоит долгий путь, и теперь впору думать только о собственном удобстве. Определять цель пути ему не хотелось, он только чувствовал, что ноги несут его в верном направлении. А направление это — прочь. Подальше от гроба Кеши, подальше от его убийцы, от маленького и глупого короля, явившего ему правду. Подальше. Но ближе к таким, как Пончик. Думая об этом, в моменте Лев оборачивается и смотрит к себе через плечо, но ни Пончика, ни придорожного кафе больше не видит. Не знает: то ли он ушел так далеко, то ли Пончик погасил все огни. Не важно. Теперь, пока были силы идти и пока в сознании было так чисто и ясно, Лев хотел идти. — Оказывается, земля здесь еще не кончается, — произносит вполголоса и снова чувствует себя на своем месте, а свой выбор — правильным. Он прихватил "Незнайку", книжка лежала у него за спиной, и пусть у него пока не было сил признать к ней свою привязанность, что-то внутри давно уже утвердило намерение нигде и никогда с нею не расставаться.