Он был особенным мальчиком. Никто долгое время не мог сказать о нем ничего плохого, потому что звонкий смех его и бесконечная игривость, веселость, все это — гипнотизировало взрослых. Его рождение считалось чудом и, признаться, все детство его было чудом для тех, которые знали дом Фроловых. Чудом, потому что ребенок, которого не погружали в подробности, который не знал и толики того, что происходило за воротами или даже за закрытыми дверьми, просто не мог быть таким же несчастным, как и все. Он не чувствовал всеобщего горя, он его не видел, а потому рос беспечным, балованным, ярким... и искалеченным взрослым это нравилось.
— Он наш талисман, — Феликс гладил его по голове, посматривая на остальных, — Подумать только, разве может среди нас расти такой счастливый ребенок, м? Это значит, что мы на верном пути. Для всех Вас и для Ваших семей совсем скоро начнется новая жизнь. Я вам обещаю.
Новая жизнь действительно началась. Через три года после рождения Феди маленькая банда разрослась, появились деньги, появилось уважение. В большей степени благодаря человечности главаря и всех его подчиненных. Люди приходили к ним и вступали в их ряды сами. Время, обозначенное кризисом доверия к власти, стало для Феликса Фролова золотым.
Сначала они безвозмездно помогали жителям города. Помогали щедро. Оплачивали чье-то лечение, устраивали свадьбы, дарили квартиры и даже машины тем, которые в этом нуждались. Люди любили их и боялись одновременно. Они знали, что, стоит попросить, — твою просьбу исполнят, но знали также и то, что плата обязательно будет взята. Может, позднее. Может, не в той форме, в которой должна была бы, но будет. Люди уважали их до крайности, сочиняли про них легенды, а некоторые даже молились за их здоровье.
Беспределу со стороны местных властей тоже был положен конец. Все особенно гадкие были убиты, все особенно богатые были обобраны до нитки и позднее тоже убиты. Те немногие, которые работали честно и искренне стремились остановить развитие влияния ОПГ просто не могли ничего сделать, ибо натыкались на сопротивление со стороны горожан.
У милиции не было шансов. И она перестала сражаться, постепенно смирившись со своим скромным, но спокойным положением. А мальчик...рос.
Сложно уследить за формированием личности. Когда впервые человек, если ему не подсказывают, определяет для себя границы плохого и хорошего? Сколько времени ему нужно для того, чтобы сформировать внутри себя установки, которые останутся с ними на всю жизнь? Можно ли...перевоспитать того, который не видит своей вины и не чувствует ее?
— Он вырастет злым, если вы продолжите бесконечно наказывать его, — Эдуард провожает взглядом заплаканного мальчика, а потом переводит взгляд на его отца и без страха, прямо в лоб высказывает ему то, о чем думает уже на протяжении нескольких недель.
Глубокий вдох.
— Я, разумеется, не имею ни к вам, ни к нему никакого отношения, но дети, вы должны понимать это, формируют свою модель поведения, в первую очередь подражая своим родителям. Вы наказываете его, а он вернется к себе в комнату и станет наказывать свои игрушки или, не дай Бог, домашнее животное. Потом он вырастет и это ничем хорошим не закончится.
Эдуард, договаривая, чувствовал на себе пристальный взгляд, а внутри себя — желание уйти.
— Простите, мне не стоило. Это не мое дело, — он, пользуясь чужим молчанием, поднимает снова мешок с цементом, закидывает его к себе на плечо, выпрямляется.
— Стой. Ты учитель?
— Мой отец был им.
— Повернись.
И Эдуард поворачивается, сталкиваясь снова с тем же пронзительным взглядом.
— Что ты здесь делаешь? Почему работаешь?
— Я нуждаюсь в деньгах, вот и все, — он поправляет мешок, не желая спускать его с рук и тем самым затягивать разговор.
— Отвечай.
— Не думаю, что это в действительности может быть интересно для вас, — Эдуард вежливо улыбается, а потом поправляет мешок снова и уходит.
Крепкие руки позволяют ему переносить мешки из одной части сада в другую. Он не останавливается, подобно другим, на середине пути и не курит в перерывах, предпочитая закончить работу как можно быстрее.
— Куда ты вечно торопишься, здоровяк? — однажды один из тех, которые работали вместе с ним, опускается рядом с Эдуардом под деревом, бросает подле себя шляпу, закуривает. У него наглое лицо, почти узкие глаза и темные-темные волосы, редкая бородка, густые брови.
— Меня Кешей звать, а тебя? — он протягивает ему грязную руку, заглядывает в глаза и, приподнимая брови, улыбается, не выпуская сигарету из губ.
— Эдуард, — он пожимает его руку и в тот вечер. в девятнадцать, впервые пробует курить и впервые задерживается на подработке, чтобы с кем-то поговорить.
Он потом, конечно, будет об этом жалеть. Первый приступ случится, когда его не будет рядом и юное сознание безапелляционно определит: "Это ты во всем виноват".
— Мешки скоро кончатся, куда потом? — Кеша ловко перебрасывает сигарету из одного уголка губ в другой, — Ты..студент?
Он не был студентом. Не было денег на поступление и не было возможности целыми днями...не зарабатывать. Эдуард, закончив школу и получив высшие баллы, устроился сначала на стройку, потом на другую, потом узнал о том, что в богатом доме дорого платят грузчикам.
— Попроси его помочь, — Кеша выдыхает, опускаясь рядом с тем, — Ты хороший парень, молодой. Не губи свою жизнь. Закончишь институт, отдашь вдвойне ему все эти деньги, а? Почему бы и нет? Он свое слово держит. Я вот, думаю, с ним и останусь.
— Он преступник, — Эдуард слабо хмурится и не замечает, как пальцы срывают траву близ бедер.
— Тебе какое дело, кто он? Или позволишь батьке своему помереть только ради того, чтобы остаться чистеньким? Серьезно?
Эдуард не позволил. После второго приступа, давно уже получив последнюю выплату за мешки, он пришел к воротам его дома и постучался. Растерянный и счастливый, стоя после того в магазине с крупной суммой на руках, он будет покупать всякую чушь, набирать все подряд просто от того, что теперь — можно, что теперь они могут себе это позволить.
***
Первую операцию его отец перенес просто прекрасно. Эдуард был не так хорош. Он, вступивший на службу, поначалу не мог ничего. Его руки дрожали, когда это было необходимо. Его доброта казалась всем трусостью. Кроме того, он, отказавшись от возможности поступить в институт, постоянно читал.
— Утютю, кто это у нас тут такой отличник...
— Эдик опять с книжкой таскается.
— Блять, однажды ты забудешь ее на деле, и когда это случится, я расшибу тебе мозги.
Вторая операция прошла с осложнениями. Но Эдуард к тому моменту успел освоиться и, будучи "отличником", пережил на своем месте тех, которые думали, что обижают его своими словами.
После третьей операции Феликс пригласил его к себе, и с тех пор у Феди появился новый друг в лице большого светловолосого мужчины, в лице Эдуарда. Мальчик казался ему хорошим и он, изредка находясь рядом с ним, использовал советы отца, старался говорить с мальчиком о том, что ему нравится, старался... не ради мальчика, а, скорее, старался доказать себе, что пример отца для него самого прошел не бесследно.
Четвертой операции не было.
— На, закури.
Кеша протягивает ему сигарету и он, в двадцать три, пробует курить во второй раз.
— Отличники всегда плаксы? — Кеша тоже закуривает, поглядывая на своего подопечного, но все-таки поджимает губы и секунду спустя, подавшись ближе, обнимает Самойлова.
— Ты сделал все, что мог, дружище. Твой старик ушел. Все.
***
— Не лезь. Это мой сын, и я стану воспитывать его так, как посчитаю нужным.
***
— Эй! Старик! Извини. Возьми меня обратно...
***
— Федор. Ни один велосипед в мире не может стоить чей-то жизни. Я убиваю именно тех, кто этого не понимает.
***
— Твой отец слишком категоричен, ты так не думаешь? Акимченко и его люди, конечно, виноваты, но вряд ли мера наказания должна быть столь строга...
***
— Мы сгорим?
***
— Я узнал, что ты вынес из дома Кенни какую-то игрушку.
***
— Старик, это была случайность. Я даже не хотел убивать его, он сам нарвался!
***
— Знаешь, Эдуард, я решил, что больше не хочу врать...
***
Цветы опускаются поверх мрамора. Руки тянутся, чтобы закурить, но Эдуарду и теперь, в тридцать, стыдно курить перед ним, а потому он сдерживает себя.
— Ну здравствуй, пап...
— ...
— Я так и не поступил в институт.
