Выбор и сожаления

Целое лето, пролетевшее так быстро, что, кажется, впору было бы жалеть о том, чего не получилось успеть. Но работникам Лютовского отдела было некогда заниматься подобным. Смерть Марты ознаменовала начало активных следственных действий. Сначала увеличился объем работы, а потом, когда штат так и не был расширен, а зарплата не была повышена, многие, не выдержав, уходили, опуская на стол к Егору Григорьевичу заявление по собственному желанию. Он не держал. Никого и никогда не уговаривал остаться, а вместо того молча подписывал их заявления и, прожигая взглядом, отпускал домой. Однако же потом, если кто-то, не найдя работы лучше, пытался вернуться — не принимал. — Нам не нужны трусы, — объяснял Маше, хмурясь, — Они не понимают, что нас ждет. Они просиживали здесь штаны и радовались, получая зарплату задаром. Пусть лучше нас будет пятеро, пусть я сам буду писать отчеты, сам буду участвовать в каждом задержании. Пусть лучше нас будет пятеро, но это будут те пятеро, которым можно доверять. Ты понимаешь меня? Она понимала. Кивала ему, смотрела в глаза, но в глубине души чувствовала, что можно было бы отыскать какую-то золотую середину. Чувствовала, но ничего не говорила. Женя, перепуганный и растерянный в тот страшный вечер, — стал отправной точкой. Все заметили это изменение. Сначала Егор был резким и это воспринималось естественно, потому что все чувствовали то же самое, потому что тогда все были резкими. Но постепенно это прошло. У всех, даже у Жени, но только не у Егора.

***

— Посмотри, что я сегодня принесла, — Саша, улыбаясь, ставит на стол горшочек с алоэ, — Как тебе? Нравится? Девушка, собрав волосы с утра в какое-то подобие пучка, теперь упиралась руками в бока. Пучок растрепался, каштановые волосы торчали в разные стороны и местами даже спадали на глаза, но взгляд ее, яркий и живой, скрыть не могли. Он часто, если Саша чем-то особенно увлекалась, придавал ей выражение почти безумное, — Ты меня слушаешь? — Мхм, — Коля отрывается от отчета, фокусирует взгляд на растении и, вопросительно вскидывая бровь, поднимает голову, смотря на девушку, — Это зачем? — Это алоэ! — восклицает гордо и решительно, — Очень полезное растение! От насморка, — она начинает загибать пальцы, мечтательно уводя взгляд куда-то в сторону, — от сердца, от желудка, от головы, от... — Пощади, Саша, — Мира, отрываясь от работы точно так же, как и Коля, смотрит теперь на них обоих, — Ему все это еще пригодится. Особенно голова. — Чего? — Саше требуется некоторое время для того, чтобы понять, — БЛИН! Мира! Первомайская, смеясь, вскакивает с места, забирая кепку, и выходит из кабинета. — Всегда она так, — Саша, провожая ее взглядом, поджимает губы, а потом снова смотрит на Колю, который, вместо того, чтобы радоваться растению, оказывается снова увлечен работой. — Мхм, — она недолго смотрит на него, чувствуя постепенно, как обида разрастается где-то под сердцем. — Как хочешь! — выпаливает, а потом резко хватает маленький горшочек и точно так же, подобно Мире, стремится покинуть кабинет. Она оглядывается еще пару раз, пересекая общий коридор, но, убедившись в том, что никто не собирается ее останавливать, лишь только ускоряет шаг, отправляясь к себе. — Я думаю, это что-то протухшее, — Маша, склонившись над трехлитровой банкой с чем-то светлым, аккуратно откидывает свою длинную косу за спину, принюхивается, — Но пахнет...сладко. — Нет, это очевидно нужно выбросить, — Женя качает головой, — Что это вообще? — Это мой рис! — врываясь в кабинет, Саша, не успев оставить алоэ, расталкивает друзей, пробираясь к банке, — Я его пью! Это от суставов! — она, аккуратно закрывая банку, бережно поднимает ее, а потом снова ставит в угол и накрывает тряпочкой, — Он должен быть в темноте, иначе испортится. — Он уже испортился, разве нет? Это тухлый разбухший рис, — Женя слабо хмурится, поглядывая на девушку, — Ты уверена, что это хорошее средство? — Конечно! — заявляет безапелляционно, усаживаясь на свое место и принимаясь с чрезвычайно деловым видом перекладывать какие-то вещи у себя на столе. — Хорошо, Саша. Мы не станем трогать твой рис, — Маша поглядывает на Киршина, и они вместе покидают кабинет. Саша же, оставшись одна, еще какое-то время будет сидеть, выдерживая спокойное выражение лица. Постепенно под ребрами что-то будет все сильнее ворочаться, а потом руки как-то сами окажутся близ горшочка. Пальцы потянутся к зеленым листочкам и будут ласково проводить по ним до тех пор, пока с ресниц не свалятся первые капли. — Дураки, — всхлипывает, стирая влагу с глаз рукавом, — Ничего не понимают, — шмыгает носом, сглатывая и не переставая смотреть на своего маленького зеленого друга, — Не чувствуют, какое ты полезное. И ты... В моменте она разворачивается на стуле и смотрит в темный угол. Туда, где под тряпочкой отдыхал не менее полезный рис. Для Саши все это имело особенную ценность. Дома у нее хранилась еще одна баночка с рисом. Росло алоэ, такое большое, что напоминало чем-то какое-то экзотическое дерево. Рос золотой ус, эвкалипт, фикус, росли мята и пеларгония. Она, просыпаясь, проверяла состояние каждого растения и, признаться, слишком щепетильно относилась к уходу за ними. Потому что не понимала, как еще она может помочь. Она чувствовала свою бесполезность всякий раз, когда ее друзья непонятно откуда находили храбрость и решимость. Когда сжимали пистолеты и шли прямо, когда выступали против тех, которых всегда больше, которые всегда сильнее. Все казалось безумием. От начала и до конца: мечта Егора, ее собственная мечта, их общее стремление избавить город от преступности. В пустой комнате звучит смешок. Нет, ну разве они похожи на героев? Каждый раз, являясь на место преступления в жигулях или на буханке, вываливаясь с разболевшимися от жестких сидений задницами и вооруженные одними лишь только пистолетами, они — хотят кого-то спасти, хотят что-то изменить?! Дверь распахивается. Егор, столкнувшись взглядом с девушкой, кивает ей, указывая на выход и она, оставив растение, скоро поднимается на ноги и выбегает, не запирая дверь. Коридор, порог, машина. Они, не сговариваясь, всегда слишком хорошо пропускали друг друга у самого выхода сквозь узкую дверь. Саша знала, что она одна из первых должна забраться в УАЗ, а потому всегда бежала по коридору, сломя голову и протискивалась, словно кошка, ловко и быстро. Она первая, а затем Коля, Женя, Маша, Макар, Петя, Чеслава. Дружить со всеми не было нужды. Она знала всех, как хороших ребят, но, когда их вот так вызывали, когда им приходилось внезапно ехать куда-то, где кто-то нуждается в помощи и в таком количестве, что могло означать только очередное столкновение, — она всегда переживала за четверых: за Колю, за Машу, за Женю и за Егора. Она слушает объяснение очередное и будничное. На этой неделе они едут к этому рынку во второй раз. Рука машинально опускается к кобуре. Внутри простой пистолет, им другие носить и не положено. Восемь выстрелов, а дальше — делай, что хочешь. "На выход!", и они высыпаются на улицу. Вокруг шум, яблоки под ногами, перед лицом люди, перепуганные, разбегающиеся в разные стороны, словно муравьи. Они обнажают оружие, Саша взглядом ищет кого-то большого или в кожаной куртке. За все время она смогла выделить для себя только такие ориентиры. Сводит живот. Они снова не ели, и вечером, если повезет, Маша раздаст им консервы домой. Пальцы крепче сжимают оружие, Саша присматривается и приставными шагами медленно продвигается внутрь. Боковым зрением подмечает разрушенную палатку и раненого мужчину. Он, подрагивая, прижимал руку к животу. Если бы только она была врачом, а не милиционером, думает Саша, если бы только она... Первые выстрелы. Страшно и ноги сгибаются сами по себе, тело тянет к земле. Саша, зажмурившись и помня про то, что нельзя жмурится, по земле перекатывается за чужую машину, задыхаясь от стука собственного сердца. — Не упускать! Саша поднимается на ноги, выглядывает. — За ними! Живо! Ноги не пускают, она видит, как в погоню бросаются Женя и Макар, чувствует, как под ребрами снова что-то сжимается. Если бы она была врачом, а не... — Встала! — где-то за спиной, и тело вздрагивает от тяжелого голоса. Саша оборачивается через плечо и впервые видит дуло пистолета так близко. Она все еще сжимает свой, взгляд следит за чужими пальцами и что-то подсказывает: выстрелит. Сейчас! Прямо сейчас! Возьмет и выстрелит! Саша стреляет первой, не целясь. Жмурится, помня о том, что нельзя жмуриться.