15 марта 1984 года.
— Сука! Не трогай меня! — А я буду, говна ты кусок! Два тела, задыхаясь от напряжения, поочередно вжимают друг друга в шведскую стенку. Кто-то третий сбегает. Хлопает дверь. — Скотина ты, блять, — Егор, сжимая зубы, теперь хватает Женю за края спортивной кофты, сжимает ткань в пальцах и встряхивает противника, в моменте притягивая крепче к себе и заглядывая в глаза, — Отъ-е-бись. Дыхания смешиваются. — ...16 июня 1986 года
— Я! Чайкин Егор Григорьевич! Поступив на службу, посягаю на верность народу и стране! Клянусь уважать и соблюдать права и свободы человека и гражданина! Клянусь быть честным, мужественным, бдительным сотрудником! Клянусь, не щадя своей жизни, охранять установленный правовой порядок! Клянусь служить народу и справедливости! Егор поджимает губы. Помнит, что во время присяги останавливаться и запинаться — нельзя. Знает, что на него смотрят, понимает момент, но... сдержаться не может. Сглатывает шумно, а потом заново вскидывает голову, заново отдает честь и, уже чувствуя влагу в глазах, решает поскорее закончить. — Служу закону! Служу народу! — Следующий! — Константин, их командир, почему-то не выглядит недовольным. Он в другое время обязательно отчитал бы Егора, наказал бы его, заставил бы или бегать до изнеможения, или отжиматься. Но сегодня — особенный день. А потому на лице его морщинистом вместо возмущения — теплая улыбка. Он понимает. Он тоже плакал, когда давал клятву. — Я! Киршин Евгений Денисович! Поступив на службу, посягаю на верность... Женя не запинается. Проговаривает все слова четко и громко, так, как нужно. Под конец — щурится, но не позволяет голосу своему задрожать и, закончив, гордо возвращается в строй. Они не думали, что будет так тяжело. Никто не верил, что клятва...по сути — слова на бумажке, которые им раздали примерно за неделю до выпуска и которые приходилось повторять наизусть снова и снова на бесконечных репетициях, — смогут так сильно задеть. Никто не подозревал, что сердце будет сжиматься так сильно, что добрая половина не сможет сдержать слез. — Теперь Вы больше не мои подопечные, — Константин вздыхает, снимая фуражку, — Теперь Вы — мои коллеги, — его взгляд впервые кажется добрым, — И я искренне горжусь каждым из Вас. Я убежден в том, что этот выпуск я никогда не смогу забыть, я убежден в том, что Вы — лучшие из тех, кого я учил. Голос у старика подрагивает, и он, распахнув глаза, расправляет плечи, чтобы прийти в себя, но тонкие губы поджимаются, а меж бровей густых залегает морщинка. — Мой последний выпуск, вы.. Секунды достаточно для того, чтобы строй был нарушен. Выпускники, толкаясь, пересекают площадь по направлению к своему дорогому учителю и десятками объятий бесконечно благодарят его, "спасибо" — звучит со всех сторон.***
— Ты знал, что это — плохая примета? — Женя подбрасывает свою фуражку, лежа на спине, а потом поворачивает голову к Егору, лежащему рядом с ним. — Что? — хмурится, поворачивая голову ответно. — Ты клятву запорол, — Женя отворачивается и, пожимая плечами почти безразлично, не сдерживает смешка, — Значит, херовый из тебя мент получится. Значит, клятву не сдержишь. — Да пошел ты, — Егор резко поднимается, хмурясь, забирает фуражку с чужой тумбочки, — Я поехал. — Комнату нашу запиши на вахте, — Киршин усаживается, взгляда не отводя, — Я через час тоже поеду. Егор надевает фуражку и, когда в комнате воцаряется тишина, смотрит на товарища в упор, — Как договаривались? В Лютовский центральный отдел? — Спрашиваешь, — Женя не сдерживает улыбки и, поднимаясь, протягивает тому руку, — Когда мы решали это, ты не запинался. — Да иди ты, — Егор жмет его руку крепко-крепко, взгляда от карих глаз не отводит, — Ну тогда... до встречи? — До встречи. Пауза. В пустой комнате жарко и пахнет мокрым полом, за окном кто-то стрекочет. — Мы здесь последний день с тобой. Скучать будешь? — По тараканам? Ни за что. — ... Вздох. Егор отстраняет руку, отводит взгляд, — Ну, я тогда пойду. — Давай, — Женя тоже опускает руку, тоже отводит взгляд, — Прости за...все дерьмо. — Ты тоже прости, — взгляды не встречаются, — Мне пора. — До встречи. — Бывай. Дверь закрывается у Чайкина за спиной. Он забирает свой тяжелый рюкзак и, Женя слышит, торопливо спускается с лестницы. — А я буду, говна ты кусок, — вырывается, стоит ему услышать голос вахтерши вперемежку с голосом соседа. — Комната номер 217. Чайкин и Киршин. Съезжаем сегодня. Да, тетя Клава, навсегда.снова 15 марта 1984 года.
— ... — Ну что?! — Ты мне нравишься. — ... По залу плывут прямоугольники полуденного света. Пахнет пылью. Двое не отрывают взгляда друг от друга и в тишине не могут отличить шум собственного дыхания от чужого. Киршин, поджимая губы, чувствует, как сердце сначала замедляется, а потом, кажется, вовсе перестает биться. — Ты идиот? — Егор встряхивает его снова, а потом толкает прямо в грудь, увеличивая расстояние меж ними, — Совсем головой тронулся? — Я серьезно, — слова звучат тихо, голова опускается и получается смотреть только исподлобья, — Я давно решил. — Ты поэтому этих пидорасов защищаешь?! Потому что такой же?! — чужой звонкий голос покидает пределы зала. Жене кажется, что его слышат все. Кажется, что Егор может залезть в голову к каждому, рассказать о случившемся командиру, другим парням, его матери. Сердце сжимается, и боль позволяет вскинуть голову, позволяет смотреть на Егора открыто, позволяет не отвлекаться на пелену, постепенно застилающую глаза. — Что? — голос дрожит, — Теперь и меня ударишь? Давай. Егор молчит, а потом бьет по лицу.