9 мая 1974 года
Женя теряется и, щурясь, смотрит на Егора снизу вверх, уже не слыша ни шума толпы, ни звуков приближающегося оркестра. Обида захлестывает по самую грудь. — Черт, — Егор еще раз вскидывает голову, запоминает движение единенное, общую синхронность и блеск лиц, инструментов, туфель... Сердце сжимается от восторга, просит еще, но Егор спрыгивает вниз, с шумом приземляясь на четыре конечности разом. — Вместе будем смотреть, — заключает, поднимаясь на ноги и отряхивая уже зеленые от травы рукава.13 августа 1978 года
Теплый дождь. Женя ступает босыми ногами и останавливается у самого края веранды, протягивает руки. Дождь прикасается там, где может, где не мешает крыша, а потому праздничная рубашка мокнет лишь только чуть выше запястий. Пахнет вафлями. Стол, вынесенный на улицу заранее, теперь блестит от воды. На него падают листья, а секунду назад с шумом грохнулось слегка подгнившее яблоко. Стулья успели занести. Бумажные флажки — нет. Они, размокая, тянулись от ветвистой яблони к березе. — Женечка, все готово! — голос мамы рождает слабую улыбку, но не заставляет сдвинуться с места. Женя смотрит на тропинку. Темно-коричневая, она лежала меж зарослей муравы, меж посадок и поля, и вела к дому его самого близкого друга. — Он не придет, — бабушка становится рядом, протягивает почищенную дольку яблока, — Никто не пустит его в такой дождь. — Нет, он придет! — губы поджимаются, но голос звучит уверенно, а взгляд ни на секунду не отстраняется от тропинки, — Он пообещал. — Ну, мало ли, что пообещал. В такую погоду хозяин собаку из дома не выпустит, а тут дитя родное. Возьми. Женя берет дольку и, откусывая, продолжает следить за тропинкой. Вафли стынут. Стол ловит другое яблоко. Меж яблоней и березой висит только один темно-синий треугольник. На тропинке появляется фигура. Спотыкаясь, Егор бежит и ведет по тропинке велосипед. "Он торопился", — крутится в голове, — "Торопился ко мне". — ЭЭЭЙ! — кричит, вскидывая руку, смеется звонко и бросает себя под дождь. Все еще босиком, бежит раскрывать калитку под крики мамы и бабушки. Навстречу велосипеду и другу. Навстречу чужой яркой улыбке и чужому звучному смеху. — Я ЦЕПОЧКУ ПОТЕРЯЛ!! — ЧТО!? — ЦЕПОЧКУ ОТ ВЕЛОСИПЕДА! — дождь мешает докричаться, Егор останавливается, склоняясь, упираясь лбом в руль, замирая от смеха и от усталости. Женя ускоряется, подбадриваемый воображением. Как жаль, что бабушка не побежала следом. Как жаль, что они, взрослые, не додумались подарить ему на день рождения такое приключение. Они бы тогда уехали вместе. С цепочкой или без, босыми или нет, они смогли бы удрать вместе и, должно быть, в минуту эту были бы счастливее всех на свете. Он подбегает к Егору, и рука теплая ложится на спину чужую. Они смеются вместе. Стараясь рассказать свою историю, поочередно задыхаются от хохота. Велосипед падает. — А я цепочку потерял! — взгляды сталкиваются, и смех снова парализует обоих.снова 15 марта 1982 года
Егор бьет его по лицу. Шум заполняет спортивный зал. Лучи солнца, не желая смотреть, постепенно покидают помещение, погружая его в полумрак. Женя прижимает ладонь к щеке, отворачивает голову в сторону. Боль чужая оседает где-то под сердцем и смотреть на друга становится почти что невыносимо. Он много раз...попадал ему вот так, но никогда еще Женя не стоял так смирно. Мерзкое чувство. Беззащитное и болезненное. Как будто это его ударили. Как будто это он во всем виноват. "Но я...поступаю правильно, разве нет?" — в голове крутятся мысли, а руки уже тянутся к чужим плечам, чтобы сжать, чтобы встряхнуть. Женя прячет взгляд, Егор видит дорожки от слез и чувствует, как земля уходит из под ног. — Жень, прости, — подается ближе, с шумом уже другим заключает в объятье. Одежда шуршит под руками, вздох рвется из чужой груди, скрипят кроссовки. — Вот я ублюдок, господи, — поджимает губы, — Прости. Мне плевать, какой ты, ты все равно мой друг. Навсегда.17 июня 1984 года
— Мама, я дома! — ... Егор скидывает дорожную сумку с плеча, в тишине разувается и, как положено, ставит туфли на место, вешает фуражку на крючок. Половицы ласково скрипят, ковер греет ноги, родной дом встречает его теплым закатным цветом, отсутствием запахов, тишиной. Егор заглядывает на кухню. Недоеденный суп и открытая хлебница, мухи. Сердце пропускает удар. — Мам! — шаги становятся громкими, он распахивает ее комнату, потом другую, проходит в зал, в моменте уже не справляясь с дыханием и тревогой, — МАМА!!! Он крика не слышит. Не видит перед глазами ничего, когда с шумом выбегает из дома босым, когда проносится мимо клумбы и мимо его детского велосипеда. Мимо курятника и мимо колодца. Мимо кустов брусники и мимо высокой яблони. Мимо кучи песка и прямо напротив уличного туалета... Останавливается, потому что чувствует вонь. Сердце ломает ребра. Страх сковывает и парализовывает, глаза широко распахнутые еще сдерживают слезы, но внутри натянутая струна сдержанности уже потрескивает, истончается. Рука дрожащая поднимается, и он носом упирается в сгиб локтя. Шагает, протягивая другую руку и с какой-то особенной аккуратностью прикасаясь к краю двери, чтобы увидеть там...ее.***
— Как же мы без папы... — слезы текут из глаз, Егор вскидывает голову, смотрит. — Мы же с тобой сильные, — Клара улыбается ласково-ласково, прикасается к щеке сына, наклоняется и целует его в лоб, — Мы с тобой что угодно переживем.***
— Вот, смотри, — руки матери оказываются прямо перед лицом и она медленно снова показывает Егору, как следует завязывать галстук, — Вот это движение самое важное, понимаешь? Голос над ухом ласковый, и Егору совсем не хочется оплошать, а потому он кивает, прикасается к галстуку, и в сотый раз завязывает его...неправильно.***
— Ты правда хочешь поехать? Там такой дождь... — Хочу! Он мой друг! Я должен! — Тогда хорошо, — кивает и мягко улыбается. — Что...правда? Отпускаешь? — теряется, — А если ураган? Молния? — Это ведь важно для тебя и ты все равно поедешь, верно? — бровь приподнимает. Кивок. — Ну тогда я хотела бы, чтобы ты запомнил мои слова о том, что я верю в тебя, а не о том, что я тебя никуда не пускаю, — смешок. Егор поджимает губы. — Ты у меня сильный и смелый мальчик, — прикасается к плечам его, слабо сжимает, — Ты у меня со всем справишься.***
— Эй, сынок, я нашла твою цепочку по дороге домой!***
— Конечно, милый. Ты вырос и решил посвятить свою жизнь защите людей. Разве я могу быть против?***
— Я горжусь тобой.***
— Я люблю тебя.***
Воспоминания, роившиеся перед глазами, прятали тело. Егор видел и не видел одновременно. Верил и не верил...одновременно. Ноги подгибаются, роняя на землю. Он утыкается носом в зеленый ковер, впивается в него пальцами и, напрягаясь всем телом, кричит. Громко и отчаянно. До хрипа, до тошноты. Рев рвался откуда-то из груди и не мог быть просто звуком. В нем было все. Так кричит загнанный зверь. Так оплакивает мать своих детей, так сын...оплакивает мать. Слезы струятся из глаз, струна рвется, оставляя вместо сдержанности и силы только слабость и горе. Безразмерное, невыносимое горе. Тяжелое. Жестокое. Страшное. Земля под ногтями и в волосах, на зубах. Со временем крик обратится в хрип, а горе — в бессилие. Егор почувствует вонь, и тело ответит рвотой, слезами, очередной слабостью. Бессилие пробудит ненависть. А она, как сильнейшее из чувств наряду со слишком малым списком других, захватит сердце быстро и безвозвратно. Уже тогда, под струями холодной воды тем же вечером взращивая в сердце юноши на месте свежей раны... свои плоды.19 июня 1984 года
— Я надеюсь на Вашу помощь, офицер. Я верю в милицию и полностью полагаюсь на Вас, — автоответчик в устах и взгляд, смотрящий куда-то сквозь. Спокойствие. — Мы обязательно сообщим Вам, как появится любая информация. Следствие сделает все возмо... — Спасибо, — Егор поднимается на ноги и, кивнув, покидает кабинет следователя, а затем и участок. Заходит в магазин, чтобы взять керосин. Заходит домой, чтобы скинуть бесполезный портфель и взять сумку, которая сегодня действительно пригодится. — Все хорошо, мам, — взгляд падает на фотографию и черную ленту сбоку, — Я нашел их.