Киргизская Советская Социалистическая Республика
1 марта 1977 года.
17:00
Резиновые сапоги становятся ненавистными. Слишком медленно, он бежит слишком медленно, пусть дощатый забор сбоку и сливается в одну сплошную линию, пусть собаки и не успевают залаять. Вечерело. Солнце пряталось за резной крышей, опускалось все ниже и ниже, медленно забирая у него драгоценное время. Связывало ему руки, постепенно развязывая другому. — Папа, — он раскрывает дверь и, сглатывая, упирается взглядом в отца и духовника поселения, — Патиму украли. Вот...рюкзак... Взгляд отца успокаивал. Спокойный и сосредоточенный, он выражал бесконечное смирение и спокойствие, понимание и как будто бы даже прощение. Для каждого и, возможно, даже для тех ублюдков, которые... — Что мы будем делать?! — спокойствия надолго не хватило. — Не кричи. Нам нужна ее мать, без нее нам ее не отдадут. — А ты?! — Если они украли несовершеннолетнюю девочку, то вряд ли они нуждаются в моем благословлении. Они знают, что Имам не закрепит такой брак. Должны знать, — он поднимается на ноги, собирая полы одежд, — Отправляйся к ее маме. Ты должен убедить ее. Если она продала дочь, то она же может и передумать. Если она ничего не знала, то тогда нам повезло и мы, возможно, успеем. Паракбай ничего не говорит, только поджимает губы и, переобувшись, снова бежит вдоль заборов других и, не стучась, забегает во двор чужой, первым делом замечая барашка, привязанного к столбу. — Нет... Сердце пропускает удар. Женщина с доброй улыбкой, женщина с ярким платком на голове, женщина, которую он знал, как добрую мать, как ту, которая любила Патиму больше всего на свете, которая заботилась о ней, не щадя себя, теперь...стояла перед глазами ярким, но страшным пятном. — Тетя Ажар? — он ступает на крыльцо, не стучит, сразу раскрывая выкрашенную в голубой дверь, проходит внутрь, — Тетя Ажар, Вы дома? Это Паракбай!17:19
— Байтур хороший парень, хороший! — десятки рук схватывали под локтями, за талию и за плечи, подталкивали со спины, — Ты не знаешь, в какую семью пришла. Хорошая семья, счастливая будешь. Вот увидишь. Вот увидишь. Слезы бегут по щекам, глаза широко раскрытые стараются за множеством женских лиц и цветных платков увидеть хоть какой-нибудь шанс на спасение, хоть какую-то лазейку. Губы кричат. Раскрывшись, они зовут на помощь еще с саней, надеятся, просят, умоляют, плачут, снова и снова натыкаясь на чужое безразличие и на одни и те же бесконечно повторяющиеся фразы. — Байтур хороший, хороший, не плачь, глупая, чего ты плачешь? — чьи-то руки обнажают белый платок, и Патима, вздрагивая всем телом, рвется в сторону, словно от огня, жмурится, вырывая руки, которые потом снова хватают, порывается в сторону, в которой уже есть кто-то, кто не позволит уйти. — НЕТ! ГОСПОДИ, НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! — рыдания мешаются с криками, глаза застилает пелена, а ноги чувствуют...ступени. Глаза распахиваются. Они уже у крыльца. Руки продолжают вести почти ласково, но все-таки грубо. Не остается надежды. Не остается веры. Ничего не остается, когда под шеей чужими руками рождается белый узел, а мягкая ткань покрывает голову и закрывает уши. — Не снимай его, нельзя снимать, — говорят где-то близ уха тогда, как возможность двигать руками теряется окончательно. Теперь держат крепко. Но Патима не дергается. Потому что дверь за спиной уже заперта. Потому что чужая семья уже приготовилась к празднику. Потому что звучит музыка. Потому что простыни белые. В комнате, в которую ее заводят...простыни белые.17:47
— Ажар-эже, послушайте меня, — отец Паракбая, складывая руки, наклоняется к молчаливой женщине, заговаривает с ней так мягко, как только может, — Ваша дочь —очень чистая и светлая душа, она заслуживает знать мужчину, с которым свяжет свою жизнь. Я помогу. Люди, с которыми Вы договорились — преступники. Нельзя жениться без Имама и нельзя брать в жены девочку. Можно только девушку, Вы понимаете, Ажар-эже? Вы сделаете свою дочь несчастной. Вы обидите весь свой род этим поступком, Ажар, никому не будет счастья, так нельзя. Женщина молчит. Паракбай, поджимая губы, топчется на крыльце, поминутно смотря то на барашка, то на калитку, то...в ту сторону, в которой видел ее в последний раз. Из груди поднимается ненависть, нетерпение мешается со злобой, губы поджимаются, зубы скрипят, а руки поминутно то сжимаются в кулаки, то разжимаются. Перед глазами — Патима.***
— Доброе утро, Паракбай!***
— Доброе утро, Паракбай! Сегодня опять опаздываешь?***
— Доброе утро! Ты...не застегнул свои штаны правильно. Ахахха***
— Доброе утро! Слушай, ты готов сегодня к контрольной? Я немного не понимаю уравнения, которые...***
— Доброе утро! Приходи сегодня на ужин! У меня папа приехал, будем праздновать.***
— Доброе утро! Что, соскучился по мне, хах?***
— Доброе утро!***
— ...на девочку накричать — много силы не надо.18:17
Губы поджимаются, ноздри расширяются, когда Парабай пытается сдержать слезы. Напрягаются плечи.18:30
— Пап, а я могу посвататься к Патиме? Я достаточно взрослый? — Сначала спроси у нее, хочет ли она этого. Если принесешь мне ее согласие, то я, конечно, благословлю тебя.18:54
Небо темнеет. Поднимается ветер. В горле рождается ком, который, кажется, никогда уже не получится проглотить. Паракбай, не выдерживая, распахивает дверь и, не смотря на отца, пересекает комнату для того, чтобы после схватить женщину сразу за платок и за волосы. Лицо, перекошенное ненавистью, приближается к чужому испуганному. Губы дрожат, пальцы сжимают крепче и заставляют запрокидывать голову, заставляют чужие ресницы подрагивать, заставляют губы чужие так же поджиматься, но только от боли телесной. — Где. Патима. Говорите, иначе я просто убью вас.19:28
Машина заводится. Впервые за последнее время и без особых ухищрений. Просто включается, когда это оказывается нужнее всего и везет в темноте по следам чужого преступления. Солнце село. Спряталось окончательно. Ворота дома чужого раскрыты нараспашку, в центре стол, вокруг него — счастливые лица. Музыка. Танцы. У них свадьба. Женят Байтура, старшего сына. Женят, а потому, завидев гостей, с радостью приглашают к столу. Женщина манит рукой, улыбаясь. Другие, замечая, тоже что-то радостно кричат. Не важно, что не знакомы. Не важно, что с пустыми руками. Праздник ведь. Праздник. — Ни с кем не разговаривай, — голос отца где-то над ухом, — заходи в дом и уноси ее. Не разувайся. Забирай сразу, как есть. Что бы там не происходило. Сердце от его слов болезненно сжимается, трепещет, дрожит. Больно. Очень больно думать о том, что он может там увидеть, а потому...он не хочет думать долго и, кивая отцу, шагом уверенным заходит во двор чужой, идет сквозь толпу, поднимается на крыльцо и со вздохом всеобщим — распахивает дверь. — Куда? Как? Что происходит?! — Брак не состоится, — слово Имама заставляет всех обернуться, — Вы совершили страшный грех сегодня. Все вы, — говорит, решаясь в моменте на не меньший грех, — Девочка, которую Вы украли, уже была сосватана. Мною лично. Паракбай, теряясь в большом доме, раскрывает пятую дверь, и только за шестой находит то, что нужно. Взгляд невольно и первым делом упирается в фигуру мужчины, в его обнаженные плечи, в умиротворенное выражение лица его, в смятые простыни. — Патима, — зовет едва слышно, чтобы не разбудить мужчину, подходит к углу комнаты, протягивая руку, — Пойдем со мной, Патима. Пойдем домой, — поджимает губы, чувствуя, как от вида ее заплаканных глаз готов расплакаться сам, — Пойдем со мной, Патима. Пожалуйста. И...скорее.19:30
Машина заводится во второй раз и довозит троих до дома для того, чтобы после этого сломаться окончательно и навсегда.20:00
Двое жалеют о том, что оставили ее одну. Тяжелая дверь раскрывается, и четыре руки снимают девочку с табуретки.21:04
— Жизнь девочки — нежный цветок, — Паракбай, склоняясь, старается заглянуть в пустые глаза. — Честь девочки — его лепестки, — пел он плохо, но для нее старался, как мог, и голос получался нежным-нежным, дыхание мягкое звучало с голосом вперемешку. — Позволь мне его беречь, — губы поджимает на паузе. — Позволь мне его хранить, — сглатывает. — Позволь мне его любить...21:37
Патима, впервые переводя взгляд на друга, чувствует, как от чая горячего в руках по спине и плечам бегут мурашки. Хочется шмыгнуть носом, и она делает это очень громко, а потом получает расшитый синими нитками платок. Сморкается. Хочется глубоко вдохнуть. Кажется, что воздух вкусный. Хочется чая. Хочется забраться на диван с ногами, закутаться в плед, пить сладкий чай. — Ладно... — она поджимает губы, чувствуя, что для слов ее еще слишком мало, но, натыкаясь на чужой взгляд, добрый и светлый, теплый, привычный...родной, все-таки находит в себе силы для того, чтобы произнести еще одно слово. — Храни.