июнь 1988 года
Лето дышало в коридорах школы, звало на улицу, текло со лба на утренних линейках, пузырилось в прозрачных стаканах вместо чая, цвело на клумбах... Артем склоняется над раковиной и, дрожа всем телом, не чувствует ни лета, ни силы в ногах. Предплечья — единственная опора, шумное дыхание — надежда на чужое внимание. Но звонок прозвенел, а потому коридоры пусты. — Хм...пх...ах..— грудь вздымается снова и снова, Артем, жмурясь, старается удержать сознание в хрупких руках, старается не провалиться, внутренне заставляя себя проговаривать то цвета радуги, то имена всех своих знакомых. Губы разомкнутые пускают слюну. Глаза невидящие на самом деле раскрыты. — Мх...ха...аха...аха... — сил хватает, и он не поддается панике. Слабость нечеловеческая, кажется, постепенно сходит на нет, становится легче, в затылке рождается почти приятное покалывающее чувство. Можно немного поспать. Дыхание успокаивается, и губы смыкаются, обрывая прозрачную ниточку, плечи расслабляются, глаза — закрываются. — Ого, — Егор, замечая парня, подскакивает к нему со спины и ловит под мышками, прижимает к себе, не позволяя упасть, — какого черта, пацан, ты как? Артем, повиснув, все-таки проваливается, а потому ответа Егор не слышит. Он, перехватывая мальчишку поудобнее, сначала выносит его из туалета, а потом, спускаясь на первый этаж, проходит в медицинский кабинет. — Вы что с детьми делаете, если они у Вас в обмороки падают? — Ох, Артемка-Артемка, — женщина, вздыхая, морщит лицо, поправляя без помощи рук соскользнувшие с носа очки, — Идите, офицер, я с ним разберусь. Егор осторожно укладывает того на кушетку, а потом, недолго всматриваясь сначала в лицо его бледное, а потом почему-то запинаясь взглядом на заляпанных очках медсестры, все-таки уходит. Он сегодня должен выступать перед детьми. Его отправили, как младшего сотрудника. Идиотское поручение, которое, впрочем, должно быть выполнено так хорошо, как только возможно. Он поднимается на сцену без особого энтузиазма, вещает со спокойствием на лице сначала об основах безопасности, потом о правилах дорожного движения, потом об ответственности перед законом для каждого, кто... Дверь раскрывается с характерным скрипом. Мальчишка, которого он совсем недавно нес на руках, теперь идет сам и, привлекая к себе внимание всех, садится на первый ряд, складывает руки на груди. Егор не сдерживает бровь, которая вздымается вверх. Взгляды встречаются. — Можно вопрос задать? — голос парня заполняет актовый зал, рука его поднимается над головой, и он, замечая кивок Егора, встает на ноги и так же громко задает свой вопрос, — Подскажите, какие качества важнее всего для милиционера? Каким он должен быть? Я тоже хочу стать милиционером, поэтому хочу понять. Егор теряется, слабо хмурится. В голове проносится сразу много вопросов. Почему именно этот парень? Милиционером? С таким-то здоровьем? — Ну... Что он имеет в виду? То есть, какие конкретно качества? Как какие... — Милиционер должен быть добрым, — он кивает, заканчивая фразу, но в моменте чувствует, что ответ его звучит как-то глупо, поэтому продолжает, — Честным, справедливым, сильным, — щека попадает под зубы, потому что Егор начинает нервничать и чувствовать себя идиотом одновременно. Он не готовился к такому вопросу. Кто вообще мог предположить, что его могут задать?! — Если ты хочешь быть милиционером, парень, — он поворачивается к нему корпусом, — То, значит, у тебя уже есть все нужные качества.***
Артем, проходя к себе в комнату, сначала запирает дверь, а потом, шумно выдыхая, опускается на кровать. Желание одиночества скоро перекрывается тоской, и сердце сдавливают обиды на пустяки. Егор держал его слишком грубо. Повернул к общежитию не той дорогой, к которой Артем привык. Потащил за собой Женю. Курил. Обижаться хотелось на все, кроме пощечины. Ее хотелось игнорировать, пусть щека и саднила. Артем в моменте невольно вспоминает о своем новом друге, но в напоминание о нем оставался теперь только дорогой, но испорченный костюм. Костюм и брошь. — Ох, — Артем откидывается на спину и, раскидывая руки так, как только позволяет узкая общажная кровать, смотрит в потолок. В коридоре слышатся торопливые шаги. Артем поднимает голову, смотрит. — Арлекинов! — Тетя Клава кричит, а потом громко стучит в хрупкую деревянную дверь, — К телефону спустись!март 1986 года
— Артем, твое сочинение... — отец, появляясь в дверях, смотрит на сына взглядом грустным и ласковым, — Его нужно переписать. — Почему? — Артем отодвигается от стола, разворачивается к папе и смотрит в глаза, — Ошибки? — Нет, тут... — Николай Сергеевич, подходя ближе, склоняется к сыну, показывая ему его же строки, — Нельзя так писать. Ты что, хочешь, чтобы Америка захватила всю власть? — Да нет! — Артем, улыбаясь, не сдерживает смешка и отмахивается от сочинения, — Не волнуйся, все нормально! Учитель поймет меня, — он поднимается на ноги, задвигая стул и движениями слегка торопливыми прибирая рабочее место, — Тут глубже... Ничего такого. — Считаешь, что я не пойму? — ... Артем, оборачиваясь, смотрит на отца. Молчит какое-то время. Потом кивает. Николай Сергеевич мотает головой, вздыхает, — Мы, конечно, у тебя старики, Темочка, но это не делает нас с матерью глупыми людьми. Объясни мне, пожалуйста. Артем поджимает губы. Раздумывает с минуту, а потом забирает у отца из рук сочинение, — Я просто думаю, что мы слишком мало живем для всего этого. То есть... мхм. Он наблюдает за тем, как отец садится на его постель. Невольно вспоминает дедушку. Голова скоро станет такой же белой. — Мне кажется, что быть хуже в чем-то — это не стыдно. Холодная война может привести к горячей рано или поздно. Детей учат, что нужно быть умнее и первым заканчивать конфликт. Учат делиться. Учат помогать, иногда даже идти на уступки... Учат для того, чтобы они выросли и делали все наоборот. Взгляд отца медленно, но верно тонул под светлыми бровями, а Артем жалел о том, что решился все-таки заговорить об этом. Но нужно было продолжать. — Патриотизм рождает войны рано или поздно, — он отворачивает голову в сторону и, чтобы не нервничать, смотрит в окно, — Границы условны, люди придумали это для того, чтобы чувствовать себя комфортнее. Страны и культура — случайность. До тех пор, пока детей в школе учат делить весь мир на "своих" и "чужих", трагедии, подобно той, что случилась в 1939 году, будут возникать снова и снова. Я просто думаю, что мы могли бы... Хлопок заполняет комнату. Несуществующее мыло режет глаза и слезы-горошины...рождаются как-то слишком быстро. — Не смей! — голос отца оглушает, Артем, сглатывая, прижимает ушибленную щеку рукой. — Не смей говорить такие вещи! Как мы тебя воспитывали!***
— Ало? — Артем, опускаясь на стул в общей комнате, прижимает тяжелую телефонную трубку к уху плечом, а свободными руками принимается разминать осторожно колено и бедро правой ноги. — Темочка, здравствуй. Когда приедешь? — Не знаю. — Возвращайся домой. Мы скучаем. Или тебе совсем не хочется видеть нас? Скрип зубов и пальцы, сжимающие колено слишком сильно. Артем, сдерживаясь, сначала глубоко вдыхает, а потом медленно выдыхает прохладный, но затхлый воздух. — Зачем ты упрекаешь меня? Я приеду, когда смогу. — Я не упрекаю. Просто говорю, что мы скучаем. Все лето времени не было, а у нас тут фрукты, ягоды, воздух. Помнишь, как ты с дедушкой любил урожай собирать? Как Вы на рыбалку ходили... Артем поджимает губы и, закрывая глаза, отпускает свое колено и молчит, не чувствуя в себе сил для того, чтобы отвечать. — Мама вчера в церкви была, свечку ставила. На кладбище мы ходили. Ты бы приехал тоже хоть с ним повидаться. — Пап, — Артем, судорожно вздыхая, раскрывает глаза, — Мне пора.***
Федор, провожая Эдуарда взглядом в спину, хмурится и коротко прикусывает губу. Он не хочет, чтобы тот уходил. Он не хочет его отпускать. В голове теперь вертится множество вариантов, и Федор знает — один другого гаже. Знает, но все-таки собирается воспользоваться хотя бы одним. — ЭЙ! — решаясь, окликает того неприлично громко, — Я знаю, где Лев!