Выбор и сожаления

— Эй! Я знаю, где Лев! — ... Дыхание останавливается, Эдуард — вместе с ним. Воспоминания — товарный состав. Они беспощадными кадрами проносятся перед глазами, стучат по вискам, оглушают. Лев. Мальчишка, оказавшийся в его руках слишком случайно, слишком неожиданно. Мальчишка, успевший осесть так глубоко, что даже теперь... Дневник. Исповедь, вдохновленная первой в жизни ответственностью. Ответственностью, которую не хочется забывать. Незнайка. Робкие попытки сблизиться. Станок. Потеря и ее болезненное осознание. Театр... — Где он? — Эдуард оборачивается, говорит сдержанно, и только челюсть его напряженно сдвигается. Он надеется, что Федор еще не умеет этого замечать. Надеется, что Федор недостаточно догадлив для того, чтобы.. Внезапное осознание. Оно прошибает сильнее, чем проснувшиеся воспоминания. То, что так сильно ранило его, помешало ему заметить то, от чего он, должно быть, пришел бы в совершенную ярость. Федор з н а л про Льва. Федор знал, г д е Лев. Расстояние сокращается в минуту, рука крепкая вцепляется безжалостно в еще хрупкое плечо, взгляды сталкиваются, — Где он? — Я...— Федор, сдерживая восторг, отводит взгляд в сторону и нарочно молчит, понимая прекрасно, что ничего хуже он сделать не может, — Ну...я могу сказать тебе...вернее, я могу показать. Наглое лицо являет кривую улыбку, глаза у Феди начинают искриться. Он чувствует в моменте, как счастье подкатывает к горлу, как захватывает его рассудок. Осознает, что чужая сдержанность рассыпается, что вместе с тем пальцы чужие сминают его плечо, словно пластилин, рождают боль. Внимание и его обилие. Вот то, в чем он больше всего нуждался. Фролов слишком рано понял, что страшна не ненависть, но безразличие. Не плохо, если отец ругает его или бьет, плохо, если он его не замечает. Злится Эдуард? Ничего. Старик всегда сначала злится, а потом находит в себе нежность для того, чтобы приласкать его. Все по кругу. Так было всегда. И Федя не боится. — Злишься? — густые рыжие брови приподнимаются, являя открытый и искренний взгляд, — А я так скучал по тебе, старик, — он, склоняя голову набок, сначала щекой достает до чужой ладони, а потом, прикрывая глаза, ведет кожей по запястью теплому и выше, потираясь, словно ласковый кот. Эдуард видит взгляд преданный и обращенный к нему от руки этой и снизу. Что-то натягивается под ребрами, ноет, грустит. Что-то...поддается этому взгляду. Второй состав догоняет первый. Федор. Ответственность, с которой Эдуард не справился. Велосипед. Жалость и бесполезная настойчивость. Попытки что-то изменить. Кошка. Не справился. Труп. Не справился. Федор, уличив момент, закрывает глаза и, подавшись ближе, внезапно звучно и влажно целует Эдуарда под запястьем. — Старик...— взгляд ласковый встречается с ошеломленным, — Я люблю тебя.

***

— Вы знали его? — Лев, стараясь поспевать за женщиной с сумками, все-таки пытается развернуть разговор в полезное для него русло, — Почему Вы думаете, что он жив? — Он жив! — тетя Зоя, улыбаясь, кивает, а потом оборачивается к нему, — Он не мог умереть! Лев поджимает губы. Он был слишком счастлив, отправляясь за ней. Он надеялся, что кто-то другой может знать путь, может привести его к нему. Он хотел положиться на кого-то. Он устал. — Что это означает? — он останавливается и хмурится, — Вы сказали, что знаете, где его можно найти. Это правда? — Правда! — женщина кивает, не теряя боевого настроя, — Идем со мной, шкет, и ты сам все увидишь. Она не останавливается. Продолжает идти, предлагая Льву мнимый совершенно выбор: оставаться ни с чем или пытаться получить хоть что-то. — Тогда откуда Вы знаете, что он жив?! — Лев, теряя терпение, срывается на крик. Зоя останавливается, смотрит на мальчишку через плечо, — Просто знаю, — и расплывается в улыбке теплой и искренней, — Он бы не умер, не исполнив прежде своего обещания. Таков уж наш Эдик. А если не веришь, так и не надо. Я одна пойду. И она уходит. А Лев, проглотив недовольство, все-таки идет следом.

***

Рука отдернута, но влага не стерта. Два взгляда впиваются друг в друга. Один со злостью, другой с восторгом. — Я все понял, — Федя, коротко облизывая пухлые губы, расправляет плечи, смотрит на Эдуарда, игнорируя чужую злость. Он помнит: сначала позлится, а потом приласкает. Сначала позлится, а потом... — Я понял, что не справлюсь без тебя. Ты проверял мою гордость, проверял меня, я понял это. Но теперь я целую твою руку и склоняю голову перед твоим взглядом. Я готов...подчиняться. Я буду слушаться тебя, Эдуард, я буду делать то, что скажешь ты. Я готов на все, если только ты останешься рядом со мной. Я понял, в чем ошибался. Я сожалею. Искренняя ложь привлекает к себе внимание чего-то, что все еще лелеяло к Феде любовь и тепло. И Эдуард, смягчаясь, чувствует в себе эту слабость. Федя такой — потому что Эдуард был недостаточно внимателен. Федя такой — потому что Эдуард не нашел достаточно времени. Федя такой — потому что Эдуард не сумел помочь. — Старик, ты слышишь? Я все понял, — он, смотря снизу вверх, подходит ближе и ладонь раскрытую прислоняет к чужой широкой груди, — Ты прощаешь меня? Ты все еще любишь меня? Что мне сделать, чтобы ты больше никогда не ушел? Из груди рвется шумный вздох, веки опускаются, и Эдуард, прикасаясь к ладони чужой, осторожно снимает ее с груди своей, опускает ниже. Мягкое и сдержанное прикосновение. Прикосновение, в котором как будто бы нет отношения, нет внимания, нет...ничего, кроме аккуратности. Это раздражало. Это заставляло Федю чувствовать желание провоцировать, врать, причинять боль. Он не сдерживается, хмурится, внутренне вспоминая все, что он помнит обо Льве. Нужна была сильная ложь. Нужна была такая ложь, которая удержит Эдуарда рядом с ним. Такая, которая не позволит ему даже думать о том, чтобы прямо сейчас отправиться на поиски. Он готов был врать ему столько, сколько понадобится. Сколько угодно, лишь бы только он оставался рядом с ним. — Ты сказал, что уже все понял, — сдержанность возвращается к Эдуарду, он снова держит Федю за плечи, но теперь не сжимает так сильно, — Тогда покажи мне это. Для начала расскажи мне, где ты видел Льва. Не тяни, прошу тебя. Федя тушуется, опуская взгляд. Ложь все еще не придумана, нужно было тянуть время, но он не знал, как, потому что видел чужой взгляд и отвлекался на него. Он видел его и завидовал. Мечтал узнать однажды о том, что Эдуард смотрел так же на кого-то другого, но уже...из-за него. — Они...избили меня, — губы поджимает, и те начинают мелко подрагивать, — А его...они...

***

Зоя и Лев добираются до окраины города и до большущего стадиона, вмещавшего в себя обычно все большие праздники и все спортивные турниры. Сейчас он пуст, и они, ступая ногами по лавкам, предназначенным для того, чтобы на них сидели, поднимаются все выше и выше. Синяя секция, все вокруг выкрашено в неприятный голубой, а на самом верху — крытый островок. Место для судей и самых богатых. Там обдувает ветерок, там не палит дневное яркое солнце. Лев на миг останавливается, чувствуя, как та нога, в которой бывает временами натянутая струна, снова напоминает о себе. Он проводит стопой по кругу, продолжает идти. Они занимают места по разным краям и не смотрят друг на друга. Лев получает яблоко и наводку — ждать. — Долго? — Сколько понадобится.