***
Уставшие плечи стреляют так сильно, что запинаются ноги. Зоя, вздрагивая всем телом, тяжело выдыхает и, склонившись к земле, спешно спускает сумки сначала с правого плеча, а потом и с левого. Боль стирает из мира весь свет, темнеет в глазах, подгибаются ноги. Она опускается бедрами на бордюр и, подставив лицо солнцу, долго и тяжело дышит, стараясь сдвигать плечи и игнорировать боль, стараясь разминать их снова и снова. Стараясь привести их, стреляющие и беспокойные, ноющие и болезненно тяжелые, плечи свои, снова в строй.***
Чеслава, провожая взглядом сначала Сашу и Колю, а потом и Женю, поднимается на ноги. Ключи мелко звенят на поясе, а потом хрустят в чужой замочной скважине. Рука бледная раскрывает дверь, девушка проходит внутрь, а потом, склоняясь над столом чужим, упирается взглядом в кривой, но подробный портрет человека, который платит ей больше. — Чер...— смешка не сдерживает, — Одно лицо, — говорит, поднимая карандашный рисунок на свет, щурясь. Рисунок скопирован, Чеслава понимает это и, хмурясь, теперь старается отыскать сначала эти характерные черные листы, а потом и оригиналы. Но не выходит. Она находит такую же копию плана особняка, находит копию портрета Федора. Понимает, что уничтожить ничего не сможет, а потому берет дело и, сосредоточившись, принимается читать. Она знает, что платят в основном за подробности. Поэтому... чем больше их будет у нее, тем лучше.***
В глазах проясняется, и Зоя поднимается на ноги. Не в силах оставить сумки, она поднимает их, бросает на отдохнувшие плечи и пешком отправляется к черте города и за него. Всего несколько километров. Она знает, что тяжело плечам, а не ногам. Знает, а потому идет, гордо вскинув голову и шагая широко-широко. Идет, сумевши продать сегодня всего пять килограммов. Идет, зная, что денег этих хватит хотя бы на хлеб. Идет, любуясь солнцем, стекающим к закату, любуясь дорогой кривой, любуясь деревьями по краям от дороги, любуясь образом родного и безобразного домика, который, она знает, обязательно ждет ее. Редкий забор, скрипучая калитка. Старый дом, склонившись к земле, как будто подмигивает, и Зоя, ступая в грязь ненарочно, улыбается ему тоже. Одну сумку опускает в уличное и страшно пыльное кресло. Другие подле нее, но уже на земле. Взгляд соскальзывает на паучка, живущего за спинкой кресла, между ним и домом. Он, обосновавшись, успел сплести там целый лабиринт из паутины, успел обзавестись семьей. Губы тонкие рождают мягкую улыбку. Она не станет убирать паука, не станет сражаться с солдатиками под порогом, не станет трогать ласточек под крышей дома, не станет прогонять прибившегося совсем недавно щенка. — Таак, — говорит громко и сама с собой, закатывает рукава, осматривая грязный двор свой. Перед глазами старый и ржавеющий постепенно холодильник, ванна, наполненная водой и окруженная грязью, куча разноцветных бутылок, сваленных в углу, красный сапог, другой мусор. — Ну ничего! — упирается руками в бока, набирает полную грудь воздуха, — Сейчас сделаем красиво! Она проходит в сарай покосившийся, выходит оттуда с мешком и принимается методично собирать в него мусор. Раньше у Зои был рабочий магнитофон. Теперь она запихивает его в тот же мешок. Раньше у Зои были красивые босоножки. Зоя надевала их лишь раз и тогда же сломала, и теперь они тоже оказываются в мешке вместе с собранием каких-то старых журналов и осколками большой стеклянной банки.***
— Зина, чудесное платье! Не думай о глупостях, — Наташа, оказываясь позади, осторожно поправляет завязочки на талии, оглаживает ее плечи, смахивая как будто бы пыль, — И босоножкам очень подходит! — Не белое... — Зина поджимает губы, оборачивается к подруге и, кажется, слегка краснеет, — Мы с ним...как-то это не обговорили, — прижимает плечи, очевидно нервничая. — Ты не виновата! — Наташа хмурится, разворачивая подругу лицом к себе, сжимая ее плечи, — Он мог помочь, мог купить! Вот пусть ему стыдно будет! Правильно я говорю?! Максим?! — Правильно, — Максим, улыбаясь, прижимается к косяку дверному и смотрит, — Не думал, что Эдуард такой скряга. Сколько там дней осталось?***
Зоя, удерживая мешок за спиной, несет его вдоль деревни, ступая в галошах. Перед глазами невольно проносится что-то из того времени, в котором было так много мечтаний, так много любви и надежд. Плечи схватывает боль, приходится остановиться, приходится скинуть его со спины и посмотреть на руки, давно уже изуродованные тяжелой работой.***
— Белый цвет лучше всего подойдет, — Зина кивает, протягивая руку мастеру, улыбаясь и чувствуя себя в моменте самой красивой и самой счастливой из всех людей в этом городе и на этой улице. — Белый? — женщина, принимая ладонь ее, приподнимает бровь, не сдерживая улыбки, — У вас что... — Свадьба! — кивает, расплываясь в улыбке, — Совсем скоро.***
Зоя высыпает мешок, сворачивает его в руках и, щурясь, оборачивается к солнцу. Идти назад приятнее и легче. Взгляд подмечает несколько отличий. Ее домик, самый крайний, выглядит на фоне деревни самым серым. Его нужно было побелить, нужно было покрасить крышу, нужно было...ох. Слишком многое нужно было.***
— Изгиб гитары желтой, — Максим скользит по струнам, мягко улыбается, — Ты обнимешь...нежно.Струна осколком эха пронзит тугую высь. Качнется купол неба — большой и звездно-снежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
Песня занимает ресторан, десятки приглашенных гостей, Наташу, Эдуарда, Зину. Все, покачиваясь, подпевают. Кто громче, кто тише. Кто правильно, а кто нет. Петь умел только Максим, а остальные, сливаясь голосами с его голосом и друг с другом, рождали все равно приятный и мягкий мотив. В тот вечер Зина будет все-таки в белом и красивом длинном платье. В тот вечер Эдуард будет в черном костюме. В тот вечер они, как пара, будут приковывать к себе взгляды всех, они будут осчастливливать всех, будут дарить надежду. Маленький Федя не будет капризничать. Не случится ни одной драки. Радость захватит всех и, кажется, даже молодожены на время сумеют поверить в то, что влюблены. Пусть только и на время. Пусть только и для толпы, пусть не по-настоящему, но они будут счастливы. В тот вечер и в несколько следующих лет.***
Зоя, закончив, теперь глядит на клумбу, украшенную вкопанными в землю цветными бутылками. Губы трогает мягкая улыбка. Земля вскопана, так что теперь она сможет что-то посадить там, где пока что нет совсем ничего. — Ну это ничего...— говорит опять сама с собой, — вокруг много семян. Целое поле! Что-нибудь точно приживется.***
Взгляды спокойные, мерное дыхание, кухня. — Эй, Эдуард, — говорит, выдерживая паузу, — Это из-за Марии? Той женщины? У тебя может что-то получиться? Я не понимаю, мы...разве мы не можем тогда просто развестись? — Феликс уверен в том, что ты видела что-то и хочет твоей смерти. С Марией у меня никогда и ничего не будет. Мы обсуждали это. Она замужем, — Эдуард шумно вздыхает, — Мы сделаем вид, что я убил тебя, Зина. А потом расстанемся... на какой-то ужасно долгий срок.***
Зоя проходит в дом, моет руки, зачерпывая воду кружкой и не имея рукомойника. Желтый свет ложится на ветхую мебель. Зоя садится на постель жесткую, снимает рабочую одежду и, бросая взгляд на таз и ведро в углу комнаты, понимает, что не находит сил на то, чтобы вымыть себя. Опять. Она ложится в постель, кутается в несвежее одеяло, закрывает глаза. — Мне жаль, что я не смогла тебя полюбить. Тебе жаль, должно быть, что ты не смог полюбить меня. Мы оба...не смогли, — она раскрывает глаза, смотрит на свой письменный стол. В порыве снова встает на ноги, пересекает комнату, садится писать. — Надеюсь, что этот малец сделает тебя немного счастливее, Эдуард. Рада, что смогла помочь. — проговаривает вслух, стараясь писать как можно аккуратнее, — Ты знаешь, где меня найти. Взгляд подмечает грязь под ногтями. Зоя поджимает губы, прикусывает их изнутри. Снова поворачивает голову к тазу медному и ведру. Смотрит на кипятильник. Вздыхает. — Ладно! — решительно произнося это, поднимается на ноги, с шумом и резко стягивает с себя футболку и белье, швыряет их куда-то в угол, а потом уже голышом устанавливает воду греться и, блуждая по комнате, ждет, поминутно возвращаясь к письму и дописывая то слово, то два, то несколько предложений...